Поначалу они и шли по этой дороге, которая тянулась от шоссе, среди цветущего луга, к лесу, а потом должна была привести прямиком к развалинам усадьбы. Но и Василий, и Тамара, как оказалось, не могли спокойно пройти мимо первых, еще маленьких, сливочного цвета маслят! Их блестящие рыжие шляпки с налипшей на них хвоей так и заманивали в лес, все дальше и дальше от дороги. Вот так в корзине для пикника появились крепенькие, молочной спелости, пахучие грибы.
— Вот она, я вижу ее! — вдруг вскричала Тамара, когда, подняв голову от россыпи маслят, увидела между стволами сосен словно призрак огромной бело-голубой усадьбы Прозоровых. Конечно, она бывала здесь и раньше, но всегда, дойдя до крыльца, поворачивала обратно. Боялась заходить внутрь, считая, что там на каждом шагу можно наткнуться на человеческие экскременты.
На этот раз Василий собирался показать ей все то, что уцелело внутри, — бальную залу, комнаты, коридоры, лестницы.
Василий моментально оказался рядом с Тамарой, обнял ее и, как-то театрально выкинув вперед правую руку, обвел ею пространство, вот, мол, дорогая, смотри, любуйся на эту красоту.
— Скажи, потрясающе?! А если прищурить глаза и постараться не видеть каких-то пятен на фасаде, облупившихся колонн и всего того, что с ней сделало беспощадное время, то она покажется тебе просто грандиозной, потрясающей, настоящим дворцом!!!
Тамара прищурилась. Да, действительно, когда-то, в прошлом веке, много поколений назад, здесь действительно было красиво, и в этой усадьбе кипела или, скорее всего, медленно и со вкусом протекала жизнь. Тогда ведь и темп жизни был другой, неторопливый.
— Вокруг усадьбы был разбит парк, повсюду росли розы, я же видел гравюры и акварельные наброски неизвестного крепостного художника, работавшего на графа. Кстати говоря… Ну, Томочка, пойдем же скорее… — Василий взял ее за руку. — Так вот. Что я хотел сказать-то? Ах да! Розы! Представляешь, до сих пор вокруг усадьбы густо растет шиповник — это графские розы так одичали и превратились в шиповник. Да ты сама сейчас все увидишь!
Когда Тамара приблизилась к усадьбе, ей показалось, что она видит перед собой гигантский разложившийся труп какого-то космического животного. Колонны представились ей ногами, а куполообразная крыша-козырек парадного крыльца — верхней, с затейливой попоной, частью его головы. И внутри все внутренности останков этого монстра отливали перламутровой голубизной тлена. И какое-то зловоние, замешанное на сырости и запахе плесени, ударило в нос.
— Вася, я не пойду туда… Пожалуйста…
— Ну, ладно, как хочешь! Оставайся здесь. Вон можешь постелить плед на ступеньку, садись, слушай пение птиц и нюхай аромат шиповника. Только в несколько слоев сложи плед, чтобы ничего себе не застудить, — произнес он слова заботы, чувствуя себя настоящим мужчиной и даже позволив себе поиграть в супруга. — А мне нужно тут все поснимать.
В отличие от Тамары, он находился в радостном, возбужденном состоянии от встречи со своей мечтой. И если Тамару мутило от запаха плесени, то Василий не замечал его и наслаждался ароматом шиповника и свежим, настоянным на хвое воздухом. Он был счастлив, входя под высокие своды бального зала, да что там — он слышал музыку, какую-то мазурку или вальс…
Немного придя в себя, он достал фотоаппарат и принялся искать наиболее выгодные ракурсы для снимков, откуда части усадьбы представлялись более привлекательными, живописными, ярко подсвеченными солнечными лучами. Понятное дело, что в кадры не войдут совсем уж явные следы разрушения. Гринберг, приехав сюда, и сам все увидит. Сейчас же надо сделать все возможное, чтобы он, разглядывая фотографии, все больше и больше влюблялся в дом своих предков. И чтобы у него появился такой здоровый зуд навести здесь порядок, восстановить стены, покрасить их, облицевать мрамором колонны, укрепить балки, отремонтировать крышу, восстановить красоту величественной лестницы, вырубить лес и разбить парк!
Конечно, все эти работы стоят огромных денег, даже страшно предположить, в какую сумму ему может обойтись все это. Но если у человека есть деньги, причем большие деньги, так почему бы не пустить их на такое благородное дело? Да если бы сам Василий выиграл миллионы, он буквально все, до копеечки, потратил бы на усадьбу! И это при том, что он не потомок Прозоровых, а просто скромный музейный работник.
Василий так увлекся съемкой, что добрался до самых дальних уголков усадьбы, попал в какие-то явно хозяйственного толка помещения, возможно, кухню, потому что в самом углу стояла разрушенная огромная печь с дымоходом. Здесь запекали поросят и жарили рябчиков, готовили кулебяки и квасили капусту с брусникой, пекли блины и заваривали чай. Конечно, ничего не осталось от старинной утвари, ни одной кастрюли или котелка, ни одного половника. Но все равно здесь сохранялся какой-то дух старины, сытой и богатой жизни.
