– Нет, что вы… не надо. Теперь они ваши, – проговорил пастор.
Не обращая внимания на его возражения, Маева поставила ботиночки на ближайшую скамью. Ей вдруг захотелось сказать ему правду:
– Я не могу оставить их у себя. Это будет неправильно. Ведь они предназначались другому ребенку.
Его лицо залилось краской.
– Вторая причина, по которой мне надо было прийти, уже не такая приятная. Мне нужен совет насчет… фру Тормундсдоттер.
Пастор Кнудсен нахмурился, от былого радушия не осталось и следа. Он положил Библию на кафедру, дважды похлопал по книге рукой и принялся сосредоточенно подметать пол вокруг алтаря.
– Мне очень жаль, но я ничем не могу помочь. Ее дело находится в ведении светских властей. – Он упорно разглядывал пол, выискивая оставшиеся соринки и старательно избегая смотреть на Маеву. – Им занимается губернский магистрат из Бергена, и теперь нам остается только молиться. И ждать. – Он принялся с удвоенной силой махать метлой, сухие жесткие прутья чиркали по полу с пронзительным скрежетом, казавшимся особенно громким в тишине пустой церкви.
Маева сцепила пальцы в замок.
– Но ведь можно же как-то прийти на суд, чтобы дать показания?
– Суд уже состоялся, вчера после полудня. Разве Питер вам не говорил?
Нет, не может быть.
– Но почему меня не пригласили свидетельствовать? При сложившихся обстоятельствах было бы вполне естественно, чтобы я выступила свидетельницей на суде. – Ее голос разнесся эхом в гулкой пустоте.
Пастор Кнудсен прекратил подметать.
– Ох, Маева. Питер выступил вместо вас – кстати, по моему совету, – поскольку вам нездоровилось. Магистрат дал разрешение, так как Питер присутствовал при родах. В день крестин вам стало плохо, все это видели, все это знают, вот почему магистрат проявил понимание и освободил вас от необходимости являться в суд. – Он указал на скамью, приглашая Маеву присесть. Сам тоже сел рядом с ней и неловко погладил ее по руке. – Я уверен, ваш муж не хотел лишний раз вас волновать.
Маева почувствовала, как внутри закипает холодная ярость. Питер. Она отдернула руку.
– И что же сказал мой муж?
– Что фру Тормундсдоттер в ту ночь всего лишь дала вам успокоительное питье. Лейда родилась несколькими днями позже, так что нет и не может быть никакой связи между вашим ребенком и трагедией в семье Иннесборга. – Он указал на большую толстую книгу, лежавшую на боковом столике у алтаря. – И тому есть подтверждение: запись даты рождения в приходской книге. Официальный документ.
От ярости ее бросило в жар. Она вытерла пот со лба и над верхней губой.
– Вам все еще нехорошо, милая? Наверное, вам нужно выпить воды?
Маева встала, но тут же села на место и закрыла глаза. Мне нужно море. Она попыталась улыбнуться пастору, но губы не слушались.
Он наблюдал за ней с нарастающим беспокойством, а потом крикнул куда-то в глубь церкви:
– Унна, подойти на минутку!
Девочка выглянула из комнаты за алтарем, держа в обеих руках по свече. Маева чуть не застонала. Унна подошла ближе:
– Что, пастор Кнудсен?
– Давай ненадолго отложим уборку. Фру Альдестад стало плохо. Будь добра, сбегай к колодцу, принеси ей воды.
Унна моргнула и уставилась на Маеву.
– Иди, дитя. Сделай, как я прошу, и, пожалуйста, поторопись.
Унна резко развернулась и бросилась к двери.
Пастор проговорил виноватым голосом:
– Теперь уже ничего не поделаешь, милая. Все в руках Божьих.
Маева прикусила губу изнутри, чтобы скрыть досаду и чувство бессилья.
– Я хочу дать показания. Мне надо поговорить с магистратом.
– Все равно ничего не изменится, Маева. Все уже решено.
– А если появятся новые сведения? Если я смогу доказать, что Хельга невиновна?
Она приняла у меня роды, и моя девочка совершенно здорова. Она обращалась к своей черной книге, и никакого вреда не случилось.
– Мой вам добрый совет: ступайте домой. Те доказательства, о которых вы говорите… они никому не помогут. Если появятся новые сведения, значит, появятся новые дознаватели. Новые допросы. Новые неоправданные обвинения. Осуждение невиновных.
Последнее слово он произнес с нажимом, стиснув руку Маевы. Его лицо стало очень серьезным, почти суровым.
– К тому же вы нездоровы, вам нельзя никуда ехать. Магистрат выехал из Оркена сегодня утром. И забрал с собой Хельгу.
В животе у Маевы все перевернулось и забурлило. Она кое-как поднялась на ноги.
– Takk, пастор. Я… мне надо на воздух. – Она бросилась к выходу, прежде чем он успел ее остановить. Буквально скатилась с крыльца, добежала до ближайшего дерева, схватилась за ствол, и ее вырвало на землю. Лейда проснулась и громко расплакалась. Маева прижалась лбом к дереву, дожидаясь, когда пройдет слабость.
Кто-то поднес ей ко рту чашку с водой. Маева подняла глаза: Унна.
Удивленная, она взяла чашку и отпила глоток.
– Takk, дитя.
Унна пожала плечами, не сводя глаз с Лейды. Она протянула малышке палец, чтобы та за него ухватилась. Маева не могла не заметить, что кожа на руке Унны абсолютно здоровая, чистая, без волдырей и красных пятен.
