– Мама… Я таю?
Она замирает. Я хочу, чтобы она рассмеялась и сказала: Таешь? Не говори глупостей! Но она не смеется, она берет мою руку, смотрит на линии у меня на ладони. Ее пальцы холодные, как ледышки.
– Я всегда знала, что это случится, но я думала, море позовет меня. Не тебя.
– Мама, не надо… Не надо так говорить. Ты меня пугаешь.
Она роняет мою руку и берет мое лицо в ладони. Ее шершавая кожа царапает мне щеки.
– Я не дам тебе исчезнуть, дитя. Мы обязательно что-то придумаем, да? – Морщины у нее на лбу как глубокие колеи на дороге, кожа шелушится сухими чешуйками. Пересохшие губы в кровящих трещинках.
– У тебя холодные руки, мама.
– Да, я знаю, дитя… Сейчас нет времени беспокоиться о таких пустяках. Нам надо вытереть пол и уложить тебя в постель, пока не пришел доктор.
– Но еще рано ложиться… Я не хочу спать.
– Лейда, не спорь со мной. Тебе надо лечь и укутаться в одеяла, чтобы они собрали всю влагу. Может, придется поставить горшок под кровать, если будет совсем сильно течь, да?
Я киваю. Скоро папа поймет, что я вся истекаю водой – или таю, – и он разозлится на маму. Я не знаю, за что. Но я почему-то уверена, что он обвинит ее. Я тянусь к маме, хочу обнять, но она подталкивает меня к лестнице.
– Иди к себе в комнату и надень шерстяные штаны. Ложись в постель и не вставай. Я принесу одеяла. Для начала сойдет, а потом будем думать.
Я поднимаюсь по лестнице, мокрые ноги скользят на ступеньках. У себя в комнате я раздеваюсь, бросаю одежду на пол. У меня такая горячая кожа, что мне страшно к себе прикоснуться. Я давлю рукой на живот. По нему текут капли воды. Я их вытираю, но на их месте тут же появляются новые. Вода течет у меня по ногам, будто дождь. Подо мной разливается лужа. Я надеваю шерстяные штаны, такие колючие на мокрой коже. Мама приносит ворох одеял, подкладывает их под меня. Я чувствую, как гудят ее мысли. Она заправляет мне за ухо прядку волос, ее пальцы холодны, как лед.
Папа приходит, когда я уже почти сплю – мне слышно, как внизу скрипит дверь. Постель вся промокла. Я лежу неподвижно и не знаю, что делать. Мама шепчет из соседней комнаты. Она слышит мои мысли, как тогда, у водопада.
– Делать нечего, Лейда. Лежи и жди.
Я откидываюсь на подушку. От звука падающих капель мне хочется писать.
Я слышу, как папа говорит гостю:
– Vil du ta deg en drink?[57]
– Нет, Питер, спасибо. Я не пью на работе. Чтобы не притуплять восприятие.
– Конечно, конечно. Пойдемте к больной?
Звук шагов на лестнице. Я закрываю глаза, притворяюсь, что сплю.
– Маева, милая… Доктор пришел.
– God kveld, фру Альдестад.
– God dag, доктор Якобсен.
– Hvordan står det til?[58]
– Bare bra, takk…[59]
– Нет, Мае, тебе нехорошо… Ей нехорошо, доктор.
– Спасибо, Питер. Я сам разберусь с пациенткой. Что ж, давайте посмотрим.
Я хочу встать с постели, но не встаю. Я прислушиваюсь, затаив дыхание.
– Так-так. Дышите. Теперь не дышите. Покажите язык. Гм. Ja vel[60].
– Что с ней, доктор?
– Вы не могли бы оставить нас на минуточку, Питер? Совсем ненадолго.
Я слышу папины шаги. Я зажмуриваюсь еще крепче и надеюсь, что он не зайдет ко мне в комнату. А потом чувствую его ладонь у себя на лбу. Я тихонько похрапываю, но его не обманешь. Он цокает языком.
– Ты вся горишь, Лейда… Ты тоже болеешь?
Я качаю головой – нет, не болею, – жар приливает к щекам. Папа садится ко мне на кровать и тут же подскакивает как ужаленный. Из постели льется вода.
– Какого черта? Лейда, лежи спокойно, не бойся. Папе нужно… О боже. Доктор Якобсен!
Доктор врывается в комнату. Рукава его рубашки закатаны до локтей, очки съезжают на кончик острого носа. По сравнению с папой он кажется карликом, его взгляд мечется из угла в угол, будто он опасается, что на него нападут. И моя мама его так боится? Мне он вовсе не кажется страшным. Папа зажигает свечу и подносит ее к моему лицу. Я моргаю. И улыбаюсь. Папа хмурится. Потом наклоняется, опускает свечу и светит под кровать.
– Что такое, Питер? Что вы так разволновались… Что за черт?
Я наблюдаю, как папа и доктор садятся на корточки и смотрят на огромную лужу, что растекается у меня под кроватью. Доктор Якобсен снимает очки и наклоняется еще ниже. Он принюхивается, окунает в лужу указательный палец и подносит его ко рту. Его брови ползут на лоб.
– Ох, батюшки. Откуда…
– В последнее время у нашей дочери появились проблемы с мочевым пузырем. Наверное, из-за какой-то инфекции.
– Нет, Питер. Это не моча. Прозвучит странно, я понимаю, но это морская вода.
– Не может быть. Откуда здесь взяться морской воде?
– Может быть, крыша течет?
