Тара Бейли стиснула зубы так, что аж челюсть свело. Впилась взглядом в тактический экран. Там мерцали лишь обломки и статический мусор от РЭБ Харон.
- Где он?! Где последнее «Жало»?! Покажись, тварь!' – мысль билась в ритм глухих ударов сердца. Адреналиновое похмелье. Пальцы, почти без участия мозга, дёргали сенсоры. Перенаправляли последние крохи энергии с едва теплящегося жизнеобеспечения на дрожащие, просевшие щиты. Корпус вздрагивал при каждом, самом осторожном манёвре. Скрежет рвущейся брони отдавался прямо в костях.
- Контакт! Сверху! За астероидом! Прямо на нас! – вопль сенсорщика разорвал гнетущую тишину мостика. Штурмовик «Жало» – тот самый, последний – вынырнул из-за гигантского утёса планетоида. Использовал гравитационную складку для смертельного разгона. Хитрая тварь. Две ракеты – не роем, а умные, злые, на неуловимой траектории – уже неслись к «Молнии».
-Щиты – на нос! Всё на нос! ПВО – огонь! Огонь, бл...! – Тара вжалась в кресло. Ремни впились в грудь. «Молния», эта ослеплённая, израненная гадюка, отчаянно закрутилась. Лазеры ПВО выплюнули багровые иглы. Короткие. Отрывистые. Срезали одну ракету. Она вспыхнула жалким огоньком. Вторая, израненная осколками, но живая, прошила прохудившийся щит. Как нож - масло. Вонзилась в левый борт. Туда, где уже зияла рана от плазмы.
Взрыв! Огненный кулак снова ударил по корпусу. Вырвал ещё один кусок. Вместе с тем, что осталось от кормовой башни. Воздух с воем рванул в новую пробоину. Свист. Нечеловеческий гул. Увлёк с собой клубы едкого дыма. Искры. Обломки... и несчастного техника, не успевшего закрепиться. Его тело швырнуло к разрыву. Холодная струя вакуума схватила. Крик оборвался мгновенно. Поглощённый пустотой. Лишь короткий хруст костей о кромку пробоины.
Сигналы тревоги взревели сиреной смерти. Красный, немигающий свет залил мостик. Тара инстинктивно втянула голову в плечи. Зажмурилась. Ждала. Финал. Последний залп «Жала».
-"Вот он, конец", - мрачная мысль мелькнула в разуме, пока сухость сковала горло.
И вдруг... Из-за того же проклятого планетоида вырвался... не луч, не ракета. Слепящий ливень! Целая туча рельсовых снарядов. Молнии, прошивающие тьму. Грохот, ощутимый даже сквозь броню и вакуум, ударил по зубам. Они накрыли «Жало» раньше, чем эхо взрыва на «Молнии» успело затихнуть. Разорвали штурмовик в огненный кокон. Яркий. Мгновенный. Жестокий. Обломки пролетели мимо корвета Тары. Осыпали корпус дождём искр и мелких осколков. Тихий, жуткий стук по обшивке.
На тактическом экране, сквозь помехи и статику, всплыл огромный, шрамовый, знакомый силуэт. FDS Thunder Child. Как скала. Как родной дом. И голос Аманды Харон, прорвавшийся сквозь вой РЭБ и эфирный хаос, звучал почти насмешливо, но с той самой стальной жилкой: — Опоздала на свидание, Бейли? Подвезти? Или сама доползёшь?
«Молния Харнакса», истекая серебристой «кровью» и клубами едкого дыма, больше похожий на плавучий гроб, чем на корабль, медленно, мучительно поплыл к гигантскому, шрамовому корпусу «Дитя Грома». Тара сидела в кресле, будто влитая. Каждый нерв натянут струной. Смотрела в главный визор. Там за толстенным бронестеклом, зияла пасть шлюза «Дельта» станции «Карнак». Ослепительно белая. Стерильная до жути. Готовая сомкнуться над ними, как челюсти хищницы. Ловушка. Их ловушка. И они в неё лезли. Добровольно. Через систему вентиляции потянуло стерильным, ледяным воздухом 'Карнака' – запахом антисептика и страха.
- Чёрт... – выдохнула Тара, невольно. Холодная дрожь пробежала по спине. Пальцы сжали подлокотники, -Стабилизируй курс... Медленно... Осторожно, как по битому стеклу...
За иллюминатором «Молнии» проплыл борт «Дитя Грома» – граффити, шрамы от попаданий, знакомые очертания. А потом – только ослепительная белизна шлюза. Свет залил мостик, выбелил экраны. Слепил.
-Захват... магнитный... есть! – доложил кто-то, голос дрожал. Глухой удар. Скрежет металла по металлу. Корабль содрогнулся. Как будто последний вздох.
-Стыковочный контур... активирован. Герметизация... началась. - Воздух зашипел в трубах. Дредноут подкачивала атмосферу. Звук был громким, неестественным после вакуумной тишины боя. Знакомый запах машинного масла, озона и... чего-то горелого с «Дитя Грома» . Тара почувствовала, как корабль, её израненная «Молния», наконец перестал дрожать. Замер. Тишина на мостике стала звенящей. Только шипение воздуха и прерывистое дыхание экипажа. Пальцы онемели, не разжимаясь.
На мостике Thunder Child Аманда наблюдала за процессом швартовки «Молнии» на своём экране. Уголок рта дёрнулся в подобии улыбки. Жёсткой. Без тепла. Стыковочные захваты 'Дитя Грома' сомкнулись над 'Молнией' не как спасательные, а как саваном. Корабль-труп на буксире.
— Ну вот и собрались все наши призраки, что увели от нас любопытные глаза и стволы, – пробормотала Аманда себе под нос, — Теперь начинается самое... интересное.
