Стук-постук, стук-постук.
Как иссохшие кости.
Она улыбается и вяжет, вяжет и улыбается. У нее нет зубов. Ее лицо – сплошные морщины и бурые пятна. Она вытягивает ноги под юбкой, и я вдруг понимаю: это та самая старуха, у которой нет ступней. Которая никогда не касается земли. Которую не видит никто, кроме меня.
– Что дала тебе эта heks? Покажи мне, дитя.
Я не знала, что она может говорить.
Она фыркает и хрипит:
– Она не дарит подарки, она лишь забирает. Будь осторожнее, jente. – Она тычет спицей в сторону шатра Хильды. – Ей нравятся клетки. Нравится прятать все под замок.
Я пячусь прочь от нее, спотыкаюсь и чуть не падаю. Ее слова несутся за мной вдогонку, ветер швыряет звуки мне в спину. Я слышу, как спицы-кости – стук-постук, стук-постук – вывязывают свою песню прямо мне в уши.
Дорожка спускается вниз по склону холма, и мне приходится бежать. Ветер подталкивает меня в спину, гонит слова песни, как опавшие листья. Как будто старуха не осталась сидеть у дорожки, а пошла следом за мной и теперь шепчет мне прямо в ухо. Так близко, что я ощущаю на шее ее дыхание. Я продолжаю считать вслух: Elleve, tolv, tretten… [63] Но все бесполезно; песня плывет на ветру и ложится мне на язык.
Повстречал он суженую, да на темном море,
Душа в душу они жили, да пришло к ним горе.
Сердцем он ее любил, целовал да миловал,
Только ветер из пучины за собой ее позвал.
По студеным по волнам льются слезы рыбака,
Где была в душе любовь, там теперь одна тоска.
Сердце горемычное ядом полно едким,
Птичка его певчая стала ему клеткой[64].
– Девочка! Выбрось этот подарок в море! Forstår du?[65] Выброси эту проклятую вещь!
Я бегу со всех ног, мне страшно остановиться. Все быстрее и быстрее, прочь от смуглой Хильды, от сияющих бусин и мертвых глаз, от вермильона, от всех этих слов, которых мне не хотелось бы слышать. Я останавливаюсь уже у маяка. Запыхавшись, прижимаю к себе клетку. Вытираю рукавом слезы и сопли.
Какой-то мужчина хмуро глядит на меня. Я быстро прячу под мышкой голую руку, которая без перчатки.
Он подходит ко мне, его губы кривятся.
– Так вот ты какая, девчонка Альдестада. Я должен был догадаться. – У него темные, злые глаза. – Выродок. Нечисть.
Я бегу прочь. Мимо маяка, к самому краю причала. На бегу я задыхаюсь. Потом останавливаюсь, ставлю клетку на землю и сгибаюсь пополам, держась за колени, пытаюсь отдышаться.
Рыбаки, занятые своими делами, меня не видят. Складывают канаты и сети, окликают друг друга с лодок, молятся и бранятся на одном дыхании.
– Боже правый, ты глянь. К нам идет большая девочка. Вы с ней осторожней по левому борту, а то как бы она нас не прибила.
– Она не такая большая, чтобы нас прибить. Она немногим больше твоей жены, а ты после вчерашней ночи вполне даже стоишь на ногах.
От взрыва смеха сотрясается воздух.
– Это же «Лейда», ребята. Для нее место всегда найдется. Хотя придется чуток подвинуть девочку Альдестада.
Что?! Я пячусь, не понимая, откуда они знают, как меня зовут и почему для меня надо освобождать место.
Высокий мужчина в красной вязаной шапке спрыгивает на пристань с подошедшей лодки и идет к лодке поменьше, привязанной к краю причала. Он наклоняется, чтобы развязать веревку. Остальные рыбаки качают головами, о чем-то шепчутся между собой, но никто не торопится ему помочь.
– Не распускай руки, Бьёрнсен. Ты же знаешь, что я не люблю, когда кто-то чужой прикасается к моей девочке.
Я оборачиваюсь и вижу папу. Он улыбается, подходя к человеку в красной вязаной шапке, и они пожимают друг другу руки.
– Питер Альдестад! Давненько мы не видались, брат! – Они сжимают друг друга в медвежьих объятиях. Я стою, съежившись, и наблюдаю за ними. – Месяца три, если не больше. Где, черт возьми, ты пропадал?
Папа улыбается еще шире:
– Полегче, Ганс, ты меня расплющишь.
– Собственно, я собирался чуть сдвинуть твою красавицу, чтобы освободить место для моей большой девочки. – Он легонько похлопывает по борту своей лодки.
– Да, я видел ее с холма… поэтому и спустился. И еще… – Папа гладит меня по плечу. – Чтобы забрать мою дочку.
Мужчина в красной шапке садится на корточки и глядит на меня. У него кривые зубы и щеки, заросшие щетиной. Его лицо слишком близко. Я поднимаю клетку повыше, держу ее между нами.
– Надо же, как она выросла с тех пор, как я ее видел в последний раз! Что ж, Лейда. Знакомься с «Лейдой». – Он указывает на борт своей лодки, где написано красными буквами: «Л-Е-Й-Д-А». Но краска так выцвела, что читается только «Й-Д-А».
В честь меня назвали лодку?
– Да, Лей-ли, познакомься с другой «Лейдой». Ганс знает меня много лет. И твою маму тоже. Эта лодка – его девочка.
