– Но вас могут и осудить. – У Маевы дрожал голос. Она еще крепче сжала камень в руке.
– Если боги добры, меня посадят в тюрьму. – Хельга похлопала себя по бедрам. – Не так уж и плохо для старухи вроде меня.
Маева судорожно сглотнула:
– А если они не добры?
Старуха хрипло хохотнула:
– Если они и вправду добры, меня повесят и я умру сразу. Стану озлобленным призраком и буду преследовать Нильса Иннесборга до конца его дней.
Маева улыбнулась сквозь слезы. В замке звякнул ключ, и Олаф распахнул дверь.
– Время вышло, heks.
Хельга склонила голову набок, не уверенная, к кому именно из них двоих он сейчас обратился.
– На твоем месте я бы поостерегся прикасаться к этой карге, – сказал Олаф Маеве с глумливой ухмылкой. – Ты же носишь ребенка, а она изведет его прямо в утробе, не успеешь и глазом моргнуть.
Маева удивленно моргнула. Потом схватилась за бок, пряча камень в кулаке; с видимым усилием поднялась на ноги, расправила длинные юбки. Обхватила руками живот сверху и снизу, чтобы его выпирающая округлость стала заметнее.
– Я буду молиться за вас, Хельга. – Маева пристально посмотрела старухе в глаза.
Хельга встретила ее взгляд.
– Храни тебя Господь, девочка. И твоего будущего малыша.
Между женщинами проскочила искра понимания, невидимая для надзирателя.
Маева Альдестад высоко вскинула подбородок и вышла из камеры. Даже не оглянувшись.
Олаф хмуро уставился на старую повитуху:
– Ну хоть одна от тебя улизнула. Вот тебе огорчение.
Хельга усмехнулась. Парень сам ей подсказал, как спасти Маеву.
– Ja, gutt… [44] Я умру прежде, чем этот ребенок родится на свет.
Обрезанная нить
Она слышала об аресте старой повитухи. По рынку ходили слухи, что у жены Питера родился ребенок. Выродок. Некрещеный. Мерзость перед Господом, шептались женщины. Она закрыла полог своего шатра, отгородившись от людской молвы. Takk, Скульд. Ты все же услышала мои молитвы. Она подбросила в небо горькие слова, не заботясь о последствиях. Ее тут же накрыло волной печали. Ее горе было все еще свежим, саднящим; хотя прошло уже несколько месяцев, она до сих пор лила слезы. Вспоминая тот страшный апрельский день, когда ее тело – вкупе со старою повитухой и Скульд – ее предало.
День, когда она превратилась в алое море.
Ее юбки, матрас, дощатый пол – все было залито кровью.
Повитуха старалась скрывать тревогу. Но ее не обманули попытки старухи ее успокоить – пустыми словами и ромашковым чаем.
– Все будет хорошо, теперь ложись. Выпей чай – сразу всю чашку. Вот хорошо, умница девочка.
Она залпом выпила чай, и ее тут же скрутило очередной схваткой. Она свернулась в тугой комок, но Хельга приподняла ее ноги, чтобы подложить под нее еще одно полотенце, словно оно могло остановить поток жизни, истекавший из ее чрева. Она почувствовала, как из нее вышел еще один сгусток крови, а потом ощутила давление детской головки.
Она рыдала и умоляла богов:
– Слишком рано, ему еще рано. Остановите его, остановите.
– Пути назад уже нет, девочка. Он – или она – уже идет, невзирая на сроки. А теперь тужься.
И тут грянула жуткая боль, на нее навалилась огромная тяжесть, неодолимое притяжение земли захватило все ее тело, принуждая извергнуть ребенка на несколько месяцев раньше срока. На волне последней схватки она погрузилась в океан боли, открывшись ей целиком. Она видела в трансе, как любимый пытался доплыть до нее, борясь с изменчивыми течениями. Но что-то тянуло его на дно. Она дышала всей грудью, пытаясь на расстоянии вдохнуть в его легкие собственный воздух. Она смутно осознавала, где находится ее тело: в крошечном домике повитухи, на старухиной кровати. Она пришла посреди ночи, ее юбки промокли от крови еще на подходе к горной тропе. Но она не могла обратиться за помощью к кому-то еще. В этой деревне ей больше не к кому было идти. Ее ребенок – тайна для всех, даже для его отца.
Сестры берут свою плату. Колдовство никогда не дается даром.
Ее разум как будто замкнулся, в голове вихрем носились проклятия, сплетаясь с наложенным ею заклятием – по бесконечному кругу. В ту страшную ночь она слышала грохот волн, вой ветра, пытавшегося погубить отца ее ребенка. Хельга бормотала свои собственные молитвы – Фрейе, Деве Марии, – держала над ее животом кусочек горного хрусталя на красной нитке. Камень качался туда-сюда. Она почувствовала, как ее разрывает пополам. Последний рывок – и мучительное облегчение, повлекшее за собой еще худшую боль.
Она сразу все поняла. Хельге даже было не нужно ничего говорить.
Имя расцвело у нее на губах еще прежде, чем она посмотрела на малыша и увидела, что это мальчик.
Она прижала к груди мертвое тельце, шепча его имя, как заклинание. Как проклятие.
Питер.
Что было
Они пришли на рассвете.
Маева знала, что они придут; ей снилось войско, толпа разъяренных мужчин с факелами и веревкой. Ей снилась Хельга с петлей на шее.
