Он бросается к камню и хватает Маевину серую шкуру прежде, чем она успевает понять, что происходит.
Но зачем? Почему? На этот раз все ощущается по-другому. Словно присутствует некая опасность. По ее телу проходит колючая дрожь, будто предостережение.
Теперь солнце светит ему в лицо.
Лицо незнакомца. Человеческое лицо.
Хотя ощущение опасности становится еще острее, Маева уговаривает себя, что такого просто не может быть. Не может быть, чтобы на нее набросился человек, вдруг возникший из ниоткуда, и украл ее шкуру…
Так не бывает, не может быть… Это наверняка ты, в другом облике…
А потом его руки – человеческие, незнакомые, грубые – прижимают ее к камню.
Она лежит неподвижно. Ее глаза открыты.
В небе над нею кружатся птицы. Волны ласкают ей ноги.
Меня здесь нет.
Ее тюленья шкура вроде бы рядом, но до нее не дотянуться. Обмякшая маска с поникшими усами – ее единственный свидетель. Меня здесь нет. Меня нет…
Она чувствует, как какая-то часть ее существа уносится в небо. Парит высоко над водой, озадаченная происходящим внизу.
Его тело бьется в нее, его руки давят ей на плечи. Кости у него на бедрах острые, точно ракушки и камни под ней. Его жесткая борода колет ей шею. Его зубы вонзаются в мочки ее ушей, в плечи, в грудь… Меня-здесь-нет-меня-нет…
Разложенные на камне ракушки врезаются ей в кожу.
Оставляя глубокие кровавые следы из осколков.
Потом у нее на спине останется шрам. В форме пятиконечной морской звезды.
Время собралось воедино. Нити – спутанные обрывки, перебитые крылья – вытянули ее из глубины. Она вырвалась на поверхность, хватая ртом воздух. Легкие жгло как огнем. Незримые пальцы отпрянули, стерлись, как давние воспоминания.
– Мае, пожалуйста. Здесь такой холод… Иди в дом. Ты нужна нашей дочке.
Питер стоял рядом с поилкой, держа в руках одеяло. Его голос дрогнул, когда он увидел ее отекшее лицо.
– Ты нужна мне.
Маева выбралась из корыта. Где я? Что со мной?
Питер развернул одеяло в руках, чтобы укутать ее и согреть.
Она прошла мимо него, словно не замечая. Ее обнаженное тело уже было сухим.
Бельчонок
Она свисала, как куль тряпья, с ветки дерева. Для такой крепко сбитой старухи ее тело раскачивалось легко, будто дитя на качелях – дитя, глядящее на корабли на горизонте. Ее ноги болтались на ветру.
Был отличный денек для повешения: солнце сияло вовсю, зимний прибрежный ветер носился в толпе зевак, развевал пряди волос, задирал женщинам юбки, срывал шляпы с голов мужчин. На казнь собралась вся деревня.
Он сидел на верхушке дерева, откуда было все видно. Он не различал лица, но знал, что среди всех собравшихся лишь один человек проливал слезы, жалея старуху. Маева стояла чуть в стороне от толпы, рядом с нею стоял бородатый мужчина и крепко держал ее под руку.
Этот мужчина – муж – не плакал. Но беличьи чувства подсказали ему, что человек был взволнован. Нервничал и боялся до дрожи.
Все остальные были исполнены чувств совершенно иного рода.
Мстительные и довольные в своей праведной правоте.
Слова, словно произнесенные вслух, явственно прозвучали у него в голове, хотя это была не его мысль.
Он вдруг осознал, что он здесь не один, наверху, скрытый среди ветвей висельного дерева. Он обернулся, уже зная, что сейчас увидит. Старуха переступила черту между жизнью и смертью. На ее сморщенной шее по-прежнему висела петля, как веревочное ожерелье.
God morgen, старая.
Она помахала ему рукой. Широко улыбнулась. Игриво взбрыкнула призрачными ногами.
Он кивком указал на толпу. Никто о тебе не горюет – никто, кроме нее. Он произнес эти слова на стрекочущем беличьем языке, указав лапами на Маеву.
Старуха пожала плечами. Это не горе, а чувство вины, причем совершенно безосновательной. Он почувствовал, что это правда. И страх за ребенка. Но моя смерть защитила их всех.
Держась за ствол дерева, она воспарила на несколько дюймов над веткой и вытянула одну ногу, наслаждаясь вновь обретенной свободой от тела.
Ты ждал ее долго – и эту синюю малышку.
Он оцепенел, вдруг преисполнившись подозрений.
Ее смех рассеялся на ветру, тихий, как шепот листьев. Не бойся, я не стану тебе мешать. Она раскинула руки, удерживая равновесие.
Он отбежал к самому кончику ветки. Тебя прислали сестры?
Мне предоставили выбор. Уйти в другой мир или еще ненадолго остаться здесь. Она уже начала таять. Я решила остаться. У меня есть неоконченные дела.
Бельчонок встревоженно наблюдал, как она исчезает. Затем вновь оглядел людскую толпу. И задумался, уж не с Маевой ли связаны эти дела.
Что было
Питер всей грудью вдыхал холодный морской воздух, такой приятный и свежий. Он чувствовал радостное насыщение, словно залпом выпил ведро воды после долгих лет жажды.