– Уже все понятно и все решено. Так говорит моя мама.
Маева с трудом подавила желание швырнуть чашку с водой ей в лицо. Она чуть сдвинулась вбок, чтобы Унна не смогла дотянуться до Лейды, и принялась тихонько покачиваться, успокаивая малышку.
– Честно сказать, я не знаю. Может быть, еще можно что-нибудь сделать. Возможно, им надо выслушать других свидетелей.
– Nei[71]. Все решила черная книга, которую нашла мама. – Унна забрала чашку из протянутой руки Маевы.
– Твоя мама нашла Хельгину книгу?
– Там на обложке были инициалы Х. Т. Так что, наверное, это ее книга. Как по мне, надо быть очень глупой, чтобы бросать где попало такие вещи. Если бы я была ведьмой, я бы хорошо спрятала свою книгу заклятий, и никто бы ее не нашел.
Что-то щелкнуло в голове у Маевы. Да, в самом деле. Продолжая покачиваться, чтобы Лейда опять не расплакалась, она спросила как бы из праздного любопытства:
– А где твоя мама нашла эту книгу?
Унна, которая уже поднялась на крыльцо и собиралась вернуться в церковь, обернулась через плечо:
– Ее нашла какая-то финка, торгующая на рынке.
Дверь за нею закрылась. Маева застыла не в силах пошевелиться.
Внезапно поднявшийся ветер закружил опавшие листья вокруг ее ног.
Восьмой узелок
Две женщины сидели друг напротив друга, на двух пеньках внутри полотняного шатра. Одна низкорослая, другая высокая. Обе напряжены, у обеих в глазах – настороженное любопытство. Та, кого Питер любил когда-то, и та, кого он любил теперь. Странное отражение в причудливом зеркале.
Лейда хныкала и беспокойно вертелась. Маева нервно баюкала ее на руках. Внезапно у нее вновь разболелась голова, еще сильнее, чем прежде. Маева переложила малышку на другое плечо.
Хильда смотрела на нее в упор.
Маева оглядела шатер, весь увешанный тканями и мехами. Оленьи шкуры на полу и на стенах. Свисающие на лентах чучела мертвых птиц. Их печальные неживые глаза наблюдали за ней.
Так прошла целая минута. Маева проговорила, не выдержав напряженного молчания:
– Я знаю, кто ты.
Хильда едва заметно кивнула:
– Я тоже.
– Я знаю, что ты натворила.
Хильда указала на малышку у нее на руках:
– Наверное, следовало бы сказать, что я тоже?
Маева резко поднялась на ноги:
– Мне все равно, что ты скажешь. – Она принялась мерить шагами шатер. – Хотя нет, беру эти слова обратно. Почему бы тебе не сказать что-то полезное? Магистрату.
– И зачем бы мне это делать?
– Чтобы спасти жизнь ни в чем не повинной женщины.
Хильда секунду помедлила:
– Ты уверена в невиновности старой ведьмы?
Маева как будто ждала этих слов.
– Хельга Тормундсдоттер – повитуха, причем чертовски хорошая повитуха. И уж точно не ведьма, – яростно проговорила она. Лейда захныкала. Маева ее успокоила и добавила, понизив голос: – Она не заслуживает смерти.
Хильда медленно поднялась на ноги.
– А что, если эта ни в чем не повинная повитуха не так уж и хороша? – Она шагнула вперед; у нее под ногами вздыбились и заскрипели оленьи шкуры. Она оперлась о маленький столик, отделявший ее от Маевы. – Что, если из-за ее неумелых действий умер не один новорожденный ребенок? Что тогда? – Она говорила тихо и сдержанно, но Маева чувствовала опасность. – Какое, по-твоему, наказание было бы справедливым?
Маева на миг растерялась. Может быть, принимая роды у Марен, Хельга действительно совершила фатальную ошибку, и значит, она виновата в смерти матери и ребенка? А если бы Лейда не выжила? Смогла бы Маева простить старую повитуху, даже если бы знала, что та сделала все возможное, чтобы спасти ее девочку?
У Маевы раскалывалась голова. Она снова села, пытаясь скрыть свою слабость и замешательство.
– Я знаю одно: мой ребенок жив и здоров, за что надо благодарить Хельгу.
Хильда улыбнулась недоброй улыбкой и тоже села.
– Вот как? А я слышала, что роды принял твой муж… как его там? Кажется, Питер? Да, Питер.
Маева уставилась на нее, открыв рот.
Хильда заметила ее растерянность и решила ее додавить.
– Я уверена, что магистрат примет к сведению это новое обстоятельство, – проговорила она, барабаня пальцами по столу.
Маева прищурилась:
– Ты знаешь, как зовут моего мужа. Не притворяйся, будто не знаешь.
Пальцы Хильды застыли на долю секунды, но она быстро взяла себя в руки и усмехнулась:
– Да, я знаю Питера. – Она чуть помедлила, чертя пальцем круги по столу. – На самом деле когда-то я его знала достаточно хорошо.
Воздух между двумя женщинами как будто взорвался и затрещал.
Или это прогремел гром где-то в горах? Возможно, Маеве просто послышалось. Голова разболелась так сильно, что ей могло померещиться что угодно. Но кажется, даже Лейда что-то услышала и затаила дыхание. Маева изо всех сил старалась сдержаться. Не начать выяснять подробности того, что, как она и боялась, было между ее мужем и этой женщиной. Его другой женщиной.