Забрался он и в кладовку, представляя себе, что на этих тогда еще крепких деревянных полках (а сейчас сгнивших и опасных) стояли банки с соленьями и вареньем. Нашел он и погреб, который мог быть и ледником, где хранилось масло и сметана, туши животных и птица.
Василий так расчувствовался, что у него даже закружилась голова. Он стал задыхаться, хотел выйти уже из этого погреба, но силы оставили его, и он, не выдержав перевозбуждения, на время словно выпал из реальности. Потерял сознание.
Тамаре вскоре наскучило сидеть на крыльце, и она встала, чтобы размяться. Даже сделала несколько наклонов и приседаний. Усмехнулась, представив себе, что сказали бы ее коллеги и подружки, если бы увидели ее здесь скучающей в этом мертвом и таком неприятном месте. И вряд ли она смогла бы им объяснить, как могла повестись на эту странную идею, которую Карташов назвал красивым и солнечным словом «пикник». Где пикник, какой пикник? Вранье все это. Только идиоты устраивают пикник в таких богом забытых местах. Вот ведь увлекся этой дурацкой усадьбой! И ведь искренне человек верит в то, что этот богатенький Гринберг купится на его увещевания по поводу благородности проекта. Да плевать он хотел на дом своего предка. Подумаешь, из графьев вышел. У них там, в Европе, свой взгляд на деньги и на то, как лучше их потратить. Да они и не тратят, а вкладывают. А что может принести ему, Гринбергу, это вложение? Ну абсолютно же ничего! Даже душе не станет весело от того, что он реанимировал эти фамильные развалины. Ладно бы эта усадьба хоть каким-то боком приносила доход. Даже если забубенить здесь роскошную гостиницу и оснастить ее всем необходимым и современным, ну просто гостиница-музей. И что? Кто будет здесь жить? Если бы Волга была рядом, для рыбалки, к примеру, а она вон где: несколько километров до берега. Нет, можно, конечно, доехать до Волги на машине, чтобы закинуть удочку. Но ведь проще снять номер в какой-нибудь дешевой гостинице или просто взять комнату у какой-нибудь бабульки, что живет в частном доме неподалеку от реки. То есть гостиницу строить тут — дело неблагодарное и неприбыльное.
Что еще можно сделать? Музыкальный салон? Театр? Нет, ничего, кроме музея не получится. А Василий хочет уговорить Гринберга еще и парк разбить! Розы посадить! Вообще у Васи крыша поехала… Это сколько же денег надо, чтобы лес вырубить. И как жаль, что сам Василий не понимает, что все его фантазии — просто утопия, полный бред! Эх, фантазер!
Она не понимала одного — откуда в ней эти теплые чувства к нему? Причем с каждым днем он, как человек, нравился ей все больше и больше. В последнее время она и как мужчину его стала воспринимать иначе, больше не представляла вместо него в постели каких-то киношных красавцев. Конечно, он был надежен, чего нельзя было сказать о других мужчинах, которых она знала. Обходителен, заботлив. И, размышляя о своих чувствах к нему, она приходила к выводу, что, несмотря на всю бредовость его увлечения, она начала вдруг уважать его именно за его настойчивость и упертость, вот за эту самую усадьбу! Ведь не корысти ради он все это делал! Ему важно восстановить красоту!
Вот так, подогревая свое чувство к нему подобными мыслями, она вдруг поняла, что успела даже за то время, что не видит его, соскучиться по нему.
— Ау, Василий! — сложив ладони рупором, позвала она, обращаясь куда-то внутрь тихой и мертвой усадьбы. — Ау!
Но ей никто не ответил. Она улыбнулась. Надо же, как увлекся, даже не слышит ее.
Она достала телефон, чтобы посмотреть, который час, и с удивлением обнаружила, что Василий скрылся в развалинах почти час назад!
Что он может там так долго делать?
Страх ледяной змеей прополз по ее затылку, заставив волосы пошевелиться… А что, если он ее здесь бросил? Что, если каким-то невероятным образом узнал (или ему кто сказал) о том, как они со Станкевичем, главным хирургом, как-то целовались на корпоративе? Оба были пьяные, веселые. Но она была уверена, что их никто не видел. К тому же это было сто лет назад. Да и что особенного в поцелуях? Так, развлеклись, расслабились. На следующий день оба не могли смотреть в глаза друг другу. Ладно бы там чем-то другим занимались и их застукали. Ничего подобного не было, да и не могло быть.
И Тамара медленно двинулась в глубь усадьбы. Странно, но неприятный запах сырости и плесени улетучился. Словно Василий своим присутствием разогнал всю горькую вонь, или же солнце немного прогрело стены, подсушило.
— Вася-а-а-а!
Тамара теперь уже заволновалась по-настоящему и, забыв о своих страхах и какой-то неприязни к этому месту, бросилась искать Василия. Если поначалу она ходила медленно, стараясь не запачкать свои новые белые балетки с шелковым бантом и не споткнуться о камни и кирпичи, то потом уже просто носилась по комнатам, каким-то кладовкам и даже поднималась по шатким и таким ненадежным лестницам, желая только одного — найти Василия.
Нет, он не мог бросить ее, это невозможно. С ним что-то случилось! Может, инфаркт? Он уже не так молод. Да и что она вообще знает о нем? О его болячках? Да ничего!
— Вася, Васенька, ну где же ты?! Вася-а-а-а!