Сегодня был хороший ветер, достаточный, чтобы вывести траулер в узкий пролив между бирюзово-синей водой и плавучими льдинами. Весь пейзаж состоял из бледнейших оттенков белого, от моря до гор. Улов вышел знатный – хватит, чтобы прокормиться до конца зимы.
Лучше и быть не может, размышлял Питер.
Он старался не думать ни о чем, кроме окружающей белизны. Старался не думать о ссоре с Маевой.
Ганс указал на тучи, клубившиеся над горами.
– Надвигается снежная буря. Еще одна остановка, и пора возвращаться домой. – Он подвел лодку поближе к плавучим льдинам и бросил якорь. – Жена, наверное, уже соскучилась по тебе.
Я уверен, что нет. Питер натянуто улыбнулся, но ничего не сказал.
Его до сих пор передергивало при одном только воспоминании о ссоре, случившейся у них с Маевой после повешения. Ее слова резали его сердце острее ножа.
Ты стыдишься меня. Стыдишься нашей дочери. Ты хочешь, чтобы мы исчезли…
Почему ты не женился на ком-то другом? Взял бы себе женщину поуступчивей.
Ты все еще любишь ту рыночную потаскуху? Отвечай, черт возьми.
Его ответы – жестокие, грубые. Страшные.
Моя жизнь была проще, пока я не встретил тебя. С Хильдой все было… легче.
Ты была очень даже уступчивой, если помнишь.
Хочешь вернуться обратно в ничто? Лежать голышом на камнях, чтобы каждый, кто окажется рядом, мог тебя взять? Да ради бога.
Малышка плакала, и кричала, и никак не могла успокоиться. Все Маевины обвинения были безосновательны, но она не желала ничего слушать. Лейдины вопли вторили крикам матери пронзительным эхом и врезались ему в голову, словно лезвие топора. Каждое слово, каждый вопль – все глубже и глубже, пока он не почувствовал себя расколотым в щепки. Его жена – и его дочь – вдруг стали чужими, далекими. Неузнаваемыми, непостижимыми существами. Ему казалось, он сходит с ума. Его терпение дошло до предела, о котором он даже не подозревал. Когда он нашел ее у сарая, лежащую без чувств в корыте с водой, он чуть было не бросил ее там одну. Он никогда не признался бы в этом вслух, но жена его разрушала.
Вот почему ему надо было хоть ненадолго сбежать из дома. Чтобы дать себе передышку, глотнуть свежего воздуха, собраться с мыслями. Чтобы вспомнить, каким он был до Маевы. До Лейды. До казни старухи.
Ганс почесал бороду.
– Она не знает, где ты сейчас, да?
Питер почувствовал, как жар приливает к щекам. Ганс похлопал его по спине:
– Что бы там у вас ни случилось, я уверен, что это лишь временная размолвка. Знаешь, как говорится: милые бранятся – только тешатся. Наверное, все дело в рождении ребенка. Столько новых забот и хлопот. Может, мне стоит как-нибудь к вам заглянуть, так сказать, разрядить обстановку.
Питер не стал отвечать, ему было стыдно признаться другу, что его жена будет ему не рада.
– Разве у нас не должно наступить родительское блаженство?
Ганс рассмеялся:
– Моя сестра говорит, что такого понятия не существует.
Питер поморщился, но все же сумел улыбнуться.
– Да, наверное, она права. – Он помедлил и тихо добавил: – Да еще эта казнь…
Ганс невесело усмехнулся:
– Очень печально. Трагично. Но уж точно не твоя вина. Так что не бери в голову.
– Если бы все было так просто. Мае считает, что мы могли бы ее спасти.
– Это было бы глупо и недальновидно. И к тому же опасно. Вы бы ее не спасли, а ты потерял бы жену. – Ганс склонил голову набок. – Я с ней поговорю, если хочешь. Так я зайду повидать Лейду?
В голове Питера явственно прозвучали слова Маевы: Я не хочу, чтобы он подходил близко к Лейде. Я ему не доверяю. Он покачал головой:
– Спасибо, друг. Но ей не хочется никого видеть, даже меня.
Ганс кивнул и перевел разговор на другое:
– Ты уже слышал, что стало с телом старухи?
По спине Питера пробежал холодок.
– Nei[72]. А что?
Ганс повел лодку в обход большой льдины.
– Кто-то отрезал ей пальцы на ногах, пока она еще висела на дереве.
– Чтобы ее призрак не расхаживал по деревне?
– Суеверные лицемеры, все как один.
Ветер донес до них жутковатый горестный крик.
Ганс указал пальцем вдаль: серая туша на льдине запрокинула голову к небу.
– Она зовет своего детеныша.
Питер судорожно сглотнул.
– Ты знаешь, что тюленихи и их детеныши узнают друг друга по голосу даже через годы разлуки? – Ганс перегнулся через борт. – Связь между матерью и ребенком так просто не разорвешь.
Питеру стало тревожно от этих слов.
Ганс подмигнул ему и схватил молот с крюком – хакапик, закрепленный на борту лодки. Питер вздрогнул, вспомнив, как Маева ударилась об него головой в день спасения. Его сердце рвалось на куски от раскаяния.
– Надо пользоваться неожиданной удачей, дружище. Сегодня море нам улыбнулось. – Ганс бросил Питеру кожаные рукавицы и спрыгнул на льдину. – Давай надевай. Эти тюлени – те еще зверюги. Мы же не хотим, чтобы ты подхватил