— Привет, Дима.
— Привет, — услышала я.
— Я приехала. Надо поговорить. Ты найдешь время?
— Хорошо.
Мы договорились встретиться с ним в речном кафе. Я отправилась туда пешком. Шла по красивому зеленому бульвару и вспоминала, как носилась по этому городу без денег, напуганная до смерти, как останавливалась в какой-то маленькой гостинице, кажется «Голубка», чтобы убить время, как спала на пляже… Сейчас, когда я зажила совершенно другой жизнью, когда у меня были Лева и Маргарита и когда моя жизнь наполнилась новым смыслом, даже страхи мои стали другими, может, и не такими явными, но какими-то глубинными, опасными, ведь я по желанию Дождева могла все это потерять.
Я опоздала, потому что шла пешком, Дождев сидел за столиком на террасе возле деревянного парапета, за которым уже плескалась темная, зеленоватая мармеладовая вода.
Мы оба были с ним в джинсах, майках. Хотя если вернуться в прошлое, то мне хотелось бы, чтобы на мне было воздушное летнее платье в красных маках, а на ногах — изящные туфельки. Несмотря на то, что я была счастлива с Левой, мне хотелось (мысленно, конечно) снова соблазнить Дождева. Хотелось подойти к нему, поцеловать его в губы и сесть к нему на колени. Не думаю, что это испорченность. Просто этого желают многие женщины, даже самые счастливые, — почувствовать свою власть, насладиться тем впечатлением, что ты производишь на мужчину, который тебе нравится. А Дождев мне нравился, и даже очень. Но я испытывала к нему чувство, совсем не похожее на то, что испытывала к Леве. Дождев был моей сладкой отравой, мужчиной, память о близости с которым не так уж и редко будоражила мое воображение, волновала меня. Я бы не хотела быть его женой, но любить его на расстоянии какой-то особенной любовью, знать, что он есть и что я еще помню вкус его губ — разве это преступление?
Конечно, я не села к нему на колени и не поцеловала его губы. Но мы все равно обнялись и легко поцеловались, как старые знакомые.
Он смотрел на меня, как если бы я воскресла — с удивлением, потрясением, интересом, восхищением и любопытством.
— Снова в наши края? — спросил он, а я зачем-то принялась разглядывать его губы. В носу защипало, а глаза предательски начали наполняться слезами.
— Я скучала по тебе, Дождев, — мое горло словно кто-то сжал, я едва произнесла эти слова.
— Я тоже, — и его голос дрогнул.
Он загорел, волосы его выгорели; должно быть, ездил на лодке со своим другом Вадимом на рыбалку на острова, плавал в прохладной волжской воде, потом они варили уху в котелке. Таким я представляла себе его летний отдых в декорациях этого уютного маленького волжского городка.
— Ты так похорошела, Таня…
— А ты… ты похудел, загорел… Тебе очень идет загар… — Я смотрела на его смуглую худую грудь в вырезе голубой льняной рубашки, на его руки, покрытые золотистой шерстью.
Подошла официантка, Дождев спросил меня, что я буду, я ответила, что ничего.
— Спасибо, нам ничего, — сказал он, бросил на стол купюру, схватил меня за руку, и мы почти выбежали с ним из кафе. Его машина стояла в двух шагах. Через полчаса мы обнимались в его темной зашторенной спальне, на той самой кровати, где он любил меня как Лину.
…Дождев курил в постели, прикрыв глаза. Я, сидя рядом, пила ледяное молоко — единственное, что он нашел для меня в холодильнике. В открытое окно врывался теплый, почти горячий ветерок — собирался дождь. Пахло пылью, клубничным вареньем, которое варил кто-то в доме.
— Да, конечно, я не поверил в такое дичайшее совпадение, — рассказывал усталым голосом Дождев. — Две барышни, похоронив тетку, собрались в дорогу и вдруг решили остановиться и устроить пикник! Да мне раньше надо было догадаться, что никуда вы в тот день и не собирались ехать. Вы приехали туда специально, и ваша цель была — усадьба. Вы знали, что там что-то есть. Я долго думал, откуда Лина могла знать об этих драгоценностях. Ты-то, понятно, не местная. Значит, ей могла рассказать об этом только тетка Ирма — единственный родной ей и близкий человек. И я отправился в больницу, узнать, как и от чего умерла эта женщина. И выяснил, что не от онкологии, а от воспаления легких. Что ее подобрали неподалеку от того места, где на вас напал Рокот, и что она лежала несколько часов под дождем без чувств. Замерзла. Когда ее привезли в больницу, она была вся в грязи, ободрана, ногти сорваны… Это ведь она так поранилась, когда пыталась выбраться из подвала в усадьбе? Как она там оказалась? Как она о нем узнала? К тому же сильнейшим образом пострадала ее психика. Так? Таня, ты чего молчишь?
