– Не говори «эта страна», пожалуйста.
Наташа пожала плечами.
– Слушай, – сказал Ян, осторожно обнимая ее, – тебе трудно пришлось, но мы женимся, и все наладится. Ты будешь женой не какого-то обормота, а советского офицера. Сейчас немножко туговато с деньгами, но как только я закончу аспирантуру, буду получать очень прилично.
– Да разве в деньгах дело? – вздохнула Наташа.
– А в чем тогда?
– Во многом, но точно не в них. Просто материальные аргументы самые наглядные и убедительные, поэтому я с них и начала. Я ведь не корыстный человек, Ян, разве ты этого не заметил?
– Заметил, – улыбнулся он.
– Я привыкла считать каждую копейку и думать, что счастье не в эгоистичных удовольствиях, а в служении людям. Так меня мама воспитала. Послушай, Ян, я разве хоть раз спросила тебя, сколько ты получаешь?
– Не помню такого.
– Правильно, потому что мне это не важно. С тобой я готова прожить в нищете всю жизнь.
– Спасибо, Наташа, но я надеюсь, что до этого не дойдет.
– Готова, Ян, только не в этой стране, где граница влияния государства на человека проходит по внутренней стенке его черепа, а у большинства людей оно эти границы даже перешло.
– Наташ, ты преувеличиваешь…
– Да? А ты можешь свободно выражать свои мысли?
– В принципе да…
– Да что ты! – Наташа делано рассмеялась. – И на комсомольском собрании, и на занятиях по марксистско-ленинской философии в любую минуту можешь сказать, что все это чушь слоновья, и тебе за это ничего не будет?
– Ну не до такой, конечно, степени.
– А в нормальном обществе надо до такой! Чтобы ты соблюдал законы, платил налоги, а дальше делал что хотел. И если ты, например, не разделяешь коммунистические идеи, то можешь не вступать ни в комсомол, ни в партию, совершенно не беспокоясь, как это отразится на твоей работе.
Прижав ее к себе сильнее, Ян сказал, что сейчас жизнь меняется, перестройка по всем направлениям идет полным ходом, у людей становится больше свободы, и вскоре они заживут в нормальном обществе, никуда не уезжая.
Наташа отстранилась и остро взглянула на него:
– И ты серьезно в это веришь?
– Я считаю, что такое возможно, – уклончиво ответил Ян.
– А я считаю, что нет, потому что свободы по приказу не бывает. У нас человек – это всегда средство, а не цель. Вот смотри, Ян, сейчас заговорили о сталинских репрессиях. Для вас это шок, страшная сказка, а для нашей семьи – обыденная реальность. Почему, ты думаешь, на похоронах мамы не было никого из родных? Да просто никого не осталось! Моего деда выслали сначала, а потом посадили в лагерь, откуда он уже не вернулся. Бабушка осталась одна с мамой, которой тогда исполнилось три месяца, и выжили они просто чудом. Брат деда им помогал, но вскоре сам очутился в лагере. И таких людей, как мы, много, но до недавнего времени нам даже не позволено было говорить о своих семейных трагедиях. Как будто если делать вид, что чего-то нет, то его и впрямь не будет.
– Но сейчас-то начали…
– А я смотрю и думаю, что лучше бы молчали, – фыркнула Наташа, – эта ложь дорого нам еще обойдется. Репрессии представлены, как какой-то сказочный гротеск, как засилье злодеев-вурдалаков, а между тем это все делали хорошие люди и для благой цели, просто они знали, что можно уничтожить человека во имя счастья человечества. Как ты вырезаешь раковую опухоль, так и они уничтожали неподходящих людей и, как и ты, шли домой с чувством морального удовлетворения.
– Наташа, но это все позади. Все кончилось.
– Все только начинается.
– Если ты имеешь в виду хорошую жизнь, то да, – с уверенностью произнес Ян. – Короче, Наташ, не надо никуда ехать. Все у нас с тобой будет хорошо и здесь, в этой, как ты говоришь, стране. Денег я заработаю, а там, бог даст, прооперируем какого-нибудь сотрудника универа, и ты поступишь даже на дневное. Не хочешь сидеть в библиотеке – увольняйся хоть завтра да становись домохозяйкой.
Наташа засмеялась и сказала, что ей очень лестно слышать такое предложение, и ничего в жизни она так не хочет, как сидеть дома и воспитывать их общих детей. Но в Германии делать это намного лучше, чем в России. Видя, что Ян не просто огорошен, а вообще не верит, что она говорит всерьез, Наташа предложила отложить разговор на несколько дней. Пусть новость уляжется у него в голове, он спокойно взвесит все за и против, а главное, поймет, что это не фантазия, а вполне реалистичный план.
Что ж, Ян поехал домой думать. Он понимал состояние Наташи, которая после смерти матери осталась совершенно одна. Он не в счет, во-первых, они еще не расписаны, а, кроме того, муж «в этой стране» категория достаточно эфемерная и преходящая. Сегодня он есть, завтра нет, или, того хуже, запил. Они с Наташей знакомы недавно, она узнала его, наверное, достаточно, чтобы выйти замуж, но слишком мало, чтобы довериться только ему и никому другому. Ведь если семейная жизнь не заладится, ей будет совсем не у кого искать поддержки, кровных родственников нет, спасибо товарищу Сталину.
