Он поймал ее руку и поцеловал. На лице его появилась слабая улыбка.
— Вася… Мне надо тебе что-то сказать, — Тамара собрала всю свою волю и решительность в кулак и теперь не знала, что со всем этим делать. Получалось, что она дошла до того, что сама готова была сделать ему предложение.
И тут до Карташова словно что-то дошло. Он, вынырнув из своих горестных мыслей, связанных с предстоящим приездом Гринберга, открыл глаза, увидел Тамару и даже попытался подняться. Тамара усадила его, подсунув под спину еще одну подушку.
— Ты уходишь от меня, да? — спросив, Василий так и остался сидеть с открытым ртом, словно теперь все его чувства и даже инстинкты подчинялись лишь одному — тревожному ожиданию ответа.
— В смысле? — растерялась Тома, которая еще недавно задавала ему примерно такие же вопросы.
— Ну как же… Я теперь никто, и звать меня никак. Вот приедет Гринберг, поднимет меня на смех… Или еще хуже, даст интервью, в котором расскажет о том, как я сфальсифицировал факты, придумав про клад. Да меня и из музея уволят! Попрут, как сейчас говорят!
— Ну и пусть увольняют. Ты человек образованный, тебя вон в школу возьмут учителем истории или вообще пойдешь работать преподавателем в филиал нашего университета! Мы оперировали профессора Мишина, ты знаешь его, он как раз возглавляет этот филиал, поверь, Вася, он нам, хирургам, не откажет в помощи. Не переживай, без работы ты в этом городе точно не останешься!
— Так, значит, если все пойдет прахом и все отвернутся от меня, ты не бросишь меня?
— Нет… Мы не бросим.
Карташов снова напрягся. На лбу его выступила испарина. Тамара промокнула его лоб концом простыни.
— Не понял… Что это значит «мы»? С профессором, что ли? Я что-то уже ничего не понимаю…
— Я беременна, Вася. Мы — это значит я и наш ребенок.
Василий как окаменел. Просто замер, и удивительно, что он еще дышал, настолько был потрясен этой новостью.
Нет, конечно, он, взрослый мужчина, все понимал, что Тома по нечаянности могла забеременеть, но, воспринимая ее как женщину умную, к тому же медицинскую сестру, которая уж точно в состоянии о себе позаботиться в этом смысле, он и мечтать не мог о том, что она, забеременев от него, захочет оставить ребенка.
Он смотрел на нее, боясь сказать что-то лишнее, что может все испортить или заставить ее передумать. Однако и ясности тоже хотелось. Или просто еще раз услышать, что у них с Тамарой будет ребенок!
— Тамара?.. Ты беременна?
— Да.
— А я… я в таком случае мог бы стать твоим мужем? Или?.. — Он почувствовал, как даже кожа на его лице словно запаниковала и собралась складками на лбу. — Ты выйдешь за меня?
Беременная Тамара сделала то, что давно уже собиралась сделать, — заплакала. Она просто умывалась слезами.
— Да, Вася, конечно, выйду!
Карташов рванулся к ней, взял ее за руку и снова принялся целовать, словно пока еще не обрел права на другие части ее прекрасного тела.
— Боже мой, как же я счастлив!
Василий и сам не ожидал от себя, что это внезапно обрушившееся на него счастье, обещавшее ему настоящую семью, как-то притупит тревогу, связанную с ожиданием приезда Гринберга. Все то, чем он жил последнее время, эта усадьба и прозоровские тайны на самом деле оказались лишь неосознанной попыткой заполнить свою пустую и безрадостную жизнь. Кровь забурлила в нем лишь с появлением в его жизни Тамары. И теперь, когда он получил наконец то, о чем и мечтать не смел, ему стало стыдно, что своей такой вот внешней активностью и созданным на ровном месте амбициозным проектом по реставрации имения Прозоровых он просто пытался вызвать интерес Тамары к своей особе.
Они обнялись. Василий почувствовал на губах слезы Тамары.
— А о Гринберге ты не переживай, не надо. И никакого скандала не будет.
— Как ты сказала? — Он счастливо и рассеянно поднял брови, уже и не думая о Гринберге. Да и о Хорне тоже. Подумаешь, ну рассказал Яша другу, кто принес ему медальон! Да, может, он и не мог поступить иначе, поскольку речь шла об исторической ценности этой золотой штуковины, а он, Василий, все-таки историк, работник музея! Пусть вот теперь следователь Дождев объясняет, откуда у него предмет, снятый с останков графской борзой. Кто его снял? Кто раньше Тамары побывал в подземном будуаре графини?
— Я говорю, что никакого скандала с Гринбергом не будет. — Тамара прилегла рядом с Карташовым, положила ему голову на плечо, а рукой обняла его. — Во-первых, он сам сможет найти в интернете огромный материал уже об этом захоронении, и это все серьезно, сюда же приезжала съемочная группа из Москвы. Во-вторых, расскажешь ему про медальон, который находится у следователя, и я даю тебе слово, что сама попробую встретиться с Дождевым и поговорить, все выяснить. Положись на меня, Вася! Ну, и в-третьих… У нас с тобой есть доказательство, что в этом подвале на самом деле когда-то можно было поживиться настоящими драгоценностями графини. Другое дело, что кто-то успел там побывать до того, как я туда свалилась… К моему большому-пребольшому сожалению!
