Он скрылся в доме метеостанции, и до того стало тихо, чисто и бирюзово... И как-то, что ли, еще безгрешно... Как в первый день творения. Такое чувство безгрешности, чистоты, я помню, ко мне приходило в кабинете Ильи Константиновича Зеленого.
За дверью дома взвизгнула от счастья собака, должно быть, кто-то погладил ее. Пролетел самолет, близко к гребню горы. Прогрохотал в недрах взрыв. Прорычал вездеход. И снова сделалось тихо, как было.
И здесь и там...
Ищу Кето Гогитидзе. Ее полное имя Кетеван. Где Кето?
Мне отвечают:
— Она уехала на сессию Верховного Совета. Она депутат прошлого созыва и этого созыва. И еще она член бюро ЦК ВЛКСМ. Кончится сессия в Москве, она поедет в Киев, по комсомольским делам.
Какие еще у Кето нагрузки? На первый случай хватит и этого.
Вообще Кето Гогитидзе сборщица чая в колхозе имени Пятидесятилетия образования СССР в Аджарии.
Сколько лет Кетеван?
Мне отвечают:
— Наверное, лет двадцать шесть. Или двадцать семь... — Отвечают без той уверенности и всезнайства, с какими обычно говорят об односельчанах. Кето живет в селе Бобоквати, но есть в ней какая-то, что ли, загадка для односельчан. Она живет и здесь и еще где-то далеко...
Есть ли муж у Кето?
Мне отвечают:
— Мужа нет. Не может найти подходящего парня. Хорошая, работящая девушка, в девятнадцать лет Героем Социалистического Труда стала, а мужа нет. Ищет и не находит.
Когда Кетеван вернется?
Никто не знает. Разводят руками:
— Должна вернуться. Давно уже уехала. Вернется и опять уедет.
Ладно, подождем. Пока займемся другими делами. Поищем других чаеводов. В Бобоквати восемнадцать Героев Социалистического Труда, их трудовое геройство проявилось на сборке чая.
Председатель колхоза Амиран Гагаишвили похлопал меня по плечу — ну, не похлопал, так, чуть приобнял:
— К нам приехали в гости — отдыхайте...
Я приехал не отдыхать. Я приехал работать. Именно это я и сказал Амирану. Амиран махнул рукой, в том смысле, что работа не волк, в лес не уйдет.
Председателю лет тридцать пять. Пока я гостил у него в колхозе, дожидаясь Кето Гогитидзе, пока побывал в других колхозах, пока вернулся домой, собрался с мыслями, написал... Пока то, что я писал, читал редактор журнала, пока он думал, стоит печатать или не стоит, пока мою рукопись засылали в набор, набирали, читали гранки, верстали номер, печатали, Амирану исполнилось тридцать шесть. Молодой председатель. И образованный: закончил экономический факультет Тбилисского университета, готовил себя к научной деятельности, писал диссертацию. Став председателем, продолжает писать. Помедленнее пишет, урывками. Но — допишет. И защитит.
Гладко выбритый, сероглазый, я бы даже сказал волоокий, кудрявый, тщательно причесанный, с первой сединою в висках, в костюме цвета асфальта, просохшего после дождя, председатель колхоза села Бобоквати Амиран Гагаишвили был здесь на сельской улице, у широкой лестницы с колоннадой, ведущей в правление — белокаменный дом, но он был еще и где-то там, вдалеке, может быть, в храме науки, если не в храме, то в центре научной мысли. Или неподалеку от центра. Взор его выражал ум, сметку и еще, пожалуй, усталость — не ту усталость, которая увенчивает привычные для работника труды, а след раздумий, душевных борений.
Председатель Гагаишвили походил на дерево, которое в зрелом возрасте, с развитой корневой системой и кроной вдруг подрыли, подрубили и увезли в новое место, посадили в девственный грунт. У дерева достаточно соков и сил прижиться, но подрублены корни и нужно время, чтобы им заново отрасти.
Такого рода пересадки, то есть перемещения работников из одной социальной и производственной среды в другую (сравнение с древесными пересадками хромает, как и всякое сравнение), происходили и происходят повсеместно, во все обозримые времена. Вспомним хотя бы движение тридцатитысячников, развернувшееся в середине пятидесятых годов. Председателями колхозов в ту пору становились партийные, комсомольские, профсоюзные и другие работники, директора заводов, кандидаты наук, журналисты. Парторг редакции той газеты, где я работал тогда, Костя Лагутин и мне предлагал подавать заявление, чтобы и меня пересадили из редакции в колхоз — не сразу председателем, сначала заместителем. Мне было двадцать четыре года. Косте Лагутину на два года больше, чем мне. Я не пошел в председатели, не рискнул или, вернее сказать, не посмел (меня бы и не взяли, это Костя думал, что возьмут). Костя пошел. Где он и кто он теперь, я не знаю.
Амиран Гагаишвили провел меня к себе в кабинет, пригласил главного агронома, главного экономиста, и все они были добрые молодцы, бравые, черноусые, загорелые, образованные — загляденье. Председатель немножко скучал, покуда я выспрашивал цифры и показатели. Цифры мне сообщили округленные, шестизначные и даже семизначные. Доход колхоза миллионный, урожай главной культуры — чая — исчисляется сотнями тысяч килограммов. Председатель скучал не потому, что ему скучно было сообщать эти цифры корреспонденту, а потому, что он входил в мое положение, понимал меня в той же мере, как и себя самого. Неподалеку тепло дышало, плескалось Черное море, в садах поспели мандарины, виноград уже собран и превратился в молодое вино; виноградные выжимки, пройдя соответственную перегонку, сделались чачей; хурма потрескалась от спелости и сладости, чай убран, доходы получены и сочтены — время осенних даров и пиров...