Харон резко опрокинула остатки «Тарусты» в горло. Огонь виски обжёг. Но не согрел. Взгляд её упал на главный экран, где светилось то самое ядовито-зелёное «Добро пожаловать». Оно мерцало, как глаз хищницы, наблюдающей, как добыча сама заползает в пасть. — Скорпио... – мысленно произнесла Аманда имя коменданта тюрьмы. — Готовься, старый паук. К тебе в паутину заползли не те мухи.
Глава 10. "Проигрыш — тоже ресурс".
Воздух в "Куколке" резал ноздри. Не просто прохладный – леденящий до костного мозга, стерильный до тошноты, как вскрытое тело в патологоанатомической лаборатории. Но под этой чистотой сквозило другое. Прокисший терранский кофе, забытый в кружке. И ещё что-то – едкое, электрическое, озон от перегруженных голопроекторов, жужжащих как разъярённые рои. За панорамным иллюминатором безмолвно плыл Пояс Ирроникс – бескрайнее кладбище камней, подсвеченное призрачным сиянием NGC-4414. Бездна в эту искусственную "ночь" казалась ближе. Холодной. Безразличной. Просто смотрела сквозь него.
В центре вылизанного до блеска, но мёртвого пространства, за дюрастальным столом-монолитом, напоминавшим скорее плиту для аутопсии, чем мебель, сидел Дмитрий. Простая чёрная майка, скомканные на коленях офицерские брюки – вот и весь доспех. Знаменитая выправка? Рассыпалась в прах. Юноша сутулился, как под невидимым грузом, локти впились в столешницу, пальцы в виски – казалось, вот-вот раздавят череп изнутри. Перед молодым человеком царил не бардак – первозданный хаос.
Десятки полупрозрачных окон, висящих в воздухе призрачными пятнами. Карты станции, истекающие алыми точками аварий (жизнеобеспечение Сектора G – отказ, давление торговых компаний на стыковочные узлы – критическое, биопоказатели в Бэй-6 – тревожные). Финансовые сводки – кровоточащие колонками красных цифр. Досье на контрабандистов – подозрительные, как тени в переулке. Они мерцали, накладывались, создавая какофонию света и данных, от которой пульсировала височная боль.
Стопки кристаллических планшетов. И – о чудо! – настоящие, потёртые, засаленные бумажные досье, являющиеся трофеем с "Железной Решимости". Валялись где попало, некоторые – на полу как мусор. На одном – жирный, как запёкшаяся кровь, штамп: "СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО. ИМПЕРИУМ ДРАВАРИ". Рядом, небрежно брошенная – мантия легата Вориана, того самого, что прибыл "наводить порядок" от имени Мирта и нашёл лишь плазменную смерть от руки Дмитрия.
На краю стола, в зоне мгновенного доступа лежал плазменный пистолет. Рядом – разобранный блок питания силового меча. Масло для клинка въелось в дорогую древесину, оставив жирное, тёмное пятно – вечное напоминание.
Пустая кружка с густой чёрной жижей на дне. Несколько использованных ампул – стимуляторы для нервной системы, легальные, но выжимающие душу. Скомканный платок с бурым, подсохшим алым пятном. На полу – сброшенный офицерский мундир Дома Харканс, бесполезный лоскут позолоты. И рядом с ним – маленький, потёртый кристаллический чип в простой оправе: запись первого полёта "Молнии" под командованием молодого человека. Единственный сугубо личный предмет в этом хаосе.
Тишину резали только два звука. Глухой, неравномерный гул станции – как аритмичное сердцебиение умирающего гиганта. И ритмичное, навязчивое постукивание стилуса Дмитрия по столу. Тик-тик-тик. Метроном личного ада. Лицо, освещённое холодным светом голограмм, казалось высеченным из усталого базальта. Тёмные круги под глазами были глубже старых шрамов на челюсти.
Глаза. Холодные, сканирующие. Прищуренные. Но привычной стальной остроты – ноль. Только туманная концентрация, сквозь которую пробивалась глубокая, костная усталость, въевшаяся в каждую клетку. Он водил стилусом по сводке торговых компаний, но взгляд был пустым, расфокусированным, будто пробивался сквозь цифры к чему-то... далёкому и болезненному.
Перо замерло. Цифры поплыли, превратившись в бессмысленный узор. Боль – тупая, сверлящая – пульсировала в висках, сжимая череп тисками. Дмитрий закрыл глаза. Пальцы впились в переносицу, костяшки побелели от напряжения.
...Вонь. Опять этот проклятый аромат. Ржавчины. Грубая, въедливая. Машинное масло – густое, чёрное, вонючее, как пот умирающего двигателя. Пыль. Не простая пыль, а та, что клубится в заброшенных доках-призраках, смешанная с бог знает чем. Трюм "Улья-7".
Дмитрий резко вдохнул. Воздух "Куколки", стерильный и холодный, обжёг лёгкие как ледяной спирт. А перед глазами – ярче любой голограммы – встал "Улей-7". Не картинка. Ощущение. Настоящее. Гнетущее.
Ледяной холод – пронизывающий до костей. Тонкий, дырявый спальник на голом, липком от конденсата металле настила.
Тогда юноше было — семь. Семь лет. Челюсти сводило от дрожи, зубы стучали, как кастаньеты сумасшедшего. Пустота под рёбрами. Не просто урчание – сосущая, звериная яма в животе. Пайка – этот серый, безвкусный брикет синтетической дряни – кончилась. Скрип. Неприятный, металлический. И стоны. Самого корпуса дока-призрака, корчащегося под ударами микрометеоритного дождя. Будто вот-вот – треск! – и древние блоки станции сложатся, как карточный домик. Погребут. Под тоннами ржавого хлама. Навеки. А из соседнего отсека – хриплые вопли. И звон.