Пастор осуждающе нахмурился, услышав бранное слово.
Якобсен тоже нахмурился:
– Ребенок шевелится? Вы уверены, что малыш…
Питер сжал руку Маевы и горячо закивал:
– Да, мы уверены. Малыш постоянно брыкается…
– Хотя сегодня я ничего не чувствую, – перебила его Маева. – Надеюсь, это хороший знак… Он растет, ему тесно, особо не развернешься брыкаться. – Она кое-как выдавила улыбку, надеясь, что Питер поймет, что ему лучше молчать.
– Наверное, уже скоро. – Питер бережно положил руку ей на живот.
Доктор наклонился вперед, но Иннесборг загораживал ему обзор своей тушей. Маева надула живот, так что кожа растянулась. Ей с трудом удалось не отшатнуться, когда магистрат оттолкнул руку Питера и с силой надавил ладонью ей на живот. Дыши, Маева. Считай что-нибудь… балки на потолке. Раздватричетыре…
Магистрат резко сдвинул руку к самому низу ее живота, почти к лонной кости. Маева замерла.
Почему мне так… Она попыталась сосредоточиться, но мысли путались. В груди нарастала знакомая паника. Что-то пыталось вырваться на поверхность, что-то темное, неодолимое. У нее разболелся копчик. Она чувствовала себя странно, словно отделялась от тела: сейчас она воспарит к потолку, а тело останется лежать на кровати. Она сосредоточилась на названиях окружавших ее вещей – seng, teppe, vindu, himmel[46], – стараясь не замечать запаха едкого мужского пота, бьющего в нос.
Питер не сводил глаз с ее живота. Кнудсен нервно теребил в пальцах крест, висевший у него на шее.
Наконец Иннесборг убрал руку и почесал бороду, будто в растерянности:
– Старая ведьма наверняка ее околдовала. Я ничего не почувствовал.
Пастор Кнудсен отпустил крест.
Маева почувствовала, как ее тело вжалось в матрас.
Доктор Якобсен шагнул вперед и сел на кровать, потеснив Иннесборга.
– Возможно, нам следует воздержаться от таких обвинений до официального медицинского заключения? – Он подмигнул Маеве, и в его глазах промелькнуло что-то похожее на добрую усмешку. – И нам не нужна толпа зрителей, смущающих фру Альдестад. Господа, я попрошу вас спуститься вниз, пока я буду проводить осмотр. Может, у Питера найдется эль, чтобы снять подозрения и ублажить жаждущих?
Иннесборг насупился, но промолчал.
Ларс Кнудсен облегченно вздохнул и кивнул Маеве:
– Вы уж простите нас, милая. Я целиком доверяю мнению доктора Якобсена. Благослови вас Господь, Маева. И вас, и ваше дитя.
Когда он произнес ее имя, она ощутила легкий укол вины за свою ложь. Она выдавила улыбку и ничего не сказала, хотя ей хотелось, чтобы Питер остался с ней.
Доктор дождался, когда все мужчины выйдут из комнаты и спустятся вниз. Потом взял ее за руку. Маева постаралась не вздрогнуть.
Он погладил ее по руке, снял очки и протер их о рукав.
– Бояться нечего, я не буду вас мучить. Этот прискорбный визит – всего лишь последствие большого горя, когда печаль требует выхода. Вы здесь ни при чем, и ваш будущий ребенок тоже ни при чем. Я в этом уверен.
Маева откинулась головой на подушку. Она не смогла скрыть облегчения и попыталась представить его внезапным упадком сил. Доктор – мужчина за сорок, с легким намеком на седину в висках – оглядел скудно обставленную комнату. Платяной шкаф, маленькую прикроватную тумбочку со стоящей на ней масляной лампой. Пустую колыбельку, свисавшую на веревках с потолочной балки – чтобы укачивать малыша и не занимать места на полу. Якобсен провел пальцем по резному узору на колыбельке – морские раковины и рыбы, – точно такой же узор украшал ножки и спинку кровати, которую Питер сделал своими руками в качестве свадебного подарка жене. Взгляд доктора остановился на соломенной подушке. Он поднялся, чтобы рассмотреть ее поближе, но тут снаружи донеслись голоса.
– Да, в сарае. Запасы с прошлого лета. Хорошее пиво. Пойдемте, я вас угощу.
Слова Питера ударили в самое сердце. В сарае. Маева прикусила губу.
Доктор улыбнулся:
– Пожалуй, я вас оставлю. Если я буду нужен, сразу же посылайте за мной.
Она серьезно кивнула и села повыше.
Якобсен поправил очки:
– Что-то во рту у меня пересохло. God dag, фру Альдестад.
Он ушел, и Маева выдохнула.
Питер привел гостей в сарай, где в дальнем углу стоял бочонок с пивом. Тут же, на гвозде, вбитом в стену, висела большая пивная кружка. Питер взял ее в руки.
– Пиво чуть слабоватое, но вполне сносное.
Он вынул пробку, наполнил кружку наполовину и протянул ее Иннесборгу, зная, чей пылкий нрав надо охладить первым. Магистрат буркнул: «Skål», – взял кружку и сделал глоток. Кивнул с одобрением и выпил все пиво залпом.
Питер протянул пастору кружку поменьше:
– Угощайтесь.
Кнудсен замялся:
– Даже не знаю, стоит ли мне пить хмельное так рано утром.