Председателю было скучно за меня, что вот я приехал издалека и прозябаю в конторе вместо того, чтобы...
— Инженер-механизатор Абдул Болквадзе будет вас сопровождать, — сказал Амиран Гагаишвили. — Посмотрите, как наши люди живут. Какие будут вопросы — пожалуйста, мы ответим.
Мой вожатый Абдул Болквадзе куда-то меня повез на старой «Волге», которая хотя уже и набегала, напетляла более сотни тысяч километров по аджарским вихлястым дорогам, бежала ровно, без каких-либо признаков одышки или учащенного сердцебиения.
Вообще я заметил: в Грузии машины будто и не знают никаких машинных болезней; клапана у них не стучат, мосты не гудят, карбюраторы не чихают. То есть, конечно, гудят и чихают, но занедужившие машины, как звери, уносят свои недуги подальше с глаз, на задворки и прячут их там. У нас чуть что, хозяин машины радехонек выкатить свою красавицу в людное место, под окна жилкооператива, всю разобрать, развинтить и заняться текущим ремонтом. Редкий автомобилист, или, как его называют профессионалы, «частник», в наших краях, поехав за город, устоит от соблазна — на лоне природы, у речки, у озера, даже у моря, средь сосен и дюн — слазить своей любимице под капот, вздрючить ее на домкрат, окатить ключевой водой, перемонтировать колесо, поменять воздухоочиститель, спустить масло из картера. Да мало ли что еще...
Хозяин машины, завинчивая гайки и замеряя уровень масла, бывает серьезен, исполнен чувства ответственности в той же мере, как, скажем, мастер-сборщик на монтаже космического корабля. Его руки в машинном масле, он — царь и герой; его семейство подобострастно глядит на папу: наш папа все может сам. О! этот культ техухода! Загнать машилу на яму, залезть в эту яму, под брюхо к своему идолу, сидеть там день-деньской...
Лето у нас короткое, только снял машину с зимней консервации, глядишь, опять пора ее консервировать на зиму, подводить под мосты кирпичные стойки, уволакивать домой аккумулятор, чтоб не замерз. Человек при машине или машина при человеке — у нас об этом не думают, некогда думать, надо подтягивать ступицы, проверять сводимость колес, шприцевать полуоси, производить антикоррозийную смазку. Ездить вроде и некогда. Поковыряться в моторе — и ладно: сам спокоен и машина цела.
В Грузии на машинах ездят, даже и без цели, не по назначению, просто так ездят, чтобы удовлетворить изначальную родовую потребность в быстрой езде и, стало быть, риске. Езда с ветерком на «жигулях», быть может, напоминает грузину вихревую скачку его пращура времен «Витязя в тигровой шкуре»: поле брани, стук копыт, звон булата. Мчаться навстречу — пусть и не врагу, какому-нибудь там «Москвичу», встречать грудь в грудь роковую опасность, кто первым свернет... Гнаться за «Запорожцем», как гонится барс за серной, догнать — и вдруг заскрежетать тормозами. Войти в вираж, чтобы разом взвизгнули все четыре ската. При полном отсутствии обзора, не сбавляя скорости, сунуть нос за скалу, с фатальной верой в фортуну: авось пронесет...
Если бы привезти, ну, скажем, ленинградского автоинспектора в Грузию, поставить его где-нибудь на Военно-Грузинской дороге, у выезда из Тбилиси, постоял бы он там, поглядел, помахал полосатой палочкой, посвистел в свисток — и вскоре упал бы без сил и чувств от махания и свистения. Маши не маши, свисти не свисти, грузинские водители ездят не столько по правилам, сколько по вдохновению, страстно, азартно.
Но, при всей разнице темпераментов наших водителей и грузинских, процент дорожных происшествий в Грузии не выше, чем у нас. Еще неизвестно, что лучше (то есть что хуже) в потоке машин на шоссе: джигит с его неистребимой жаждой первенства или тихо ползущий растяпа-флегматик с его никому не нужной готовностью пропустить вперед себя любого и каждого.
Как бы там ни было, машины в Грузии на ходу, в порядке. Ездят на них круглый год, не ставят на консервацию, чему, конечно, способствует климат. Если занимаются техуходом (а как же иначе?), то в стороне от проезжих дорог, в укромных местах, не выставляя напоказ технологических процессов. И в этом я вижу какую-то, что ли, стыдливость. Машина должна резво бегать, служить хозяину, сиять лаком и хромом, а все, что за этим лаком и хромом, не касается посторонних.
Вообще есть два подхода к производственному процессу и его результату. В одних местах если поставят дом на ремонт, то его заберут со всех сторон ярко раскрашенными легкими щитами, укроют от глаз людских и строительные леса, и бадьи с раствором, и штукатуров с мастерками. Процесс незаметен, зато его результат — дом с наново побеленным фасадом, лепниной и пилястрами — вдруг возникнет во всей красе, словно по мановению свыше. В других местах наоборот: ремонтируют дом на виду, откровенно; весь микрорайон заляпан известкой, завален досками и ржавыми трубами; объект обнесут галереей с козырьком, под которым можно пройти, лишь согнувшись в поясном поклоне; у прохожих над головами качаются в люльках зычноголосые девы — и до того они перемажутся, упаси бог стать с ними в очередь за кефиром...