— Вот интересно, и как это она собирается искать этого Рокота, если даже он и взял что-то ценное?
— Она надеется на тебя, Дождев, разве ты еще этого не понял? И переспала с тобой, чтобы заручиться этой твоей поддержкой и помощью. И еще… Может, ты не обратил внимание, хотя, конечно, этого не может быть: она не прячется от тебя! Ты знаешь номера ее машины, номер ее телефона. Она прячется от нас, от полиции, понятно? Она не хочет, чтобы полиция вмешивалась в ее дела. У нее есть какая-то тайна!
— И не одна! Мало того, что она выдает себя за подругу, у которой есть дочь… Так она еще и забрала все то, что принадлежало этой Лине — какие-то драгоценности, тысячу евро. Правда, она говорит, что все это украл Рокот.
— Но это точно Рокот, я же принес тебе заключение по отпечаткам пальцев. Он там наследил повсюду в ее машине. И на ноже, которым заколот Миха, тоже отпечатки его пальцев. Это чудовище какое-то, а не человек!
— Но получается, что и машина-то тоже не ее… А что, если Лина повсюду была рядом с ней? Может, пока Татьяна охмуряла здесь меня и дурачила, настоящая Лина спокойно себе пила чай в доме своей тетки Ирмы?
— Нет, друг, что-то здесь не то… Если бы, к примеру, две девчонки влипли в историю, и им нужна была помощь и они по какой-то причине не хотели светиться в полиции, то они бы вдвоем к тебе и пришли.
— Лавров… — Я хоть и нервничал тогда сильно, но не выдержал и расхохотался. — Я бы с двумя не справился.
— Дурак ты, Дождев! Я серьезно. Думаю, что там, в лесу, с ними произошло что-то такое, о чем они не могли рассказать в полиции.
— Но что такое с ними могло произойти? Если бы их изнасиловали, то они уж точно обратились бы в полицию. Но Рокотов не по этой части, ты же знаешь.
— Я не про это. Понимаешь, люди боятся идти в полицию, если полагают, что они совершили какое-то преступление, пусть и нечаянно.
Мы просидели с Лавровым до самой ночи, все съели и выпили, но так ни к какому выводу и не пришли. Поведение Лины (а я так и продолжал называть ее этим именем, потому что у меня язык не поворачивался назвать ее Таней) выглядело абсурдным. Вадим решил, что загадка кроется в медальоне, который Лина подарила мне.
— Но если бы это было так и медальон мог бы привести нас к разгадке, тогда зачем бы она мне его дарила?
Конечно, интерес к медальону возник у Вадима после того, как я рассказал ему о своем визите к Хорну. Хитрый старик, увидев его, не смог сдержать эмоции. Его просто затрясло. Он обрушился на меня с вопросами: откуда он у меня, не мог бы я его продать и все в таком духе. Его руки дрожали, когда он держал медальон в руках. Из его скупых ответов я понял, что это старинная вещь, ценная, но не столько из-за золота, сколько из-за его истории.
— Говоришь, он сфотографировал его?
— Ну да. Сказал, что, мол, хочет узнать его истинную ценность. Он вообще не желал меня отпускать, вцепился в этот медальон, как ненормальный. Очень просил меня прийти еще раз, сказал, что даст за него хорошую цену.
— Все это, конечно, замечательно, но только какое отношение все это имеет к Рокоту? Разве что… Быть может, Рокот обронил его, когда крутился возле машины Лины? Он же мог украсть его у кого-то другого? А что, если этот медальон Рокот сорвал с шеи той женщины, которую убили вместе с мужем и детьми на Графском озере?
— Вадим, ты — голова! И как мне это раньше в голову не пришло! Ну, конечно! Возможно, Рокот обронил что-то ценное, пока гнался за Линой, а она потом, когда он ее не догнал и ушел, нашла и взяла себе.
Но хоть я и выразил свой восторг по поводу этой версии, уже через несколько минут она показалась мне весьма бледной, неперспективной.
— А вот мы сейчас возьмем такси и отправимся к Хорну, я знаю, где он живет! — распалился Лавров. — Пусть он расскажет нам, откуда он знает про этот медальон. Может, это действительно связано с той семьей, что убили на Графском озере, а, может…
Может, мы бы и отправились в два часа ночи к Хорну, если бы не раздался звонок в дверь, который напугал так, словно нас могли застать за чем-то постыдным. Пришла жена Вадима, Лена, и забрала его.
— Вам на работе времени не хватает, что ли, поговорить?
Она приехала за ним на машине; под плащом, в который она куталась от ночной прохлады, у нее была пижама в голубых и розовых слониках. Маленькая, хрупкая, растрепанная, с заспанным лицом, она прошла мимо меня, словно не замечая моего присутствия.
— Прости, Лена… — Я проводил их до машины и вернулся домой. Допил пиво и лег спать.
12. Германский след
В полночь из квартиры Тамары Карташов вышел на цыпочках, прижимая к груди пакет с чистым бельем. С одной стороны, ему было неудобно, что ему стирают белье, с другой, он видел в этом проявление не только заботы, но и какой-то высокой близости. Он все про себя знал, что некрасив, что не умеет одеваться и выбирать себе одеколон, однако, несмотря на всю его внешнюю непривлекательность и массу комплексов, которые с юности заставляли его шарахаться от женщин, Тамара испытывала к нему теплые чувства.