Она поднялась в темноте, даже не дожидаясь, когда малышка проснется для третьего ночного кормления. Питер проснулся, когда она встала, но лишь на секунду. Она аккуратно достала дочь из колыбельки и расстегнула ворот ночной рубашки. Питер открыл глаза и тут же снова уснул. Обычное дело, новый порядок в их доме. Она уже научилась находить в нем утешение и покой.
Но мой сон… Люди с факелами в руках. Эта картина никак не шла у нее из головы. Она гнала прочь тревогу, заставляла себя успокоиться, мысленно подгоняла поток молока. Она закрыла глаза, чтобы сосредоточиться, и вызвала в памяти лица сестер. Море. Ее дом до того, как она оказалась здесь. До того, как ей встретился Питер.
Она вспоминала о нем.
Молоко потекло сразу, и Маева вздохнула с тихим облегчением.
Малышка пила жадно. Маева возблагодарила богов и прогнала мысли о нем, сосредоточившись на ближайшей неотложной задаче. Она старалась не слишком тревожиться из-за того, что в последнее время ее мысли стали какими-то путаными и неясными, лица из прошлого словно тонули в ватном тумане. Воспоминания утратили четкость. Просто прошло много времени, вот и все. И у меня появился ребенок, так она говорила себе. Да, она потеряла себя в материнстве, забота о дочери поглотила ее целиком, и что удивительно – ее это не тяготило. Уже через пару минут она оторвала от груди сонную малышку. Поцеловала в теплую щечку, развернула и поменяла пеленки. Снова запеленала потуже, прижала к груди, вдохнула уютный запах молока и младенческой кожи. Вынула из кармана черный камень, который ей дала Хельга. Поцеловала его на удачу и вложила в складку дочкиного одеяльца. Для защиты.
Тихо-тихо, на цыпочках, чтобы не разбудить мужа, Маева спустилась по лестнице, вышла из дома и побежала к сараю на дальнем конце двора. На улице было пасмурно и прохладно, предрассветное небо хмурилось черными тучами. Тучи висели так низко, что горы, вздымавшиеся на востоке, были почти не видны. На ходу Маева баюкала малышку и мурлыкала ей колыбельную, чтобы та поскорее уснула. Открыв дверь в сарай, она сдвинула в сторону охапку сена, еще не увязанного в тюки. Люк, ведущий в подвал, был узким, но мать и дитя проскользнули в него без труда. Спустились по лесенке в подпол, где амбарные кошки устроили себе жилище. Там стоял деревянный короб с плотно подогнанной крышкой; в коробе хранились яблоки, лакомство для лошадей. Маева вынула несколько подгнивших яблок, зашвырнула их в стойло к старенькой серой кобыле. Угощайся, старушка. Ты заслужила. Потом она положила в короб спеленутое дитя.
Лейда была согрета, накормлена и довольна, как сытый ягненок. Она уже почти засыпала. Из-под ее вязаной шапочки выбился белый локон.
– Добрых снов, Лей-ли. Скоро я за тобой вернусь. – Второй раз с рождения Лейды она назвала дочку этим ласкательным именем, которое для нее выдумал Питер, когда ей было не больше часа от роду. Оно хорошо подходило малышке, похожей на эльфа. Маева прошептала молитву, глядя в темноту: – Глин, Син, Сигрун. Тор. – Она секунду помедлила. – И ты тоже, Один. Защитите это дитя. Спрячьте от посторонних глаз, уберегите от зла.
Она пропела последнюю строчку колыбельной, тихо-тихо, та звучала как птичья трель в детских снах. Закрыв короб крышкой, она стала ждать, не заплачет ли маленькая, не начнет ли ворочаться.
Но все было тихо. Кошка, беззвучно подкравшись, потерлась о Маевину ногу, и Маева испуганно вздрогнула. Оттолкнув кошку ногой, она выбралась из подвала.
Маева скользнула в постель и легла рядом с мужем, когда первые лучи рассвета пробились сквозь тучи.
Первый стук в дверь испугал их обоих. Питер перевернулся на другой бок, лицом к Маеве. На миг они оба застыли, глядя друг другу в глаза.
Второй стук был еще громче, еще настойчивей.
Кто-то колотил в дверь кулаком.
Маева села на постели и потянулась за халатом. Питер, голый по пояс, поднялся с кровати.
– Питер Альдестад! – раздался громкий крик снизу.
Питер схватил свитер, валявшийся на полу, поспешно натянул его через голову и бросился к окну. Маева тихо подошла к мужу и выглянула у него из-за спины. На дорожке, ведущей к крыльцу, стояли люди. Их кони были привязаны к столбу забора. Маева увидела серый плащ пастора. Черную шляпу магистрата.
Питер сделал глубокий вдох. Потом открыл окно, старательно изображая спокойствие.
– Утро доброе, господа. Чем обязан?
Нильс Иннесборг крикнул, задрав голову кверху:
– Мы пришли по служебному делу, Альдестад. У нас есть вопросы к твоей жене.
Питер изобразил удивление:
– В такую рань? Я еще даже не завтракал.
Иннесборг отошел чуть подальше и встал, запрокинув голову.
– Дело важное и не терпящее отлагательств. Не заставляй безутешного вдовца стоять под дверью. – Его потное, красное лицо было мрачнее тучи.