Маева с трудом удержала проклятие, рвущееся с языка. Она еще крепче прижала к себе малышку.
– Она сегодня капризная… Я только-только сумела ее убаюкать.
Биргит усмехнулась:
– Да, материнство – нелегкое дело. Малые детки далеко не всегда милые ангелочки.
Маргрит кивнула:
– Хотя мы как-то справились, вырастили детей и, слава богу, все живы.
Биргит выразительно на нее посмотрела:
– Не все, Маргрит.
Наступила неловкая тишина, словно в комнате вдруг появился незримый дух Марен Иннесборг.
Двенадцатилетняя Унна проговорила по-детски невинно:
– Хорошо, что за это поплатится та, другая ведьма. Ее повесят, да, мама?
Пропустив слова дочери мимо ушей, Биргит подошла к камину.
– П-прошу п-прощения, – запинаясь, проговорила Маева. – Что она сказала?
Биргит обернулась к ней с улыбкой на тонких губах. В пляшущем свете свечи ее лицо казалось зловещим и хищным.
– Ты разве не слышала? Нильс Иннесборг ищет принадлежащую ей вещь – улику для подтверждения ее вины.
– Какую улику?
– Черную книгу, – небрежно промолвила Биргит. – С заклинаниями и проклятиями… книгу волшбы, которая будет служить доказательством, что она ведьма. Как только книга найдется, ее сразу признают виновной.
– В колдовстве? Но это нелепо. А как же суд? Как же свидетельства от… от…
– От тебя? – Фру Вебьёрнсдоттер понизила голос. – Такая помощь станет последним гвоздем в ее гроб. – Она махнула рукой дочери и обратилась к остальным женщинам: – Ищите по всему дому. Она может быть где угодно.
Маева застыла с открытым ртом, глядя, как незваные гостьи громят ее дом: открывают шкафы и буфеты, выдвигают ящики, переворачивают корзины, вытряхая из них все содержимое, роются в постельном белье и швыряют его на пол. Унна поднялась по лестнице и скрылась из виду на втором этаже.
– Что, бога ради, вы делаете? – воскликнула Маева.
– Именно Бога ради, – сказала Биргит. – Мы пришли во имя Господа, по неофициальной просьбе магистрата.
– Вы не имеете права… я вас не приглашала…
Маргрит Хельмсдоттер указала на большую кастрюлю, стоявшую на столе:
– Мы принесли тебе суп. Посуду вернешь, когда в следующий раз будешь в церкви.
Кто-то пробормотал:
– Или придешь на повешенье.
Биргит ухмыльнулась, но попыталась это скрыть:
– Колдовство по-прежнему считается преступлением, равно как и акушерская практика без разрешения. – Она покачала головой в притворном сочувствии. – Да, мы все в свое время прибегали к услугам старухи. Но на этот раз все иначе.
Маева придержала язык, уже зная, что сейчас скажет Биргит.
– На этот раз старая ведьма убила невинное дитя и его бедную мать. В ту же самую ночь, когда это дитя появилось на свет. Похоже, вы обе: и ты сама, и твое дьявольское отродье… – Она ткнула пальцем в Лейду, почти прикоснувшись к ее груди. – Появились в Оркене вслед за трагедией и смертью. – Она спокойно расправила юбку. – Твоя ложь никого не обманет, а меня уж тем более.
Маева собралась возразить, но Биргит подняла руку, не давая ей заговорить:
– Она должна быть наказана по закону людскому и Божьему. Если мы найдем ее черную книгу, ее повесят, согласно государственному указу. – Она многозначительно помолчала и добавила: – Если мы не найдем книгу, дознаватели приедут в Оркен, чтобы нас опросить. И нам есть что сказать, верно, дамы?
Маева хорошо поняла смысл угрозы.
Она наблюдала, как добрые женщины продолжают громить ее дом, переворачивая все вверх дном, и лихорадочно вспоминала ту ночь, когда родилась Лейда. Может быть, Хельга и вправду оставила книгу здесь? Нет, это вряд ли… Маева давно бы ее нашла. Но ей все равно было страшно, и страх нарастал с каждой минутой.
Сверху донеслись торопливые шаги, Унна вышла на лестницу и свесилась через перила:
– Мам, я нашла что-то странное.
Все женщины, включая Маеву, застыли.
У Биргит загорелись глаза:
– Книгу?
– Нет. Вот это. – Она перекинула через перила краешек розового одеяльца, сшитого из крошечных треугольных лоскутков.
Маева резко втянула в себя воздух.
Маргрит вскинула руку и забрала одеяльце у Унны.
– Какой странный узор… Что это за ткань? Слишком тонкая, явно не для тепла. – Она отдала одеяльце Биргит, которая поднесла его к свету свечи. Сияние пламени просветило его насквозь.
Маева бросилась к ней:
– Пожалуйста, осторожней. Оно очень нежное…
Биргит быстро отдернула руку, чтобы не дать ей забрать одеяльце, при этом ее острый локоть попал Лейде прямо по голове. Женщины, все как одна, тихо ахнули. Лейда пронзительно завопила. Женщины поморщились и отвернулись, не желая то ли смотреть, то ли осуждать свою предводительницу. Маева склонилась над дочерью, шепча ей на ухо слова утешения.
Биргит презрительно фыркнула.
– Нежное? – переспросила она, растянув одеяльце в руках. – Скорее никчемное. Тебе стоило бы поучиться элементарному шитью у кого-то из нас, фру Альдестад. Твой ребенок замерзнет, если его завернуть в это изделие.