Вечер прошел душевно, Тамара запекла принесенную им курицу, накрыла на стол, они поужинали, глядя какой-то легкий сериал, а потом как супруги удалились в спальню. Карташову было стыдно признаться даже себе в том, что он изо всех сил старался быть особенно нежным с Томой и даже произносил ей какие-то отрепетированные им накануне ласковые слова, исключительно для того, чтобы заполучить ее не только как любовницу, но и как друга. Он мечтал заразить ее темой, которой был болен сам, причем уже много лет. Он еще мальчишкой забирался в находящийся за городом полуразрушенный особняк графа Прозорова, успевший к его появлению на свет окончательно зарасти густым лесом. И если его ровесники-мальчишки играли в развалинах в какие-то военные игры или позже, повзрослев, уединялись там со своими подружками, прихватив дешевое вино и сигареты, то Вася Карташов всегда приходил один и подолгу бродил по бальным залам и покоям, разглядывая мощные колонны, подпиравшие высокую куполообразную крышу, и, стараясь не замечать следы распада и тлена, представлял себе графскую усадьбу во всем ее блеске и роскоши.
Он тайно фотографировал в местном музее рисунки и фотографии усадьбы в ее расцвете и раннем увядании, чтобы, находясь там, в лесу, стараться увидеть вместо выщербленного трухлявого паркета сверкающий пол бальной залы, а вместо облупленных до деревянных решетчатых «скелетов» стен — старинную цветную роспись. Иногда, когда фантазии уносили его в прошлое, где он жил жизнью самого графа, он так проникался всем этим, что ему казалось, будто он слышит голоса обитателей усадьбы, игру на рояле графини Прозоровой, девичий гомон, доносящийся из сада, где служанки варили варенье или собирали цветы… Слышал он и лай хозяйских собак, великолепных борзых Леды и Быстры, иногда ему казалось, что он видит даже тени, призраки всего живого, что населяло прежде усадьбу. Поистине, эти развалины, эти обломки некогда роскошной и красивой жизни, были магическим местом, словно усадьба, физически почти исчезнув, еще продолжала жить какой-то своей, наполненной энергией прошлого жизнью.
Звуки разного рода, вплоть до шума деревьев в парке, ароматы духов графини, запахи готовящейся пищи на кухне, голоса, тепло стен и гул кованых перил, веером уходящих в разные стороны широких лестниц, потрескивание горящих свечей, скрип колес карет и повозок, ржанье лошадей в конюшне, хохот дворовых девок в прачечной, жирненький басок самого графа Прозорова, отчитывающего за какие-то ошибки управляющего, нежный профиль Верочки Прозоровой, облаченной в кружевной пеньюар и при свете свечи пишущей письмо своему другу, Андрею Липовскому, в котором она жалуется на мужа, обрюхатившего девку Ольку…
Ведь в этих стенах была жизнь! И вот прошло время, и практически все было стерто с лица земли. Вернее, почти стерто. Ведь оставались еще стены, колонны, часть крыши, какие-то комнатки и закутки, даже погреб! И если бы Карташов выиграл миллион долларов (почему-то дальше этой цифры его фантазия не распространялась), то все пустил бы на реставрацию прозоровской усадьбы. Он и в университет поступил на исторический факультет потому, что мечтал, завершив образование, вернуться в родной город и устроиться работать в музей. Но время шло, и эта тема стала приобретать уже какую-то болезненность и даже причинять боль.
И вот в один прекрасный день в музей зашел один человек, который живо интересовался всем, что было связано с графом Прозоровым. Это и был как раз Петр Гринберг, потомок графа Прозорова, прибывший в Россию, в город Маркс, вместе со своим другом, Владимиром Вагнером (предки которого также жили в этих местах). Вагнер давно решил восстановить в одной деревне поблизости католическую церковь. Василий был уверен, что именно под его влиянием Гринберг и сам заразился идеей восстановления усадьбы своих предков. Но одно дело заразиться и мечтать, и совсем другое — начать действовать, что-то предпринимать. И хотя Карташов провел в беседах с Петром, этим холеным богатеньким молодым господином, довольно много времени, уговаривая его начать реставрационные работы, сам Гринберг почему-то постоянно твердил о том, что для начала ему хотелось бы прояснить один вопрос, раскрыть одну тайну, которая не дает ему покоя и кажется ему какой-то фантастически интересной, чуть ли не замешанной на колдовстве, — таинственное исчезновение Верочки, графини Прозоровой, первой жены графа. Сохранившиеся чудом фрагменты переписки графини с господином Липовским, который был в нее страстно влюблен, приоткрывали некоторые семейные тайны. Из писем и других источников (переписки господ из других имений, друзей и соседей Прозоровых) было ясно, что молодая графиня была несчастлива со своим мужем, не пропускавшим ни одной юбки. Верочка-то любила его, судя по всему, а граф изменял ей чуть ли не у нее на глазах, чем доводил несчастную до глубочайшей депрессии.
Липовский писал ей в своих письмах, что ей не надо обращать внимания на мужа и любить его, Липовского, что она будет с ним счастлива. Вероя