Иннесборг фыркнул:
– Бог уж точно позволит человеку утолить жажду. Особенно человеку, занятому богоугодным делом, искоренением зла и греха. – Он протянул Питеру кружку, чтобы тот снова ее наполнил. Питер не стал спорить и в этот раз налил пива почти до краев.
– Вы неправильно поняли, магистрат… Бог позволяет, не позволяет желудок. – Пастор делано рассмеялся, его улыбка чуть дрогнула. Внезапно он насторожился и наклонил голову набок. – Вы слышите?
Все трое прислушались. Во дворе закудахтала курица, ветер прошелестел в кронах деревьев. А потом за шелестом ветра и голосами животных явственно послышалось тихое хныканье.
Питер замер, словно окаменев. Иннесборг отобрал у него кружку с пивом и сделал пару шагов в том направлении, откуда шел звук.
– Да, я слышу. – Пиво пролилось на солому. – Ты сам слышишь, Альдестад? – Его глаза обвиняюще вспыхнули.
Питер пожал плечами:
– Так это котята. Наши амбарные кошки все, как одна, разродились в начале осени. – Он улыбнулся непринужденной улыбкой. – Вам не нужен котенок домой? Маева будет вам очень признательна… а то у нас кошек становится больше, чем кур.
Иннесборг пристально посмотрел на него. Кнудсен снова притронулся к кресту у себя на шее, не зная, что делать и что говорить.
Дверь со скрипом открылась. Все испуганно вздрогнули.
Якобсен указал на бочонок с пивом.
– Мне хоть немного осталось, Питер? – Он закрыл за собой дверь и секунду помедлил, разглядывая веревку, висевшую на том же крюке, что и конская упряжь. Веревку, завязанную в узелки с вплетенными в них птичьими перьями. Доктор прикоснулся к ней пальцем и задумчиво сморщил лоб.
Все внимание Иннесборга было сосредоточено на звуках, доносившихся снизу. Он уронил кружку. Сделал три больших шага и встал прямо над люком. Разгреб ногой кучу соломы. Схватился за металлическую ручку и поднял крышку люка.
Хныканье сделалось громче.
С ловкостью, поразительной для такой туши, Иннесборг соскользнул вниз по лестнице, прежде чем Питер успел его остановить.
Трое мужчин неловко топтались на месте и ждали, что будет дальше.
Питер держал руку на пробке бочонка. Якобсен не повторил свою просьбу налить ему пива.
Наконец голова Иннесборга вынырнула из люка:
– Ты не соврал, Альдестад.
Питер затаил дыхание.
Иннесборг хохотнул:
– У вас тут и вправду засилье кошачьих. – С его крупной ладони спрыгнули два серых котенка и помчались прятаться за бочонком.
Питер улыбнулся.
Колыбель в спальне качнулась, внезапно наполнившись тяжестью.
Маева ахнула от изумления.
В колыбели, тихонько похныкивая, лежала Лейда.
Сжимая в крошечной синей руке Хельгин черный камень.
Что есть
Мы приходим на пляж ровно в полдень. Чайки с криками носятся в ярком солнечном свете. Сегодня тепло, даже жарко, блеск воды хлещет нас по щекам, и щеки сразу же розовеют. Я прыгаю по камням, ведущим к воде, потом снимаю башмаки и зарываюсь ногами в теплый песок. Бегу к кромке прибоя, зернистый песок раздражает порезы у меня на ногах. Соль въедается в ранки и жжется, но холодная вода вмиг унимает боль. Мама стоит на большом сером камне, смотрит на сине-зеленые волны.
Это почти как веселая прогулка, минутка безделья в теплый день в конце лета. И все же я знаю, что это что-то другое. Я вижу, как напряжен мамин взгляд. Вижу у нее на лбу морщинку, которой не было раньше. Я ощущаю ее волнение – папа не любит, когда она ходит на пляж; он будет ругаться, если узнает, – и поэтому я тоже нервничаю и тревожусь. Я плещусь в море у самого берега, я уже вся промокла насквозь. Маме, кажется, все равно. Ее взгляд впивается в небо и море, она что-то высматривает, что-то ищет. Что-то невидимое для меня.
– Что там, мама? Что там такое?
Она как будто меня и не слышит. Она входит в воду, прямо в платье и башмаках. Я прекращаю плескаться и смотрю туда же, куда смотрит она, – вдаль, где море становится темно-синим. Блики солнца так слепят глаза, что приходится щуриться.
– Мне, наверное, надо снять платье, да, мам?
– Что? Да, Лей-ли. Положи его на песок и возвращайся в воду.
Я снимаю платье и аккуратно раскладываю на песке, чтобы оно быстрее просохло. Представляю, что это не платье, а еще одна девочка, моя мокрая, запорошенная песком сестра, прилегшая отдохнуть на берегу. Я встаю на колени, сгребаю песок, делаю холмик в том месте, где должна быть ее голова. Выдавливаю пальцем две ямки – это будут глаза.
– Я назову тебя Хильди, сестричка, ты будешь моей близняшкой. – Я рисую пальцем дугу на том месте, где должен быть рот. Заставляю ее улыбаться.
Я бегу к маме и дергаю ее за руку:
– Мама, смотри… я сделала себе сестричку. Ее зовут Хильди.
Ее глаза вспыхивают, точно молнии.
– Где ты слышала это имя?
– Нигде. Я придумала его сама. – Я собираю кусочки водорослей и раскладываю их вокруг песчаной головы. – Смотри, какие красивые у нее волосы.
Она как будто меня и не слышит. Она смотрит на море. Все ее тело напряжено.