Алчность и стяжательство – это плохо, никто не спорит, но даже если ты мало зарабатываешь, все равно можешь распланировать бюджет так, чтобы не впадать в панику, обнаружив пустоту в кошельке, когда до получки еще неделя.
Раньше с Яном иногда происходили такие казусы, но спасал общий котел и взаимовыручка, а когда они с Наташей заживут своим домом, там этого не будет, и вообще стыдно женатому человеку клянчить в долг.
Надо зарабатывать побольше и учиться планировать семейный бюджет. Хотя Наташа наверняка освоила этот навык в совершенстве, живя с мамой на зарплату медсестры и библиотекаря.
Пользуясь благодушием начальника кафедры, Ян попросил дать ему несколько часов амбулаторного приема в поликлинике, и тот обещал посодействовать.
Слава богу, в этом отношении начальник был нормальный человек, не то что на соседней кафедре, где руководитель относился к подработкам своих подчиненных так, как мог бы отреагировать глава ордена тамплиеров, обнаружив, что его заблудший брат толкает философский камень за гроши на ближайшем рынке.
Один приятель Яна, ассистент на той кафедре, устроился в районную поликлинику на четверть ставки, получал за это головную боль и рублей пятнадцать в месяц, но всякий раз начальник провожал его словами «обогащаться пошел», и что удивительно, за полтора года это ему так и не надоело.
Финансовые заботы действовали на Яна умиротворяюще, ему теперь казалось, что он не просто ждет, когда Наташа оправится от горя, а строит фундамент будущей семейной жизни, ибо, как говорит папа, деньги не главное, но основное.
Это – база, на которой строится все, в том числе и отношения между людьми.
Как-то Ян пил чай в комнате дежурного врача, а по телику шел какой-то старый фильм. Ян попал на эпизод, где совсем еще юный Табаков крушил отцовской шашкой мебель в квартире. Тема показалась интересной, Ян присмотрелся, благо в приемник не дергали, и выяснил, что это была не кинематографическая иллюстрация острого психоза, а не менее острое авторское высказывание о засилье мещанства. Табакова не увезли на «скорой», накачав успокоительным, а восхитились его тонкой душевной организацией, хотя, на взгляд Яна, такая душевная организация требовала как минимум диспансерного наблюдения. Основной мыслью фильма, кроме той, что подростковая шизофрения это норма, была незамысловатая идея «деньги – зло». Действительно, когда человек за деньги продает то, что не покупается, это плохо и ведет к оскудению его души и жизни. Но рассуждать о высоких идеалах, сидя на шее у родителей, тоже не комильфо. А портить мебель, на которую не ты заработал, из-за возмущения серостью будней, вообще хулиганство. К сожалению, таких фильмов было много. Бородатые мужики в свитерах, замкнувшиеся в себе подростки и унылые женщины бесцельно бродили по экрану, маялись, не зная сами, чего хотят, и задыхались в этом пошлом меркантильном мире. Ян этого пафоса не понимал, для него жизнь была устроена гораздо проще. Если ты духовно богатый и положительный герой, то ты приносишь людям радость и пользу, а другие, такие же хорошие, как ты, приносят пользу тебе. Деньги придуманы для того, чтобы максимально упростить этот обмен услугами, чтобы тебе не пришлось вспоминать, кому ты двадцать лет назад прооперировал грыжу, потому что сегодня тебе надо построить баню. Конечно, с тех пор институт денег сильно изменился, разросся, приобрел многие функции, не связанные со взаимовыручкой, но так, извините, и война начиналась с потасовки десяти мужиков с кольями от забора, а эволюционировала в атомную бомбу, но пока что-то никто не собирается отменять армию, потому что она сеет разруху и смерть вплоть до уничтожения земного шара. Вроде бы началась политика разрядки (после забористых политбесед в академии и в Афгане Ян пресытился политикой, даже программу «Время» не смотрел), но до полной отмены границ, армий и войн еще очень далеко. А до отмены денег человечество додумается лет через миллион, да и то вряд ли. К чему же советский кинематограф выпустил целую плеяду топорных агиток «Деньги – зло»? Вероятно, не только для того, чтобы советские граждане вкалывали за копейки и довольствовались тесным жильем, скверной одеждой и однообразной едой, потому что в магазинах даже за эти копейки ничего путного не купишь. Настоящая опасность этих фильмов была в том, что они путали человека, расшатывали у него умение отличать свое от чужого, одно из базовых свойств личности. Сегодня ты не видишь, где твои деньги, а где чужие, а завтра перестаешь понимать, кто ты такой. Да и вообще, когда чему-то пытаются придать не то значение, которое имеется в реальности, это искажает картину мира в целом, а для психического здоровья человека самое главное – принимать реальность такой, как она есть.
Все надо принимать, и то, что человек смертен, и то, что он несовершенен и корыстен и всегда в первую очередь печется о собственных интересах, и то, что тот же самый жалкий эгоист способен на великий подвиг, если это необходимо.
Жизнь бывает разной, но она всегда в движении, всегда меняется, и люди меняются вместе с ней.
Можно злиться на Князева за то, что он такой меркантильный интриган сегодня, а можно вспомнить, как вчера он терпеливо ставил руку неуклюжему первокурснику Колдунову, а позавчера в операционной десять часов собирал по кусочкам работягу, спьяну рухнувшего со строительных лесов, прекрасно зная, что ничего за это не получит, кроме обострения артроза от стоячей работы.
