Сжала в кулаке. Бронеперчатка скрипнула. Вес ошеломил. Будто гравитационную мину схватила. И здесь – вибрация. Сначала – как дальний гул. Но не звук. Резонанс. Прямо по кости. Глухой. Настойчивый. Камертон в скелет встроили. Холод камня сменился... тёплом. Глубоким. Пульсирующим. Будто крошечное, нечеловеческое сердце забилось в ладони. Мускулы напряглись сами. Не от боли. От... узнавания. Как часть её, дремавшая с детства, вздрогнула. На зов. Древний. Забытый.
Тепло в ладони ударило в висок. Остро. Как ледяная игла. Темнота. Не здесь. Глубже. Старее.
Запах. Сырость шахты. Пыль веков. Едкая щёлочь на языке. Звук. Скрип гравия под смешными, маленькими ботинками. Ощущение. Сердце – глухой молоток в ушах. Забивает всё. Свет. Дрожащий луч фонаря в дрожащей руке. Выхватывает из мрака... такой же осколок. Врос в породу. Как рак. И он... гудел. Тихо. Монотонно. Успокаивающе. И... вёл. Не картой. Тягой. Непреодолимой. Магнитная стрелка в темноте. Поворачивала её маленькое, перепуганное тельце. К люку. Которого она там никогда не видела. Но знала, что он есть.
Воспоминание схлопнулось. Как пузырь. Во рту – привкус пыли и детского ужаса. Галлюцинация? Но дрожь в руке... От того старого гуда... Та же самая. Ритм. Источник. Один в один.
Сканер на поясе взвыл. Не писк – вой. Раненого зверя. Корпус затрясся. Залил бедро истеричным багровым светом. Экран поплыл. Данные – координаты, радиация, тепло – рассыпались в цифровой бред. ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ: КРИТ... ЭНЕРГ... РАЗРУШ... – захрипел синтезатор, срываясь. ИЗОЛИРУЙ... ИЗОЛИРУЙ ИСТОЧ... Заглох. Экран погас с хриплым пыхом. Пахнуло озоном и гарью. Сдох.
Тара замерла. Глаза – щёлочки. Метнулись от осколка к мёртвой, чёрной стене. Инстинкт орал: Выбрось! Дьявольская штука! Но сильнее была ярость. На Скорпио. На его тайны. На эту чертовщину. И жажда. Дикая. Докопаться. Не отступит. Не после того, как этот камень выдрал из прошлого тот проклятый снимок.
Медленно. Через волну ледяного предчувствия. Провела осколком в сантиметре от стены.
И стена... ответила.
Пульсирующий узор. Выступил из ниоткуда. Багрово-синие линии. Холодные. Яркие. Как вены на трупе. Потянулись за осколком. Железные опилки к магниту. Арки ломались под невозможными углами. Спирали закручивались в бесконечность, сводя с ума. Символы – угловатые, режущие глаз, чужие – вспыхивали и гасли в такт глухому гулу, который теперь шёл и от стены, и от камня в руке. Не карта. Живой шрам на реальности. Послание? Предупреждение? Код к чёртовой двери в самой плоти станции. Сердце Тары колотилось – не от страха. Азарт хищницы, учуявшей добычу, от которой мир перевернётся.
Сжала осколок крепче. До хруста в суставах. Гул взревел, перешёл в низкий рокот. Чувствовала его зубами, черепом, позвоночником. Тепло стало обжигающим – не больно, а будто мышцы насквозь прогрело после ледяного онемения. Внутри камня – прожилки тёмно-синего и кровавого пульсировали ярче. Края, где пальцы впивались, светились багровым, как раскалённая кочерга.
Внезапно – боль! Вонзилась в ладонь. Острый ток. Тара присела, вскрикнула сквозь стиснутые зубы. Но пальцы не разжались. Впились звериной силой. Выжать ответ. Задушить эту дрянь. "Тише, чёртов кусок!" – проскрежетала она камню, своей дрожи, призраку Скорпио. Страх? Был. Но ярость – на предателя, на его схемы, на эту хрень – пересилила. И жажда. Дикая. Докопаться. Не бросит. Даже если прожжет до кости.
