Бабушка ждала меня возле двери, нахмурилась, когда увидела на груди ключ, забрала покупки и ушла на кухню.
– А у кого ребенок на пятом этаже? – Я уже знала ответ, что ни у кого, но хотелось вернуть себя в реальность этим вопросом.
– На пятом этаже нет детей, – ответила мне бабушка.
Вернуть не удалось.
– Там плакали, – сказала я.
– Пусть плачут, не трогай их, и они тебя не тронут.
– Они?
– Так, все, закрыли эту тему! – прикрикнула бабушка. – Я сколько раз тебе сказала, чтобы ты в это не лезла? Еще и на мост поперлась смотреть. Ты их по всему району собрать хочешь? Никто не плакал! По крайней мере, из тех, кого надо утешать.
Бабушку было уже не остановить, она грохотала посудой и ругалась на все, что только могла вспомнить. Домовой ушел в другую комнату, надоело слушать этот оркестр.
Надо пойти к Фриде и спросить про Лихо, решила я, раз у бабушки его упоминание вызывает «священный» ужас, может, ее странная подруга что расскажет.
– Зря-зря-зря, – закряхтел рядом домовой. – Зря-зря-зря, не лезь в это.
– Почему тот, кто что-то знает, либо боится говорить, либо не хочет?
– Потому что не стоит в это лезть, – пришла в комнату бабушка. – Живешь обычной жизнью, вот и живи. А эту всю дрянь не трогай. Дипломом лучше займись.
– Да сколько же можно повторять одно и то же? Я была там, я знаю, что это такое.
– Ничего ты не знаешь, – необычайно зло и тихо проговорила бабушка. – И не готова знать. Где бы ты ни была, обычным людям там не место!
Тень выползла из шкафа в прихожей и ушла на кухню, уводя за собой бабушку. А я осталась одна. Мне даже не с кем было это все обсудить. Друзей я так и не завела, блог вести не научилась, от людей шарахаюсь как на улице, так и в соцсетях.
А бабушка… Бабушка знает куда больше, чем говорит. И Фрида наверху тоже знает, кто плачет на лестничной клетке.
Последняя попытка, и я пойду докучать Фриде.
– Баб, поговори со мной!
– О чем угодно, только не об этом, – был ответ.
– Почему? Если ты хочешь меня оградить, то уже поздно, я сама в это попала.
– Потому что еще рано, потому что я не хочу передавать вам все это знание. Мать твою уберегла и тебя тоже уберегу.
– Баб, уже не убережешь… Я видела Лихо, я с ним боролась.
Бабушкино лицо посерело, она прижала руку к груди и медленно опустилась на табуретку, так вовремя подпихнутую домовым.
– Ба-аб, где твое успокоительное? – Я бросилась к всевозможным пузырькам. – Сколько капель?
– Десять.
Вся кухня пропахла валокордином, пока я трясущимися руками отсчитывала несчастные десять капель.
– Домовому дай понюхать.
Мы долго сидели в тишине. Домовой не двигался под столом, только периодически тяжело вздыхал. Бабушка катала по дну стакана оставшиеся капли успокоительного.
– Есть правила. – Бабушка говорила медленно, взвешивая каждое слово. – И главное правило: чем меньше про них говоришь, тем спокойнее и им и нам. А особенно это касается Лихо. Его лучше вообще не обсуждать. Не стоит кликать беду. Я тебе рассказывать ничего не буду. И не одобряю твое желание узнать все самой.
Бабушка сделала паузу и посмотрела на меня. В ее глазах было столько боли, что желания продолжать мучить ее вопросами не осталось никакого.
– Но я понимаю, – опять заговорила она, – что будет хуже, если ты ничего не узнаешь. Тебе там явно что-то еще подарили, помимо этого куска камня. Извини, но ты будешь сама все узнавать.
Я кивнула, встала, поцеловала бабушку в лоб и ушла к себе в комнату.
Бабушка знала и боялась этого знания. Хотелось узнать, откуда у нее это знание, но сейчас было не лучшее время для подобного разговора.
С этими мыслями я включила музыку на телефоне и погрузилась в себя.
Гл. 9
Домовой стучал по батарее. Сначала аккуратно, будто пробуя, выдержит труба или нет, потом постепенно наращивал амплитуду, а под конец уже долбил изо всех сил. Резко переставал и начинал снова.
– Зачем ты это делаешь?
Я уже не могла выносить бесполезный стук. Не получалось сосредоточиться на новой картине, мысли вообще не хотели работать в сторону диплома. Гораздо больше хотелось разобраться в том, что происходит и где я была.
Домовой ничего не ответил, просто продолжил долбить.
– Слышь, домушник, может, прекратишь? – озверела я.
В ответ получила оглушительный вопль, тут же черное пятно пролетело через всю комнату, опрокинуло мой стол с красками, испортило дорогую бумагу, а потом схватило кисточки и стало носиться с ними кругами по комнате.
– Извини, я не хотела тебя обижать.
Пятно заворчало, бросило добычу и устремилось на кухню.
– И как с тобой жить…
Без подарка Зната я не могла его нормально разглядеть, приходилось напрягаться, смотреть искоса или вообще пытаться уловить хоть что-то самым краем глаза. Бабушка уехала за рассадой на другой конец города, поэтому в квартире с домовым я осталась одна. Дружить он со мной не хотел, общаться тоже не горел желанием. На все мои вопросы про плач отвечал молчанием. Но стоило мне сжать в руках ключ, как он сразу начинал ворчать и беспокойно носиться по квартире.