Я ложусь на бок, подтянув колени к груди, и со всей силы сжимаю ноги. Папа с доктором осматривают всю комнату: потолок, стены, кровать. Они смотрят везде, но только не там, откуда течет вода.
Я пытаюсь услышать маму в соседней комнате, но мама молчит. Я сама по себе.
Папа и доктор пытаются найти объяснение происходящему: дырявая крыша, открытое окно, шалости озорного ребенка…
– Я вас уверяю, что Лейда никогда бы не стала такого делать, – говорит папа.
Доктор поднимает руки над головой, словно боится, что с потолка хлынет дождь. Он велит мне сесть, чтобы ему было сподручнее меня осмотреть. Я качаю головой. Я знаю, что стоит только мне сдвинуться, как из постели польется вода.
– Лейда, слушайся доктора. Ты же хорошая девочка, да?
Я сажусь. Вода стекает с обеих сторон матраса. Доктор ласково тянет меня вперед. Вода течет снова. Он прикасается пальцем к моей ноге. На бедре остается мягкая влажная ямка, сочащаяся водой.
– Что-то тут странное… очень странное.
Папа стоит, сцепив пальцы в замок.
– Температура высокая, кожа бледная. Кажется, у нее… Ох ты, батюшки. Что у нее с руками?
Доктор Якобсен хмурится. Подносит мою руку поближе к глазам. Я ненавижу, когда меня так разглядывают. Мне хочется сжать руку в кулак. Спрятать синие пальцы и перепонки. Но я не сжимаю кулак. Доктор Якобсен смотрит на папу, весь – сплошные глаза и изумленно открытый рот. Папа коротко кивает. В этом кивке – вся странность его дочери, весь мой раскрытый секрет. Извини, папа.
– Можно мне взглянуть на ваши руки, Питер? – Папа, кажется, удивлен. Но послушно протягивает руки вперед. Доктор поправляет очки, смотрит, прищурившись. – Гм. Я вижу только тюлений палец, но в легкой форме. Недавно били тюленей?
Папа убирает руки, скрещивает их на груди. Его лицо как закрытая дверь.
– Никогда. Я давно уже этим не занимаюсь. Пальцы, случается, опухают, когда тянешь сети.
– Мажьте камфорным маслом, оно хорошо помогает. – Доктор снимает очки и улыбается мне. – Сможешь сейчас растопырить пальцы? Гм. Поразительно. До меня доходили какие-то слухи, но я им не верил. Есть врожденный порок, называется синдактилия, сиречь сращение пальцев. Но он встречается крайне редко. Как давно у нее… такие руки?
– С рождения.
– Можно было бы провести операцию на сросшихся пальцах. Почему вы не обратились ко мне?
– Ее мать. Она… не посчитала необходимым обратиться к врачам, когда родилась Лейда.
Якобсен резко встает.
– Да, я понимаю. Насколько я помню, это были тяжелые времена для всей деревни.
Из-за меня?
– К счастью, прогресс не стоит на месте. Найка стала господствующим гласом разума. И слава богу. – Доктор хихикает. Папа чуть кривит губы, но не улыбается.
Папа садится на подоконник. Я бегу к нему, чуть не поскользнувшись на мокром полу. Он обнимает меня и сажает к себе на колени.
– Ох, мой крольчонок. Тише, малышка. Не надо плакать.
– Не знаю, что и сказать, Питер. Если честно, я в полном недоумении.
– Это просто врожденный дефект. Он ей не мешает, доктор. У нее ничего не болит.
Дефект?
– Нет-нет, я сейчас не про руки. Удивительно, да, но все же не повод для беспокойства. Она, несомненно, здоровая девочка. Хоть и слегка маловата для своего возраста. Сколько тебе лет, дитя?
– Ей семь лет.
– Почти восемь, папа!
Я выскальзываю из папиных объятий и стою, выпрямившись в полный рост. Тяну шею, задрав голову к потолку. По шее стекают струйки воды, мне щекотно. Я быстро их вытираю и встаю на цыпочки.
– Восемь лет! Мы не можем позволить, чтобы почти восьмилетний ребенок растекался повсюду, да? – Доктор легонько щипает меня за нос и надевает очки. – Честно сказать, я озадачен всей этой… водой, если это и правда вода. За столько лет я ни разу не видел… Возможно, эта какая-то редкая патология, хотя я ни разу не слышал о чем-то подобном.
– Что за патология?
– Видимо, что-то врожденное. Хотя я не могу быть уверенным. Хотя…
– Что?
– Возможно, это всего лишь чрезмерная потливость неясного происхождения, хотя наверняка обусловленная некоей дисфункцией желез. Вряд ли это что-то серьезное, но, с другой стороны, обезвоживание – опасное состояние.
– Не может быть… я имею в виду, если столько воды… это просто не может быть пот.
– Чтобы что-то понять, нужно провести всестороннее обследование. Я не возьмусь лечить девочку без диагноза. А что касается вашей жены… меня беспокоит ее состояние.
Папа меняется в лице:
– Почему?
– По всем симптомам, у нее гипотермия, сиречь переохлаждение организма. У нее низкая температура, ее бьет озноб, ее кожа почти синего цвета. – Он глядит на меня, на мои руки, и тихонько откашливается. – Если бы я не видел Лейдину пигментацию, я бы сказал, что это синюшность, по-научному цианоз. Но, возможно, это что-то врожденное. В любом случае у нее низкий пульс, затрудненное дыхание. И, кажется, у нее были галлюцинации.