Узор на стене взбесился. Багрово-синие линии рванулись, как молнии под кожей великана. Слились. Распались. Бешеный танец безумия. Воздух сгустился. Запах озона и... сладковато-металлический, как кровь, смешанная с перегретым двигателем. Жужжание в руке стало рёвом, низким грохотом, бьющим по костям черепа. Зубы свело. Виски сжало.
– Что ты за зверь? – Голос пробитый, сквозь зубы, но стальной. Бейли ткнула осколком в самый центр беснующегося узора. Вплотную.
И узор... схлопнулся.
Не погас. Сжался в точку. Крошечную. Ослепительную. Сферу багрово-синего света. Висит в сантиметре от стены. Напротив камня. Из неё – луч. Тонкий. Как игла. Ледяной. Невероятно яркий. Бьёт прямо в центр осколка.
Тара вскрикнула. Не от боли – от шока. От разрыва с реальностью. Осколок вздрогнул, как живое, бьющееся в агонии. Вибрация стала бешеной дрожью. Тепло сменилось волной вымораживающего холода. Игольчатая стужа пронзила руку до плеча, рванула к сердцу. В глазах – круги. Не света. Тьмы. Усыпанной чужими звёздами. Как вид из шлюза в мёртвый космос. Она увидела...
...Бездну.
Холод. Как межзвёздная пустошь.
Гигантские очертания: Каменные спирали в никуда. Сферы из не-материала. Чёрные. Вращающиеся.
Тишина. Гнетущая. Абсолютная. Давит. Вытесняет мысли.
Понимание: Гробница. Древняя. Чуждая.
И... пробуждение. Ощущение Взгляда. Пронизывающего холодом. Оценивающего. Сквозь время. Сквозь камень.
Спину пронзил ледяной шип. Дыхание перехватило. Сердце – стукнуло раз. Замерло. Чувство абсолютной, леденящей ничтожности. Как букашка под лупой бесконечно холодного разума.
Осколок в её руке взвыл – не звуком, а вибрацией, рвущей нервы. Прожилки внутри вспыхнули ослепительным багрянцем, прожигая бронеперчатку адским холодом.
Видение исчезло. Так же внезапно, как явилось. Тара стояла, тяжело дыша, пот стекал по вискам, смешиваясь с сажей. Осколок в руке теперь светился ровным, зловещим рубиновым светом. Узор на стене погас бесследно. Сфера исчезла. Только едкий запах озона и глубокий, ровный гул камня, теперь напоминающий сердцебиение спящего гиганта, нарушали гробовую тишину комнаты.
Она не разжала пальцы. Ладонь онемела, кожа под осколком была красной, как после ожога, но без волдырей. Не бросит. Не сейчас. Не после этого.
– Гробница... – прошептала Тара, её голос был чужим, прерывистым. Женщина сжала осколок снова, ощущая мерный, мощный гул, резонирующий с чем-то глубоко внутри. – Что же ты там запер, Элиас? И что... ты разбудил?
Глава 16. "Виски, Цифры и Черный Ларец".
В «Куколке» – вечный «станционный день», этот унылый полумрак. Холодный, ненастоящий свет голопроекторов лез в глаза, смешиваясь с призрачным переливом астероидного пояса за огромным окном. Тени тянулись, корчились, как побитые псы. На столе – одинокая лампа, тёплая, почти домашняя, жалкий огонёк уюта посреди этой стерильной, дорогой пустоты. Пахло озоном от приборов, металлической пылью из вентшахт. Слабый, но упрямый запах дорогущего терранского виски пробивался сквозь эту техногенную вонь. И ещё что-то... чистый, едва уловимый, сладковатый шлейф. Кожа дивана? Или просто Минди.
Дмитрий Харканс за столом. Массивный, дюрастальный монстр. Выглядел... ну, свежее, что ли. Тёмные круги под глазами посветлели, взгляд острее. Но в глубине этих стальных глаз – всё та же старая, знакомая усталость, притаившаяся, как зверь в засаде. Одет небрежно – тёмная рубаха, ворот расстёгнут. Одной рукой листал голоотчет по выплатам патрульным – скукотища смертная. Другой – медленно крутил почти пустой стакан. Виски, янтарное, тягучее. Пустой бокал вращался гипнотически. Дешевле... Всегда проще сломать, чем купить лояльность.