– Плохая вещь, темная. И дал тебе ее темный человек, – постоянно повторял он.
– Знат спасал, – парировала я.
– По чужой указке спасал.
Я нахмурилась. Подобные мысли меня тоже посещали. Мне сложно было принять, что то, что сделал Знат, на самом деле несло в себе благую цель. Даже если это произошло в выдуманном мире, с жизнями, которые не существовали.
– Он не мог спасти себя. – Это было моим аргументом в защиту Зната. Он пожертвовал собой, чтобы вытащить меня.
– Не обманывайся, дочка. – Для домового это все вообще не играло никакой роли. – Все он мог.
– И при этом остался и спасал! – От одного воспоминания, как это существо выглядело, меня пробирал озноб.
– Какой ценой?
– Тот мир все равно ненастоящий, а Лихо есть, в метро живет.
– Ой ли? – Домовой хохотнул так громко, что я подпрыгнула. – То, что он с другой стороны, еще не означает, что его нет. То, что ты попала туда через сон, не означает, что других путей нет. А этот человек просто хотел потешить свое эго.
– Я чувствую другое, – упрямо твердила я.
– Самовнушение – сильная штука. – Домовой полез в обувную полку перекладывать пакеты. – Со временем у вас, людей, память искривляется, вы помните эмоции, потом отголоски эмоций, потом отголоски отголосков. Что-то придумываете, чтобы закрыть пробелы в памяти. Нарушаете логику событий.
– Я чувствую в его силе…
– Скопленной из других знатков, убитых, искалеченных судеб. – Тут мне было сложно поспорить, а домового будто прорвало: – Я чувствую, как живет сейчас тот мир, как погибают одна за другой души и сущи, попавшие в лапы чудовища. Я пытался поддерживать своего брата с той стороны, но там слишком много темного теперь. Тебе никто ничего не расскажет, даже не пытайся поднимать тему метро. И таких, как ты, не ищи. Вырвалась, молодец, живи спокойно, дом Лихо только избегай, и будет тебе счастье. А эту хрень выкинь. Она притягивает темное. Захочешь поспорить, приходи. Но что делать, не спрашивай, не будет ответа. Врал мальчик тебе, себе, всем врал. Только Лихо не смог обмануть.
– Вы ошибаетесь.
– Переубеди меня.
Больше он ничего мне не сказал.
Было бесполезно задавать вопросы, водить рядом ключом или мешать раскладывать пакеты. Домовой молчал; съежился, стал сам похож на старый черный пакет.
Я напомнила себе, что домовой не человек и логика у него другая. Голоса в голове подтвердили – другая, и это нормально. Бабушка говорила, что домовой не разговаривает, и я была уверена, что он длиннее односложных предложений ничего не может выдать. А сейчас я услышала от него целую лекцию. Так значит, все он может, просто не хочет. Или все дело в ключе? Ключ дает мне возможность общаться с ним намного… продуктивнее.
Стоило попытать счастья у Фриды, может, сегодня она больше настроена на разговор, чем вчера. Я поднялась, собрала разбросанные кисточки, вытерла лужу краски и вышла из квартиры. В подъезде было тихо, лифт укатил куда-то наверх, хлопнула дверь – и снова тишина. Я двинулась в сторону лестницы: пройти один лестничный пролет было быстрее, чем ждать тесную кабину.
Задержалась возле лестницы. Знакомые стены, окрашенные белесой зеленой краской, хотя белесая она от слоя пыли. Я провела пальцами по шершавой поверхности, оставив две яркие полоски. И никаких тебе объявлений о переезде, тонн бумаги под ногами. Обычный подъезд в обычной многоэтажке.
Тихо.
Я отвлеклась от стены и уже пошла наверх, когда услышала какое-то шуршание и чавканье.
На лестничных перилах сидело какое-то существо и болтало лапками. Маленькое даже для ребенка, но крупнее петуха или курицы. Все замотанное в тряпки, так что только нос торчал и лапки. Куриные лапки. На голове его красовалась вязаная шапка с помпоном, и мне вспомнилось, что я видела похожую у одного из лыжников. Существо что-то жевало. Широко разевало пасть, пытаясь отхватить кусок побольше, откусывало с хрустом, морща длинный нос с пятачком, похожий на кротовый. Зубы у него были как у акулы, разбросанные по всему рту, и кривые. Когда надо было откусить снова, существо вытягивало лапки вперед, чтобы сохранить равновесие, а потом опять начинало болтать то одной куриной ножкой, то другой, в такт двигающимся челюстям.
Я стояла и смотрела, как кикимора – а существо было очень похоже на ту тварь, что я видела в магазине, – жует чей-то хвост. Надеюсь, это все-таки был не хвост, и мое испорченное воображение просто придумало что-то максимально похожее. Просто очень сухая морковка или полоска вяленого мяса.
Перестав жевать, кикимора посмотрела на меня, под тряпками сверкнули черные глаза. Она немного поводила куском в пасти, потом резко открыла рот, показывая недожеванные остатки. Я отпрянула. Существо откинуло странный предмет в сторону и быстро полезло наверх по перилам. Через пару минут заплакал ребенок.