— Все началось с того, что в эти края приехал один молодой человек по имени Владимир Вагнер, потомок немцев, что проживали в этой местности. Этот человек восстанавливал католическую церковь в одной деревне. Но в один из своих визитов он появился со своим другом, Петром Гринбергом. На этот раз они приехали с чисто благотворительной целью — привезли деньги для местного Дома ребенка. То не простой Дом ребенка, там проживают очень больные дети, понимаешь? В этом доме работала наша Ирма. И после торжественного мероприятия в администрации, где и произошла передача средств, Ирма пригласила этих двух молодых людей к себе домой. Она готовилась к приезду, напекла пирогов. К тому же это было летом, они сидели в саду, разговаривали, пили знаменитое вишневое шампанское, которое умела делать только Ирма… И разговор плавно перешел к усадьбе Прозоровых. Владимир, который Вагнер, подбивал Гринберга заняться реставрацией усадьбы, ведь это имение принадлежало его предкам. И тогда…
— …Гринберг сказал, что это нехорошее место, да? Что усадьба хранит в себе какую-то ужасную тайну или проклятие, да? — усмехнулся Дождев.
— Он сказал, что под усадьбой есть захоронение крепостных, что граф типа истязал своих слуг, а когда они умирали, закапывал их прямо в подвале. На что Вагнер сказал, мол, это все глупости. Что ему откуда-то известно, что под усадьбой есть тайная комната, в которой похоронила себя сама графиня с любимой собакой. Что у графини было всего три великолепных борзых — Аврора, Леда и Быстра. И все три ей подарил ее друг или любовник, в общем, сосед Андрей Липовский.
— Три борзых?
— Да, три. Дело в том, что Ирма как раз и происходит из семейства Липовских. И что ей по наследству от бабки перешел старинный золотой медальон, на котором выгравировано «Аврора». Этот разговор так запал в душу Ирмы, что она решила узнать подробнее об этой усадьбе, собрать все истории и легенды, связанные с ней. Но усадьба усадьбой, а жизнь — жизнью. Эти двое молодых людей остановились в гостинице, понятное дело, и наутро должны были отправиться уже в областной центр, а оттуда на самолете в Германию. Но в доме Ирмы в это время гостила Лина, ее племянница. И уж никто не знает, как это случилось, в доме ли Ирмы или в гостинице, но Лина забеременела от Гринберга. Вернулась в Москву и родила там Ульрику. А Ирма переписывалась по интернету и с Гринбергом, и с Вагнером, рассказывала им, что было приобретено на их деньги для Дома ребенка, благодарила их за помощь. Поговаривают, что когда-то давно кто-то из родственников самого Владимира Вагнера долгое время проживал в этом Доме ребенка и умер там. Вот откуда его интерес к этому заведению.
Гринберг в шутку как-то спросил Ирму, действительно ли существует тайная комната графини? Не могла бы она узнать об этом в музее? Ирма сто раз хотела написать ему, что у него родилась дочь и что об этом он должен думать, а не о какой-то там графине… Но Лина не разрешала ей писать о дочери. И тогда, возвращаясь к теме усадьбы, Ирма отправилась к Карташову, сказала ему, что если он хочет, чтобы Гринберг начал восстановление усадьбы, надо бы раздобыть побольше сведений о самом графе, графине. Ирма ничего не говорила о тайной комнате Карташову, она дала ему понять, что Гринберг сомневается, что Прозоровы — его предки. И Карташов, чтобы убедить Ирму в том, что они одной крови с Гринбергом, позволил ей скопировать огромное количество разных документов из архива, в том числе и письма Андрея Липовского графине Верочке в надежде, что она убедит этого Петра вложиться в этот проект.
Вот так в руки Ирмы и попали письма Липовского Верочке, из которых она узнала всю трагическую историю молодой женщины. Были в письмах и упоминания какого-то алькова. Больше того, графиня планировала побег с Липовским, а для этого собирала свои драгоценности и прятала их как раз в этом алькове. Ирма изучила план усадьбы и зачастила туда. Она пробиралась туда вечером, когда была уверена, что ее никто не увидит. Она так поверила в существование этой тайной комнаты, набитой бриллиантами графини, что дала себе слово, что если найдет их, то часть потратит на Ульрику, а другую часть — на Дом ребенка.
Она долгое время искала эту комнату, ходила туда с киркой, лопатой и прятала их там, в кустах рядом с усадьбой. И вот однажды она, с трудом преодолев один завал между комнатами, случайно провалилась в этот, можно сказать, склеп… Упала прямо рядом со скелетами графини, ее служанки и собаки. Да так неудачно, что подвернула ногу, сильно поранилась… Фонаря не было, но в куртке были спички. И вот она, чиркнув пару раз, увидела весь этот ужас… Этот череп, эти кости, поверх которых, присыпанные землей, засверкали драгоценности…
Ирма взяла колье, еще серьги, кажется, и попыталась вылезти из ямы. Но шли часы, она замерзла, а вылезти не могла. Там была одна балка, она сгнила… Словом, с большим трудом по этой балке она выбралась оттуда. Была ночь, шел дождь, у нее поднялась температура. Она поняла, что если потеряет сознание или умрет, то эти бриллианты достанутся чужим людям. Поэтому она снова бросила их туда, навалила в проход к этому склепу камней и каких-то балок, и когда наконец выбралась на дорогу, то сил уже не было, и она упала. Там ее и подобрали утром грибники, отвезли в больницу, где она вскоре и умерла от воспаления легких. Но до этого она успела позвонить Лине и все рассказать. Мы срочно выехали сюда. Конечно, мы надеялись застать ее живой, но увы.