Надо смириться, что перед Наташей и перед самим собой ты прав, но перед Игорем Михайловичем Князевым виноват, и не сердиться, если он больше пальцем не шевельнет ради твоей диссертации. Выпустит на защиту, и на том спасибо. А пока надо зарабатывать побольше, чтобы подготовиться к семейной жизни.
* * *
Однажды в ординаторскую заглянул Бахтияров и попросил Колдунова зайти к себе.
Не придумав достойного предлога для отказа, Ян отправился к нему в кабинет.
Сергей Васильевич сидел хмурый, но спокойный. Указав Яну на стул перед собой, он сухо процедил:
– Мне представляется, Ян Александрович, что гнойник назрел и его пора вскрыть.
– У кого? В моей палате? – встрепенулся Ян.
– У нас с вами. Я говорил в метафорическом смысле.
– А…
– Правильно ли я понял из разговоров, что женщина, умершая в приемном покое, приходилась матерью вашей невесте?
– Да, Сергей Васильевич.
– В таком случае, – продолжал Бахтияров в своем обычном стиле спокойного высокомерия, – имею вам сообщить, что по этому случаю была проведена врачебно-контрольная комиссия, которая в своих выводах не сочла меня виновным в смерти пациентки. Тут, как при всякой катастрофе, сложилось множество неблагоприятных факторов, и, несмотря на официальное заключение, должен признать, что моя доля ответственности тут тоже есть.
– Сергей Васильевич, вы не должны мне ничего объяснять… – начал Ян, но Бахтияров жестом остановил его.
– Понимая, каким ударом для вашей невесты явилась внезапная смерть матери, я приношу вам и ей свои самые искренние соболезнования, хотя не уверен, что она согласится их от меня принять.
– Я передам, Сергей Васильевич.
– Дальше. Я допускаю, что ваша невеста может считать меня единственным виновником трагедии и желать моего наказания. Возможно, ее останавливает только то, что вы работаете вместе со мной на одной кафедре и она боится, что если напишет жалобу, то этот шаг будет иметь для вас неблагоприятные последствия.
«Знал бы ты…» – вздохнул Ян, с тоской поглядывая в окно.
– Так вот, – продолжал Бахтияров, – хочу заверить вас, что ее действия в этом направлении никак не отразятся на вашей карьере.
– В смысле?
Бахтияров вдруг улыбнулся:
– Ян Александрович, аспирант должен быть посообразительнее. Я хочу сказать, что ваша девушка может обращаться в любые инстанции, я вам не буду за это мстить, и более того, прослежу, чтобы этого не делал никто другой.
– Сергей Васильевич…
Бахтияров снова остановил его царственным взмахом руки:
– Так или иначе, а женщина погибла по моей вине, и факт, что не только по моей, не является для меня индульгенцией. Я не собираюсь прятаться и юлить и готов понести наказание. Ну а вам, в свою очередь, пожелаю, чтобы в вашей профессиональной жизни никогда не случались подобные ситуации, хотя это вряд ли возможно. Как ни печально, но у каждого врача образуется собственное кладбище, и кто не готов это принять и жить с вечным грузом на совести, тем лучше уходить из профессии.
Ян вздохнул, а Бахтияров вдруг улыбнулся совершенно как человек:
– Единственное спасение, Ян Александрович, это сознавать, что вы все сделали как положено. И в этот раз, увы, у меня этого спасения нет.
– Сергей Васильевич, Наташа не будет никуда обращаться, – быстро сказал Ян.
– Вы точно это решили?
– Она решила. Я ее не уговаривал.
– Правда?
Ян кивнул.
– Что ж… – Бахтияров развел руками, – не буду скрывать, я рад это слышать. Но все равно просил бы вас передать мои слова вашей девушке.
– Она не из-за меня отказалась, просто считает жалобы ниже своего достоинства.
– Вот как? Надеюсь, когда-нибудь мне представится возможность отплатить вам добром за добро. Что ж, Ян Александрович, не смею задерживать.
Ян удалился и в смятении чувств отправился курить на крыльцо.
День был туманный, небо мокрое и кислое, как простокваша, а резкий порыв теплого ветра вдруг принес весну, дал Яну ее вдохнуть и полетел дальше. Скоро растает темный лежалый снег, на мертвых ветвях появятся клейкие почки, а потом вдруг в один день все зазеленеет.
Полина Георгиевна могла бы все это увидеть. Встретить белые ночи, искать в гроздьях сирени цветочек с пятью лепестками, приносящий счастье, купаться в заливе… Но десять минут промедления, и ничего этого никогда уже не будет.
Пройдет время, и кто-то так же не увидит весны по вине доктора Колдунова. А потом наступит весна, в которой не будет его самого.
Глубоко затянувшись, Ян попытался себе представить, каково это – не быть живым. Естественно, ничего не вышло, и он засмеялся, подпрыгнул, сбил сосульку с крыши и напугал стайку голубей, клевавших возле крыльца хлебные крошки. Голуби вспорхнули, шумно хлопая крыльями, а подкрадывающийся к ним рыжий кот остановился и повернулся к Яну. В ответ на полный укоризны взгляд кота Ян быстро показал ему язык. Наглый котяра жил на пищеблоке как король, а охота на голубей – это так, хобби, джентльмен в поисках десятки.