Несколько швов разошлись.
Лейда снова расплакалась. Маева прижала ее к себе и вырвала одеяльце из рук Биргит.
– Вы закончили, фру Вебьёрнсдоттер?
Биргит, не дрогнув, встретила ее яростный взгляд. Притихшие женщины затаили дыхание. Напряжение, повисшее в воздухе, грозило вот-вот взорваться, и всем было ясно, что взрыв будет жестоким.
Но Биргит улыбнулась и хлопнула в ладоши, разрядив накалившуюся обстановку.
– Да, мы закончили. God kveld[68], фру Альдестад. Благослови тебя Господь.
Маргрит указала на дождевую бочку в углу:
– Вообще-то их ставят снаружи, чтобы был толк.
Женщины захихикали и направились к выходу.
Унна застыла на месте.
– Подожди, мама… А как же подарок?
Биргит щелкнула пальцами:
– Ах да. Унна, отдай ей подарок.
Унна вынула из кармана пару крошечных башмачков, связанных друг с другом красивой вышитой лентой. Биргит небрежно взмахнула рукой, словно это был совершеннейший пустяк.
– Это от пастора Кнудсена. Он их приготовил для сынишки Марен. Но ему они уже без надобности, так что бери их себе. Пастор просил передать их тебе вместе с едой.
Она сделала знак Унне, и та поставила башмачки на стол.
Маева смотрела на них во все глаза. Они были пошиты из мягкой кожи и украшены на носках кусочками пятнистого меха.
Тюленьего меха.
Маева не сказала ни слова, и Унна язвительно проговорила:
– Было бы вежливо сказать «спасибо». Не за что, фру Альдестад.
Женщины вышли из дома и спустились с крыльца, перешептываясь друг с другом. Собравшись с силами, Маева вышла следом за ними и захлопнула за собой дверь.
Унна указала на крышу:
– Мама, смотри, сколько воронов.
Женщины остановились и все, как одна, повернулись в ту сторону. Маева спустилась с крыльца. Вороны, сидевшие на крыше, перебрались ближе к краю, не сводя настороженных глаз с людей, глядящих на них снизу. Унна подняла камень и бросила его в птиц. Он ударился в стену дома и упал прямо Маеве под ноги. Дрожа от ярости, она наклонилась и подобрала камень с земли. Вороны возмущенно закаркали, а затем разом взлетели в небо, наполнив его треском черных крыльев.
– Посланцы Одина. – Биргит прищелкнула языком и бросила через плечо, обращаясь к Маеве: – Интересная у тебя компания.
Женщины забрались в повозку, запряженную двумя лошадьми.
Повозка тронулась с места и вскоре исчезла из виду, растворившись в ночи.
Маева еще долго стояла на улице, баюкая Лейду, которая уже успокоилась и безмятежно уснула.
Ее рука безотчетно сжимала камень.
Что есть
Привет, маленький мотылек. Пора просыпаться.
Я не спал, девочка… Я менялся.
Когда ты выйдешь наружу?
Скоро, уже совсем скоро.
Я уныло вздыхаю. Я скучаю по dukke. Я ненавижу ждать. Что толку в подарке на день рождения, если подарок нельзя открыть?
Я ставлю клетку на стол, подхожу к лестнице и прислушиваюсь, не проснулась ли мама. Не лучше ли ей сегодня. Она уже скоро должна проснуться, ведь так? Папа сказал, что ей нужно как следует отдохнуть, что сон и время – лучшее средство от всяких хворей.
Но, может быть, мама и не больна.
Может быть, она меняется – ее старая, пересохшая кожа слезает. И когда мама проснется, она будет кем-то другим.
Я сажусь на перила, уцепившись ногами за перекладины. Отклоняюсь назад и пытаюсь держать равновесие, раскинув руки, как крылья. Мама, смотри, я умею летать.
Из часов выскакивает деревянная кукушка, чтобы сообщить время. Только она никогда ничего не сообщает. Я гадаю, почему она не поет. Бедненькая кукушка. Ты совсем не умеешь петь? Я тяну руку, хочу к ней прикоснуться, но кукушка робеет и прячется обратно в домик. Я провожу пальцем по резному узору – красивые окошки, цветы и листья – и случайно нащупываю крошеный выступ на боковой стенке часов. Я на него нажимаю, и он сдвигается вниз с легким щелчком. Нажимаю еще раз – и он снова выскакивает наверх. Вниз и вверх, вниз и вверх. Щелк-щелк-щелк…
– Что ты делаешь? – шепчет папа с верхней площадки.
– Ничего. Жду, когда мама проснется.
– Лучше иди присмотри за огнем в очаге. Пусть мама поспит. И сколько раз я тебе говорил: не трогай часы. – Его лицо исчезает с площадки.
Я еще раз нажимаю на выступ. Просто так, потому что мне хочется. Потом спускаюсь на нижнюю ступеньку и смотрю на часы: изменилось в них что-нибудь или нет?
Минутная стрелка сдвигается с тихим щелчком. И больше ничего не происходит.
Я вспоминаю, что говорила мама. Что я должна научиться контролировать свое волшебство, а для этого мне надо стараться намеренно становиться чем-то другим. Я закрываю глаза и рисую в воображении птичку. Мысленно погружаюсь в тиканье часов. Представляю колесики, крутящиеся внутри. Представляю, как они трутся друг о друга, заставляя время идти вперед, даже если оно не хочет. Деревянные крылья, раскинутые для полета, которого никогда не случится…