Напротив, уткнувшись в кристаллический планшет с цифрами, сидела Минди Шон. Фиолетовая кожа под холодным светом отливала перламутром. Серебристые волосы убраны в какую-то сложную, нечеловечески аккуратную причёску. Лицо – тонкое, хрупкое, но взгляд... Тёмные глаза горели фокусом, концентрацией такой, что камень прошибить можно. Погружена в работу. Неподвижна. Статуя из холодного мрамора – эталон ваэрийской эффективности. На запястье – тонкий браслет, мерцающий, символ их расовой гармонии. Пальцы с нежно-фиолетовыми ногтями порхали по планшету – быстро, точно, без лишнего движения. Машина.
Тишину резали только: ритмичный стук её пальцев по интерфейсу да тихое позвякивание льда в стакане Дмитрия. Разбирали финансовые последствия стычек с контрабандистами. Выплаты семьям погибших. Премии выжившим. Ремонт кораблей. Цифры. Большие. Красные. Противно-неприятные.
Тепло виски разлилось по груди Дмитрия, сглаживая острые углы усталости. Взгляд, блуждавший по узорам конденсата на стакане, медленно поднимался. Упёрся в Минди.
– София подтвердила, – голос прозвучал неожиданно громко в этой тишине. Расслабленно. С лёгкой, знакомой хрипотцой, – Доступы в арсенал-хранилище 7-Бета. – Пауза. Тяжёлая. – Ты там бываешь... часто. Слишком часто для финансового аудитора. Особенно возле секции конфиската. – юноша медленно поднял взгляд. Глаза, чуть затуманенные алкоголем, но острые, как скальпели, впились в неё.
Ни капли гнева. Только холодное, усталое любопытство. И вызов. – Такое чувство, ты прямо-таки жаждешь эти зажимы себе. Горишь ими.
Стакан поставил на стол. Тук. Звук, мелкий, но отчётливый, прозвучал как выстрел в тишине. Пальцы сложил домиком, подпирая подбородок. Голос упал, стал интимным, опасным:
– Увлекаешься чем-то таким, Минди? Бондаж? Жёсткие игры? – Едва заметная усмешка тронула уголки губ. Взгляд скользнул по её шее, к ключицам, – Если хочешь – бери. Считай... платой за нервотрёпку. За балансирование на краю с нашими финансами и моими... – он сделал паузу, – ...нервами.
Тихий, прерывистый вдох разорвал тишину. Казалось, её лёгкие внезапно вспомнили о своей функции после долгой паузы. Безупречное ваэрианское хладнокровие дало трещину. Пальцы, замершие над планшетом, парализовало. Электрическим разрядом. Лишь лёгкая дрожь век и натянутая фиолетовая кожа на висках выдавали жизнь. Голова поднялась с мучительной медлительностью. Встретились два взгляда: её тёмные, всегда аналитические и собранные, и его стальные. Ни капли страха или замешательства. Лишь глубокая, леденящая растерянность и вихрь мыслей, мгновенно перекраивающих всю картину.
И внезапно — свет сместился. Голографический образ Софи, вездесущей интриганки, плавно переместился к иллюминатору. Одновременно призрачное сияние пояса хлынуло в центр каюты. Холодные сине-фиолетовые блики поглотили роскошное помещение. Тёплый островок лампы исчез без следа, оставив лишь угловатые тени, метавшиеся по стенам. Лица Дмитрия и Минди теперь освещались снизу этим инопланетным свечением, подчёркивавшим усталые морщины на его лице и напряжённые мышцы на её хрупком. Озон от голопроекции резал глотку — едче и резче, смешиваясь с приторной висковой духотой и... новым запахом. Кислым. Потовым. Горьким миндалём страха. Гул станции, вечный фон, внезапно стал глубже, зловещим. Его нарушали лишь прерывистое, поверхностное дыхание Минди и ровный, как лезвие, голос Софи.