Урд намотала на большой палец красную нить и опустила руку в воду. Он почувствовал, как что-то дернуло и потянуло его за сердце, так больно и резко, что у него перехватило дыхание. Скульд хохотнула и подняла ножницы.
Что-то ему подсказало, что надо вмешаться. Что, оставаясь сокрытым, он подвергает Маеву опасности.
Взметнувшись стремительным вихрем, он вернул себе истинный облик.
– Кто посмел явиться в наш тайный чертог и помешать нашей работе? – Скульд опустила ножницы.
Верданди шумно втянула носом воздух и сморщилась.
– Это он, заносчивый бог из Асгарда. Тот, кто ищет. Мы знаем, чего ты ищешь. Знаем, чего ты хочешь, и за это придется дорого заплатить.
Он шагнул вперед, наступив в лужу белой воды. И хотя имя Маевы уже было готово сорваться с губ, он произнес совершенно другие слова:
– Я хочу власти над этим колодцем. Я хочу управлять судьбой. Я хочу знать, что будет.
Три сестры фыркнули в один голос и заговорили хором:
– Думаешь, ты такой умный? Думаешь, нас обманула твоя жалкая маскировка? Думаешь, мы не знаем твоих желаний еще до того, как ты сам сформулируешь их у себя в голове? Все, к чему ты стремишься, все, чего ты желаешь и о чем жалеешь, все, кто ты есть… все рождается из наших нитей.
Воды колодца на миг затуманились, а когда вновь прояснились, видение уже было другим. Черноволосый мужчина, выброшенный на берег.
Старшая сестра, Урд, дернула за нить, намотанную на палец. Скульд раскрыла ножницы, сверкнув острыми лезвиями.
– Она – то, что было… а не то, что есть в твоем мире. Ты хочешь, чтобы она выбрала тебя.
Он кивнул, не в силах оторвать взгляд от человека на берегу.
Третья сестра усмехнулась под плотной вуалью. У нее изо рта вырвались тысячи пауков. Их тонкие лапки плясали, сплетая кокон из серебряных нитей вокруг его ног, вокруг его тела. Он не успел ничего возразить.
– Твой истинный облик останется здесь, пока не придет время воссоединения. Твой дух волен бродить где угодно, но лишь в животном обличье. И ты отдашь нам один глаз.
Сестра, чье лицо скрыто вуалью, воткнула острие ножниц в его правую глазницу.
Немилосердная боль пронзила его насквозь от головы до пят. Он согнулся пополам, алая кровь пролилась прямо в колодец.
Ребра явственно хрустнули, будто сломались. Он не видел вообще ничего, боль застилала глаза. Но он знал, что натворил. Знал, чем обернулось его опоздание на встречу с Маевой на морском берегу.
Он чувствовал Маеву. Чувствовал ее невыносимую, неизбывную печаль. Биение ее разбитого сердца. И все равно это было как чудо: они поистине слились воедино, сплелись в одно целое в любви и боли – ее тело и его дух.
Одинокая, брошенная, она так отчаянно его ждала.
Где ты, любимый? Почему ты меня оставил?
Он взвыл, точно раненый зверь, его вой вторил эхом мыслям Маевы, ее обвинения рвали его сердце в клочья.
Семь лет, целая жизнь, целая вечность без тебя.
Сестры не замечали его причитаний – словно он был капризным ребенком в истерике, – на гобелене сплетался новый узор, поглотивший все их внимание.
Скульд приподняла вуаль и вставила в пустую глазницу его выколотый глаз. Затем убрала ножницы в карман.
Он глухо застонал. Теперь все его тело было оплетено плотным коконом паутины.
– Кажется, я достаточно настрадался. Что получу я взамен за дар зрения?
Старшая из сестер задумчиво проговорила:
– Сдается мне, что страдает-то как раз она.
Верданди провела босой ногой по гобелену из красных нитей.
– Один глоток. Так будет справедливо.
Его удовлетворение, его стремление к мудрости – желание стать властелином судьбы – померкли перед смятением Маевы. Последствия его плана уже проявлялись, недоступные пониманию.
Когда он почувствовал на губах вкус воды колодца судьбы, его теперь уже единственный глаз успел углядеть последнее изменение в отражениях на воде – последний клинок, вонзившийся в его сердце и отдавшийся болью, которая не отпустит его на протяжении еще многих лет: огромный живот Маевы, таящий в себе новую жизнь.
Четвертый узелок
Она раскрыла книгу, держа ее на своем выпирающем животе, и принялась водить пальцем по строчкам, записанным женщинами из ее рода, уже давно мертвыми.
В полнолуние положи зеркало в миску с водой и оставь на всю ночь под открытым небом. Утром закопай зеркало в землю отражающей стороной вниз и оставь на три дня. Воду не выливай, подмешай к ней три капли собственной крови. На четвертый день выкопай зеркало, а потом выпей воду. Положи зеркало в карман и помолись Господу Иисусу; до вечера можешь ходить где угодно и останешься незамеченной.
Она заложила страницу иголкой. Возможно, эта волшба ей пригодится. Ей совсем не хотелось рыскать по лесу и шпионить за домом Альдестада. Но что еще оставалось?