С этими словами Тамара подняла руку и поднесла к глазам Василия указательный палец с надетым на него золотым перстнем, украшенным чудесным синим камнем.
— Вряд ли это стекло, — Тамара, поворачивая руку, любовалась на перстень. — Предполагаю, что это очень дорогой сапфир.
Василий следил взглядом за ее рукой, за перстнем. Конечно, он сразу все понял, вот только не знал, радоваться ли ему, что Тамара настолько ему доверилась, что решилась показать перстень, который обнаружила в этой жуткой глубокой яме и поначалу скрыла от него, или же радоваться самой находке, с которой теперь уж точно не будет стыдно разговаривать с Гринбергом.
— Я тоже полагаю, что это сапфир, и очень, очень благодарен тебе, Томочка, что ты показала его мне. Это свидетельствует о твоем доверии, что для меня очень важно, — теперь он поцеловал руку Тамары, целясь губами в сапфир. — Надеюсь, ты понимаешь, что перстень теперь твой и только твой! И никакой Гринберг не сможет доказать, что он является его наследством.
— Да я об этом даже и не думала! Кто такой вообще этот Гринберг! Конечно, я понимаю, этот проект для тебя очень важен, но пообещай мне, Вася, если с этим парнем разговор не получится и если ты поймешь, что ему все это неинтересно и он не собирается вкладываться в усадьбу, просто забудь о ней, и все. Поверь, у тебя появится новый проект, надеюсь, что симпатичный… Он будет похож на нас с тобой, и его звонкий голос будет звучать в нашем с тобой доме. Господи, мне еще и самой не верится! Я же только сегодня узнала, что беременна! А хочешь чаю?
— Я все хочу, — проговорил растроганный Карташов, чувствуя, как силы возвращаются к нему.
— Тогда вставай. Я сейчас заварю чай.
После чая Василий, во всем новом, крутился перед зеркалом. Привыкший носить все серого и коричневого цвета, он никак не мог решить для себя, сможет ли он носить красный пуловер.
— Что скажешь, Томочка? Он не слишком… красный?
— Он вовсе и не красный, а приятного малинового оттенка, — ответила Тамара, нежно поглаживая пуловер, а заодно и Василия.
— Мне просто не верится… Спасибо тебе, дорогая…
И Карташов счастливо вздохнул.
28. Дождев
В поезде, перекусывая вареными яйцами с огурцами, я спрашивал себя, зачем я вообще еду в Москву. Что мне нужно? Ведь я уже сделал все, что мог — отпустил Таню, хотя все с самого начала указывало на то, что она лжет. Сколько бы я потом ни размышлял, так и не понял, зачем она вообще пришла тогда к моему дому и рассказала про Рокотова. Такого же мнения был и Вадим. Хотя, с другой стороны, Таня зачем-то скрыла преступление и похоронила подругу в лесу. Вместо того чтобы прийти в полицию и все рассказать. А может, она просто ненормальная? И именно поэтому ее поступки и не могут объяснить здоровые люди?
Хорошо. Но как тогда квалифицировать мое поведение? Получается, что следователь, зная о лесной могиле, бездействует? Если есть труп, значит, нужно заводить уголовное дело. И оно, учитывая мою информированность, должно привести прямехонько к Тане! Вот для чего она появилась у меня — чтобы этого уголовного дела не было! Чтобы все забылось. Но какой же наивной дурочкой нужно быть, чтобы надеяться на то, что ей удастся какое-то время пожить под фамилией Лины, да еще и оставить себе дочку убитой подруги. Получается, что и в этом случае ей впоследствии может понадобиться моя помощь — а вдруг ее разоблачат, задержат? А то еще и предъявят обвинение в убийстве подруги? И кому тогда она позвонит? Конечно, мне!
Сосед по купе всю дорогу спал и вставал только, чтобы сходить в туалет и выпить стакан чаю.
Я же, нервничая, постоянно испытывал чувство голода. И когда закончились яйца, отправился в вагон-ресторан, где заказал пюре с курицей и пиво.
Так трудно было признаться себе, что я боюсь этой встречи. А что, если она меня не встретит? Адреса же ее я не знаю. Расчет был лишь на то, что Таня не может меня не встретить хотя бы потому, что ей нет никакого резона портить со мной отношения. Она же понимает, что стоит ей только хотя бы на время исчезнуть из поля моего зрения или выказать мне свое неуважение, как я, уязвленный, начну действовать. И все равно ее найду! Буду действовать через соседку Ирмы, Любовь Николаевну. Или же займусь поисками в Москве девочки с очень редким немецким именем — Ульрика!
Поезд прибывал на Павелецкий вокзал ранним утром. Невыспавшийся, озадаченный предстоящей встречей, я стоял на перроне, всматриваясь в лица встречающих, и чувствовал себя крайне неуверенно.
И вдруг я увидел ее. Тоненькая, высокая. Бледное лицо, обрамленное каштановым каре. На ней были джинсы и голубая кофточка с коротким рукавом. Она улыбнулась, увидев меня, помахала рукой и прибавила шагу. Мы обнялись, я даже поцеловал ее в щеку.
— Рад видеть тебя, — сказал я. — Хорошо выглядишь.
— И я тоже рада. Давай пойдем. Я договорилась с таксистом.