– Можно сказать, что я спас жизнь им обоим. Если бы не я и не моя верная старушка, тебя бы и не было вовсе.
Папа кивает и хлопает его по спине:
– Прими мою искреннюю благодарность, а заодно и проклятие на твою голову, дружище.
– И то правда, Альдестад. Добро пожаловать в дивный мир семейного счастья и супружеских радостей. Я слышал, что счастье действительно есть. – Они смеются, словно знают какой-то секрет, известный лишь им двоим. Другие рыбаки занимаются своими делами, не обращают на них внимания. Воздух у моря пахнет земляными червями и рыбой.
– Да, ты еще не вкусил этих радостей – но, даст бог, и тебя не минует чаша сия.
– Даст бог, я так и буду женат на своей доброй морской старушке. – Ганс снимает шапку. – Но хватит жаловаться на жизнь. Не пойти ли нам пообедать? Может, выпить по кружке эля?
Папа качает головой и привлекает меня к себе.
– Увы, дружище, мне уже надо домой к жене. – Его лицо становится грустным. – Маева… ей нездоровится. Может быть, в другой раз?
Ганс хмурится:
– Да, конечно. Я все понимаю. – Он указывает на маленькую лодку: – Проверь, хорошо ли она привязана. Жалко будет ее потерять.
Папа кивает, и Ганс снова жмет ему руку.
Папа морщится, резко втянув воздух сквозь сжатые зубы.
Ганс отпускает его руку:
– Извини. Все в порядке?
Папа трет палец.
– Просто старая рана.
Ганс разглядывает его руку:
– О, узнаю старый добрый тюлений палец. Ты ходил на охоту? Много добыл шкур?
Папа, кажется, злится:
– Я хожу только за рыбой. – Палец у него красный, раздувшийся. На костяшке прямо над обручальным кольцом – большая воспаленная шишка. – Ладно, Ганс. В следующий раз мы с тобой обязательно выпьем. Ha det bra, bror[66].
– Да, непременно. До свидания, брат.
Они обнимаются в последний раз.
Ганс даже и не заметил мою синюю кожу. Поэтому он мне понравился.
Папа берет меня за руку, и мы идем к его лодке.
– Пап, он правда твой брат?
– Нет, Лей-ли. Но он мне ближе родного брата. Когда-то он спас меня и твою маму.
Я не понимаю, о чем он говорит. Мы встаем перед папиной лодкой, привязанной к пристани.
– От чего он вас спас?
Папа отпускает мою руку и наклоняется проверить узел. Проводит рукой по гладкому изгибу лодочного борта. Я повторяю за ним, чувствую под рукой что-то мягкое.
– От смерти в море. Он привез нас домой. Моя лодка разбилась о скалы. Если бы Ганс не пришел нас спасти, я даже не знаю, что могло бы случиться.
– Почему я никогда раньше его не встречала?
Папа заправляет мне за ухо прядку волос.
– Твоя мама… Она не любит гостей. – Он обнимает меня за плечи. – В последнее время она сама не своя. Ты, наверное, заметила. Она стала грустной. И немного…
– …сердитой, – говорю я тихо-тихо, словно мама может услышать.
Он поглаживает рукой борт своей лодки.
– Да, сердитой. И я даже не знаю почему. Вернее, я знаю, но… я лишь пытаюсь помочь. Ты не волнуйся, малышка. Я позабочусь о том, чтобы ей стало лучше. Позабочусь о ней. И она снова станет такой же, как раньше. Честное слово. – Он продолжает поглаживать лодку, как будто успокаивает встревоженное животное. Я опять повторяю за ним и снова чувствую гладкую мягкость. – Ты мне веришь, дитя?
Я киваю, пряча глаза. Я не хочу, чтобы он знал, что я все слышала и что я точно знаю, почему сердится мама. Что я не хочу, чтобы она стала такой же, как раньше. Новая мама мне нравится больше, чем прежняя мама. И я не хочу, чтобы ей становилось лучше, если это означает, что она бросит нас с папой. Я ковыряю пальцем краешек шва и вдруг понимаю, что лодка снаружи обтянута мехом с густыми короткими волосками.
– Папа, а почему твоя лодка покрыта мехом?
– Это специальный чехол, чтобы лодка ходила быстрее.
– Что такое чехол?
– Это как бы… вторая кожа.
Я провожу пальцем по мягкой поверхности. По спине почему-то бежит холодок.
– Вторая кожа. А как она помогает лодке ходить быстрее?
– Она рассекает волны без сопротивления. Гладко, как шелк – как эта новая ткань, которую мы купили тебе сегодня. И рыба сама идет в сети. Раньше я не ловил столько рыбы за один раз. Можно сказать, это мой талисман на удачу.
Я подхожу еще ближе к лодке, прижимаюсь к ней носом. Она пахнет рыбой. Папа оттаскивает меня прочь и тихонько откашливается:
– Лей-ли, нам пора домой. Мы нужны маме, а путь неблизкий. Не забудь подарок от Хильды. – Папа поднимает клетку с земли и берет меня за руку. – О, кстати. Твоя перчатка.
Он отдает мне перчатку, и я тут же ее надеваю. А потом вспоминаю. Ой, нет!
– Папа, где моя куколка?
Его глаза лезут на лоб:
– Ты ее потеряла?
Я уже чувствую, как слезы встают комом в горе. Папа меня обнимает:
– Не волнуйся, малышка. Мы ее найдем.