Понятно, что она потянулась к отцу. Он уехал, когда Наташа была уже достаточно взрослая, и, наверное, они все это время скучали друг по другу.
Можно, конечно, надавить на мораль, мол, папа твой предал не только родину, но и тебя, а предателей нельзя прощать и возвращаться к ним тоже не стоит. Можно, но это будет не совсем справедливо.
Наташа сказала, что папа был талантливый ученый, и, судя по тому, что он, эмигрант, добился в ФРГ столь высокой должности, это и в самом деле так.
А в СССР ему, видимо, ничего особо не светило. Такое, увы, бывает с талантливыми людьми. Чем интереснее и оригинальнее идеи, тем хуже они воспринимаются коллегами, история науки изобилует случаями, когда человека при жизни считали сумасшедшим, но стоило ему помереть, как шизофренический бред превращался в прорывную концепцию или великое изобретение.
Способному человеку важно признание, суть которого не в денежном вознаграждении, не в должностях и званиях, а в том, что ты видишь, как твоя идея работает для человечества, как семена, брошенные тобой, прорастают новыми идеями и концепциями, словом, что твои разработки не лежат мертвым грузом у тебя в голове, а живут и развиваются. Это очень важно, и заменить это ничем нельзя.
Поэтому рука не поднимается осудить Наташиного отца за то, что бросил семью. Все-таки для мужчины всегда на первом месте его призвание, предназначение, а потом жена и дети.
Полина Георгиевна отказалась уехать, и в этом Ян тоже ее понимал. Она осталась в своей стране, хотя та лишила ее отца и обрекла на суровую жизнь, полную невзгод. Наверняка она любила мужа и хотела счастья для дочери, и понимала, что в Германии Наташе будет лучше. Наверняка она даже хотела уехать, но не смогла. Почему? Патриотизм, березки? Или испугалась трудностей эмигрантской жизни? Но по сравнению с тем, как она жила, хуже только в коробке на улице.
Что вообще такое патриотизм? Наверное, если ты живешь в деревне у речки, то ты привязан к этой речке, потому что другой такой нет нигде. А если родился и вырос в бетонной коробке, тогда как тебе быть, ведь, куда бы ты ни поехал, везде тебя встретят серые вытянутые прямоугольники с магазинами и библиотеками на первых этажах. Приверженность государству? Но есть территории, которые без конца переходят из рук в руки, так патриотами чего быть их коренным жителям? Или в древности была империя Карла Великого, все были патриотами этого великого государства, и вдруг раз – сыновья делят империю на три части, и гражданам приходится резко сузить границы своего патриотизма. Любовь к культурному наследию? Но Ян с гораздо большим интересом читал мифы Древней Греции, чем русские народные сказки, так что он теперь, древний грек, что ли?
Ян помнил, как этот вопрос занимал его в детстве и в ранней юности, особенно когда по радио передавали песни про то березку, то рябину с кустом ракиты, которые составляли основу родного и любимого края…
Особенно его смущало то, что он вообще не представлял себе, как выглядит куст ракиты.
Иногда он боялся, что не любит родину и не сможет пожертвовать ради нее жизнью, а перед выпускными экзаменами внезапно понял, что родина – это люди, которые живут рядом с тобой, а патриотизм – понимать, что ты ничем не лучше их. Не выше, не умнее, не избраннее, а точно такой же, как они, и если надо идти служить, то стыдно прятаться за чужие спины. От этого открытия все встало на свои места.
Полина Георгиевна просто не могла бросить свой участок, как часовой не бросает свой пост. Есть в жизни такие вещи, которые тебе не очень и нравятся, и тяготят, но ты не в силах их переступить даже ради самого великого счастья. Даже ради единственного счастья ты их не отринешь. Будешь ненавидеть, но останешься с ними.
До докторов порой долетали слухи о том, как успешно устраиваются эмигрировавшие коллеги, если проявляют терпение и упорство. Первые годы приходится туго, работают санитарами во второсортных клиниках, а тем временем готовятся и сдают экзамены, сначала по языку, затем по медицине, подтверждают диплом и начинают заново карабкаться по карьерной лестнице. Трудно, туго, но игра стоит свеч, потому что через десять лет у них такие доходы, которые советскому врачу не могут даже присниться.
С детства зная поговорку, что хорошо там, где нас нет, Ян не особенно внимательно слушал эти россказни. Была в них правда или нет, а ему никогда не хотелось уехать. Он здесь родился и вырос, родина выучила его, воспитала, дала прекрасную специальность, теперь его черед помогать родине, то есть людям, которые здесь живут.
Эмигрировать в его понятии было все равно, что полететь в космос: физически это возможно, какие-то люди действительно это делают, но лично ему это никогда не светит.
Теперь Наташа предлагает уехать, и не просто так, наобум святых, а к ее отцу. Поддержка преуспевающего человека очень сильно снизит риски, и хоть формально все придется начинать заново, с чистого листа, но знаний и навыков никто у доктора Колдунова не отнимет. Пять-шесть лет жизни придется потратить зря, но зато дальше карьера попрет… Ну или не попрет, но уровня врача стационара он достигнет. Времени, конечно, жаль, но не лучше ли так, чем вылететь из аспирантуры, что вполне реалистично, и до конца жизни сидеть в какой-нибудь дыре, спиваясь и теряя мастерство?