А дальше все произошло так, как я и рассказывала. И ничего бы не было, и мы с тобой никогда бы не познакомились, если бы там, на дороге, не появился злой и голодный Рокот. Он сначала забрался в машину, взял, что мог, и потом уже увидел Лину, которая, ничего не подозревая, вышла из леса с грибами. Я все это видела и решила, что Лину убили. Да и что было бы, если бы я кинулась к ней? Меня бы убили, да и Лина истекла бы кровью… Рокот бросился за мной, я побежала в сторону усадьбы, потому что мимо нее проходила дорога, ведущая к шоссе. Но, уже приблизившись к усадьбе, я подумала, что надо бы там взять хотя бы камень, чтобы обороняться. Я легко взбежала на крыльцо, бросилась туда, где было много камней, и когда Рокот начал подниматься ко мне, ухмыляясь, думая, что я попалась, потому что обратного хода как бы нет… Хотя там были окна, одно из них низкое, я бы легко вылезла через него… Словом, я подобрала большой камень и, подбежав к этому уроду, швырнула ему прямо в голову. Он сразу упал, замычал от боли, и тогда я нанесла ему еще один удар, очень сильный… Я проломила ему голову. Потом не помню, как в моих руках оказался нож, про который я тогда забыла. Небольшой перочинный нож, которым я резала маслята. И я, чтобы уж наверняка, нанесла ему еще пару ударов в спину. После побежала к Лине, отвезла ее… Потом вернулась, спрыгнула в этот склеп, понимая, что больше уже такого случая не представится. Причем я не была уверена, что там что-то осталось.
— И там все было так, как рассказала Лине ее тетка?
— Да. Так что не очень-то я тебя и обманула в последний раз. Единственно придумала, будто бы это я, спасаясь от Рокота, свалилась в этот склеп. Нет, его обнаружила Ирма. И на поляне мы оказались не случайно. Мы собирались обследовать усадьбу.
— Понятно… Единственно, что я не могу понять до сих пор, зачем ты пришла ко мне и попросила о помощи.
— Растерялась. Испугалась. И хотела узнать, кого убила. Ты же все знаешь…
— Там, под сосной, все чисто… — помолчав, словно пропустив через себя последнюю версию нашей истории и успокоившись, сказал Дождев.
— Я знаю, видела. Спасибо.
— Вот интересно, а где же этот медальон, который первый, «Аврора»?
— Сказать? Только пообещай, что сразу же и забудешь.
— Обещаю, — он погасил очередную сигарету, забрался под простыню и обнял меня, прижал к себе. — Так где?
— Ну конечно, у главного хирурга, который как раз находился тогда в больнице, когда привезли Лину.
— У Станкевича?
— Ну да! Что могла сделать простая медсестра, когда налицо уголовщина! Криминал?! Конечно, мы и ей тоже заплатили.
— Да, ну и кашу заварили… Зато клад нашли. К счастью, в городе никто и ничего так и не узнал. И после волны статей и репортажей в интернете и местных новостях про усадьбу вообще забыли. И Рокота больше никто не ищет. И Карташов успокоился, забросил свой грандиозный проект, женился на Тамаре, и у них родился сын. Жизнь продолжается.
— А что Гринберг?
— Приезжал в прошлом году. У него местные журналисты хотели взять интервью, но он отказался. Перевел пять миллионов рублей на счет Дома ребенка и уехал. Говорят, что он хотел увидеть Ирму и очень расстроился, когда узнал, что она умерла.
— Бог с ним, с этим Гринбергом… Не понимаю только, почему Любовь Николаевна ничего не сказала, они же наверняка виделись! Мы тоже приехали не с пустыми руками. Мы с Линой организовали фонд помощи детям-инвалидам, завтра надеемся встретиться с руководством Дома ребенка, представителями администрации… Хотим тоже помочь деньгами, инвалидными колясками, лекарствами.
— Ну что, круто! Ничего не скажешь. Так вы для этого приехали?
— Нет, не только. Дима, я места себе не находила все это время, мне постоянно казалось, что вот-вот за мной придут и арестуют… Я больше так не могла. Скажи, что все закончилось, что я могу жить спокойно.
— А ты думала, что я не сдержу свое слово? Кто мешал тебе жить спокойно?
— Память. Я же убила человека!
— Считай, что ты была на войне, если тебе так будет легче.
Голова моя лежала на плече Дождева. Как так случилось, что я предала Леву? Что это за помутнение рассудка? Нам хватило только встретиться взглядами с Дождевым, как мы там, в кафе, все поняли и сбежали оттуда!
Вот бы еще Лина встретилась с Гринбергом! Может, Любовь Николаевна, зная о нашем приезде, все же связалась с ним и рассказала ему о том, что у него растет дочь? Как было бы чудесно!
За окном стало темнеть. На город опустилась фиолетовая вечерняя мгла, зажглись уличные фонари. Лева, тактичный и все понимающий, не звонил, осознавая, что у меня серьезный разговор с Дождевым. В спальне было тихо, разве что слышно было, как разговаривают где-то соседи, звякает посуда, женщина с верхнего этажа зовет сына домой…
— Мне пора, Дима. Не провожай. Не надо.
Он не хотел меня отпускать. Он не задавал вопросов, есть ли у меня кто, а я не торопилась рассказывать. Но мы оба откуда-то знали, что это далеко не последняя наша встреча. Что когда-нибудь я снова приеду сюда, или он приедет в Москву, и мы встретимся, хоть на час или два, а то, может, и на целый день. И что наша жизнь теперь, с кем бы мы ни жили, будет более полной, потому что мы есть друг у друга. И наши жизни, текущие параллельно, все равно рано или поздно пересекутся. Пусть это будет в скромной марксовской гостинице «Голубка» или роскошной московской «Четыре сезона», да где угодно, главное, встретиться, обнять друг друга.
Мысленно прося прощения у Левы, я оделась и вышла из квартиры Дождева. Целуя его, сколько раз я касалась маленькой родинки над уголком его верхней губы. Так и ушла, не раскрыв ему самой главной своей тайны. Про маленькую родинку на том же самом месте у нашей дочери.