Я уже маме твоей звонила, – сказала она, когда я наконец оторвалась от выпечки. – Она попросила держать ее в курсе. У них аэропорт завалило снегом, вылететь не смогла.
Я кивнула.
Бабушка не спрашивала, где я пропадала, не заваливала тревожными вопросами, даже не сказала ничего про полицию. Словно она была в курсе, что со мной случилось. Она просто металась по кухне, меняя противни в духовке и смазывая пирожки маслом.
Я долго сидела молча, разминая в руках кусочек теста. Ждала, что бабушка скажет про поисковый отряд, полицию, хоть кого-нибудь еще, кто ищет пропавшего человека. Но она молчала. А если…
– Ба, ты знала о том, кто живет в метро? – осторожно спросила я.
Она замерла, повернулась, и в ее взгляде было столько боли и ужаса, что очередной кусок встал мне поперек горла. Вопрос не требовал ответа. Бабушка почему-то все знала, была в курсе, и ее знание стоило ей спокойной жизни, мне – моей уверенности. Она не просто не искала меня, она почти меня похоронила, чувствуя, что люди меня не найдут.
Я снова краем глаза заметила движение: в коридоре что-то копошилось. Но стоило мне повернуть голову, и это что-то быстро убежало в темный угол.
Бабушка нервно скоблила ноготь о ноготь.
– Баб, – я взяла ее за руку, – ты же знаешь, что кто-то живет в метро?
Она кивнула.
– Давно?
Снова кивок.
– Ты с ним встречалась?
Она в ужасе замотала головой.
– Уберегла судьба, – сиплым голосом сказала она наконец.
– А откуда ты знаешь, что в метро кто-то живет?
Бабушка неопределенно пожала плечами:
– Не помню уже, то ли кто-то рассказал, то ли сама видела. Само знание только осталось. Да толку от этого знания, всегда паника, когда в метро спускаюсь. Лишь бы не заснуть.
– А что ты еще знаешь?
– Да почти ничего.
Бабушка встала, забрала у меня тарелку и стала усердно натирать ее губкой.
– Знаю, как с домовым дружить. Как помощи попросить, что рассаде рассказать иль тесту. А больше ничего, все уже забылось.
– И давно ты это все знаешь?
Я опять стала терять связь с реальностью. Я была уверена, что бабушка сейчас скажет, что все это сказки, никто в это давно не верит, тем более в огромном городе. Не в деревне же живем. Но она разрушила мой последний оплот уверенности, что это все мне только приснилось.
От напиханных с голодухи пирожков стало плохо.
– Тебя пару дней не было, – сказала вдруг бабушка. – Как дорисовала ты эту чертову картину, собралась в институт, так с тех пор вообще ничего не было слышно, телефон недоступен, друзья тоже ничего не слышали. Тишина. Только домовой говорил, что чувствует тебя рядом, но пахнешь ты иначе. Надо ждать, авось вернешься.
Я очень хотела услышать, что на самом деле все еще тот самый день, что я просто выспалась в метро, уехав до конечной по нашей длиннющей ветке. Что никто в отстойнике не живет, никого не забирает. Что под чужими окнами не шастает какое-то странное существо с куриными лапами. Я просто очень хотела услышать, что моя нормальная жизнь остается нормальной даже после этого неприятного приключения. Пропустила мимо ушей про чутье домового.
Я сжала в руке ключ, подаренный Знатом. Холодный, слегка шершавый, напоминающий веточку или танцующего человечка. Ключ успокаивал. Я перевела взгляд на бабушку, которая уже выкладывала с противня очередную порцию пирожков. Посмотрела в сторону коридора: какая-то волосатая черная шапка шуршала в обувном ящике пакетами. Достает, расправляет, потом снова складывает. При этом что-то бурчит и топорщится.
– Это кто? – Мой голос просел, вместо нормального звука получился сиплый свист.
Бабушка выглянула в коридор.
– Это и есть наш домовой, – просто сказала она. – Порядок наводит.
– Теперь понятно, почему ты пакеты там хранишь.
Я отпустила ключ, и четкая мохнатая шапка превратилась в размытое темное пятно.
– И как давно у нас домовой? – Я постаралась добавить голосу такой же будничный тон. Не получилось.
– Да всегда был. – Бабушка пожала плечами.
– Почему я раньше его не замечала? – Я положила ключ на стол.
– Наверное, тебе оно было не нужно. – Бабушка смотрела на подарок, в глазах опять появилась тоска.
– А теперь?
А теперь нужно, – сказала она обреченно. – Теперь, хочешь не хочешь, а ты все будешь замечать и видеть. А это, – бабушка указала пальцем на ключ, – будет всю нечисть притягивать. Нехорошая это вещь, темная.
– Мне ее друг подарил. Сказал, что она защитит меня.
– Как защитит, так и погубит.
– И что мне теперь, выкинуть ее?
– Не выкинешь. Только обидишь.
– Ааа, хватит!
Я обхватила голову руками и с силой ударилась лбом о стол. Сразу заболела голова.
– Хватит!
Бабушка ничего не сказала, включила чайник и ушла в соседнюю комнату.
– Чтобы вас всех! – прорычала я.
Я была так зла, впервые в жизни я не прятала свои эмоции, а выплескивала их, давала ярости накрыть себя с головой. Разозлиться на всех, даже на тех, кто непричастен к моей беде. Гонка со Знатом в лесу научила кричать. А кричать особенно хотелось.