Ей было необходимо увидеть его жену.
Слухи, ходившие по рынку, лились ей в уши, как яд. Вся деревня была взбудоражена известием об иноземной невесте с огненно-рыжими волосами и кожей белой, как снег. Некоторые оркенские женщины прямо-таки мурлыкали и щурились, точно коты на сметану, когда рассказывали ей о том, какая красавица эта чужестранка.
Неземной красоты, ворковали они. Как сама Фрейя. Носит под сердцем ребенка, вся круглая и полная, как луна.
Она притворялась, что ей безразлично. Она продавала свои товары, кивала и улыбалась, будто ей все равно.
Но внутри все болело, и каждое слово кололо ее прямо в сердце.
Она снова склонилась над книгой.
Найди три пиявки у болота или стоячего пруда. Положи одну в рот и держи, пока она не разбухнет от выпитой крови. Дай двум оставшимся поочередно напиться крови из первой.
Какая из этих двух будет толще, ту беременной женщине надо крепко держать в руке, пока у нее не начнутся роды.
Она помедлила. Где тут поблизости можно набрать пиявок?
Она продолжила читать.
На закате в четверг поймай голубя и посади его в металлическую клетку. Пусть он бьется о прутья, пока в нем не иссякнет надежда вырваться на свободу. Потом вырежи у него сердце. Слей всю кровь в медную чашу. На растущей луне положи голубиное сердце к себе под подушку на три ночи кряду. В первый вечер прочти молитву к Фригг. Во второй вечер выпей кровь из медной чаши и думай о том, что или кого ты желаешь привлечь. В третий вечер приготовь жаркое из мяса, отрежь кусочек от голубиного сердца и брось в котелок. Жаркое прибереги и съешь в канун полнолуния.
Сегодня четверг. Рыбаки ушли в море в среду – в день Одина, – чтобы им улыбнулась удача и рыба шла косяком. Питер должен вернуться к субботе.
Что означало, что сейчас его жена дома одна.
Она задумчиво прикусила губу и прочитала последнюю часть заклинания.
Чтобы сильнее скрепить связь, вплети перо мертвой птицы в веревку с узлом, завязанным на желание. Повесь веревку за дверью спальни. Это удержит любого мужчину от того, чтобы броситься в объятия другой женщины.
Она потрогала пальцем перо, спрятанное в кармане.
Что есть
Меня будит луна, почти полная. Я тру глаза и сажусь на постели. В доме темно, но полоса серебристо-молочного света тянется через кровать, по полу в коридор. Прямо к двери маминой крошечной швейной комнаты. Мама не спит?
Я отбрасываю одеяло. У меня все еще болят ноги, и я стараюсь ступать осторожно. Я иду по лучу лунного света и не боюсь наступать на скрипучие половицы. Папа за дверью спальни так громко храпит, что все равно ничего не услышит. Остановившись у швейной комнаты, я встаю на колени и смотрю в щелку в двери. Смотрю одним глазом.
Внутри пляшет пламя свечи. Мама сидит, напоминая медведя своим темным сгорбленным силуэтом. Отложив в сторону лоскуток, на миг поднимает голову, потом снова склоняется над шитьем, что-то шепчет себе под нос. Втыкает иголку в материю. Шшшш, шуршит нитка. Что она шьет среди ночи? Сшивает друг с другом какие-то мягкие розовые кусочки. Это как будто лоскутное одеяло, но не совсем одеяло. Я никогда раньше такого не видела. Пытаясь рассмотреть получше, что это такое, я прижимаюсь щекой к дощатой двери. Дверь слегка дребезжит.
Мамина рука замирает. Игла в руке застывает. Внезапно мамина тень – гора на стене – заполняет всю комнату.
– Лейда?
Я сжимаюсь в комок, затаив дыхание. На этот раз мне не спрятаться в дровяном коробе. У меня начинает покалывать пальцы.
Дверь открывается, и я даже не успеваю отпрянуть. Мамино лицо как луна в полумраке. Она щурится и делает шаг ко мне.
– Лей-ли?
Я хочу ей сказать, что мне приснился кошмар о трех сестрах, что я не могу спать, когда она так беспокойно шепчет, и… почему ты шьешь в темноте, мама? Я пытаюсь пошевелить губами, но у меня больше нет губ. У меня нет языка и нет носа. У меня нет лица.
Со мной снова произошло непонятное.
Я лежу на спине, плоская, как хлебная лепешка. Мамины босые ноги шлепают по моей коже, по животу, по груди. Ее пятки давят мне на горло, которого нет. Я вижу, куда она смотрит. На дверь их с папой спальни. Из-под плотно закрытой двери пробивается храп. Дверь моей комнаты распахнута настежь, но с того места, где стоит мама, ей не видна моя кровать. Ей не видно, что кровать пуста. Она кивает своим мыслям: все так, как должно быть. Ее нога трется о мой подбородок. Она делает шаг назад и закрывает дверь.
Я пытаюсь сесть. Шевелю бедрами, дергаю ногами. Но все бесполезно. Я застряла, расплющенная по дощатому полу, вдавленная в древесные волокна прямо подо мной.
Нет, не подо мной. Я и есть эти волокна