На бабушку, которая в этом жила, но ничего не говорила.
На картину, которая так не вовремя нарисовалась.
На весь свой район, в котором живет слишком много народу. И оказывается, не все из них люди.
На Зната, который оказался в моей жизни.
И на Лихо. На эту срань, живущую в самом длинном отстойнике в метро.
Я купала в чашке ложку, вызывая пузырьки, а потом топила их. Топила вместе со своей прошлой жизнью. Такой хорошей и понятной. Полной известных всем вещей. Той самой жизни, где нет в домах домовых. Точнее, они есть, но в фантазиях людей. Очень хотелось плакать, но слезы ушли, словно та чашка, что наполняется слезами и переливается, враз высохла. Вспомнилась чаша Пифагора, я улыбнулась собственным мыслям. Хорошее сравнение, даже видео вспомнилось, где вода выливается из чашки, в которую налил больше, чем следовало.
– А кто с куриными ножками по улице ходит? – спросила я у бабушки.
– Что? – не расслышала та.
– Кто с куриными ножками по улице ходит? Весь в тряпки завернут, – повторила я.
– Кикимора, наверное, – донеслось из комнаты. – Ее тоже видела?
– Ага.
Что бабушка сказала еще, я уже не расслышала. Возможно, это даже было не мне, а домовому. Не знаю, разговаривает ли моя бабушка с домовым. Лучше бы со мной об этом поговорила.
Я сполоснула чашку и ушла с кухни. Бабушка сидела и читала, сдвинув очки на самый кончик носа.
– И как давно у нас, – я развела руки в стороны, – это все?
– Всегда было. – Бабушка посмотрела на меня поверх очков. – Только по большей части «это все» никто не видит. На других скоростях живем, слишком быстро, чтобы обратить внимание на тех, кто помедленнее.
– В тень он ныкается очень даже шустро, – заметила я, пытаясь взглядом найти домового и сжимая в руке ключ.
– Если захочешь, то научишься его находить и без своего подарка. – Бабушка посмотрела на шкаф.
Шапка сидела там и смотрела на нас черными блестящими глазами.
– Почему шапка?
– Ты видишь шапку? – Бабушка улыбнулась.
Я кивнула.
– Я вижу сувенирный обережный веник. Весь растрепанный.
– Ну хоть в чем-то у нас образ схожий. – Я тоже улыбнулась.
Я оглядела комнату: два дивана, кресло, длинный шкаф во всю стену, в центре которого большой телевизор, ковер и небольшая белая люстра. Все родное и знакомое с самого детства. Особенно ковер. Когда в этой комнате была другая мебель, на полу лежал этот же мягкий ковер с самым популярным советским рисунком. Я водила по рисунку пальцем и выдумывала истории.
Сев на ковер, я включила телевизор и стала бесцельно переключать каналы. Мне не нужны были новости, только подтверждение того, что мир за эти два дня не изменился. И что я вернулась домой.
Осталось только понять, где я была и будет ли после этого в моей жизни спокойствие.
Гл. 8
Я проснулась рано. Бабушка уже встала и гремела на кухне. У меня под диваном шуршал домовой. Интересно, сколько еще нежити, или как их лучше называть, я увижу в городе. «Всякие-разные», – подсказало в сознании. С этим определением сложно было не согласиться. Так сколько еще всяких и разных живет вокруг? Полуденница скорее всего тут не водится, а вот аука вполне может быть. Встретили же мы его в лесу. Крики во дворах далеко разносятся, отражаются от панельных стен, легко спрятаться тому, кто заманивает голосом. Еще может быть бесчисленное множество демонов, которые легко прячутся среди людей. Некоторых людей вполне можно за этих демонов принять.
Телефон я поставила на зарядку вечером. Так удивительно, не могла без него жить, постоянно в руках держала, а когда попала в сон, даже не вспомнила. Сейчас, залезая в соцсети, я обнаружила, что искала меня только мама. Никому из «закадычных» друзей я оказалась не нужна. Даже в общем институтском чате ни слова, что кто-то пропал посреди недели. Будто так и надо было.
Маме я написала короткое сообщение, что все хорошо, я нашлась. Та ответила сразу. Обещала приехать, хотя бы на Масленицу, испечь блины на опаре. Чаты молчали, все были заняты дипломными проектами.
– Твою ж мать, картина… – Я чуть не застонала.
Ко мне вернулась привычная тревожность, связанная с дипломом. Революция Лихо уже не казалось такой страшной по сравнению с пониманием того, что мой дипломный проект не сдан вовремя и картину надо рисовать заново. А я никогда больше не смогу повторить сюжет с последним знающим. Я просто не смогу заставить себя нарисовать мертвого Зната еще раз. И тему поменять не смогу.
Тень, переваливаясь и сердито пиная мои тапочки, перешла в другую часть комнаты. Я проследила за ней взглядом.
Тему диплома придется переосмыслить. Если верить Знату, последний знающий теперь я. Не хотелось рисовать себя. И повторить старую работу тоже было невозможно.
Возникла мысль: может, отчислиться? Но я ее быстро отмела. Глупо в самый последний момент уходить. Кто вообще уходит с последнего семестра? Вот только непонятно, как сосредоточиться на дипломе после всего, что произошло.