На сцене стол. За столом президиум: комсомольский секретарь Настя Табанчукова, завклубом Петр Дегтярев да инструктор райкома комсомола.
Свинарка Маша Тинина пишет протокол: «...физкультурно-спортивной работы нет, культурно-массовой работы нет... признать работу удовлетворительной».
Настя Табанчукова улыбается. Ей все равно. Она выходит замуж. Со свинофермы уйдет. Теперь ей это не надо. Муж в эмтээсе работает.
Маша хочет выступить, сказать против Насти. Неправильно Настя делает. За ней и другие девчонки тянутся куда полегче. Нельзя так делать. Еще секретарем называется. Мало ли что муж... Маше очень хочется выступить, но она посматривает в угол и все не решается. Там, в углу, сидит Ленька Зырянов, лузгает семечки. Рядом с ним его дружки. Под дверью где-то скулит, просится внутрь гармошка.
Маша пишет протокол.
Кто за? Кто против? Кто воздержался? Единогласно...
Чего выступать? Маша не первый раз пришла на такое собрание.
Инструктор пошептался с Табанчуковой, встал.
— На повестке дня выборы секретаря комсомольской организации. Прошу выдвигать кандидатуры.
— Тинину... — это Ленька Зырянов так просто крикнул, созорничал.
— Зырянова... — это Ленькины дружки стараются.
— Табанчукову...
— Дунькина... — это кто-то выкрикнул из-за двери.
Инструктор постучал карандашом о графин с водой.
— Прошу поднимать руки.
Настя Табанчукова сразу подняла руку, будто только и ждала этих слов.
— Я предлагаю избрать секретарем Петра Егоровича Дегтярева. Он товарищ активный. Показал себя на работе как завфермой, а также и здесь, в клубе. От общественной работы никогда не отказывался. И по возрасту еще молодой. Коммунист... Я думаю, вполне подходящая кандидатура.
— Какие еще есть предложения?
Предложений никаких больше нет.
Петр Дегтярев встал. Все услышали, как скрипнул под ним протез. Лицо у него широкое в скулах, небритое. Можно дать ему лет двадцать восемь, но можно и сорок. Заматеревший мужик.
— От работы я не отказываюсь, — сказал Петр. — Но и вы чтобы тоже... помогали. У меня еще опыта такого пока не имеется. Сами должны понимать. Собирать вас на собрания не буду. За каждым ходить нет у меня такой возможности. Когда объявление повешу, чтобы все как один. Понятно?
За Дегтярева голосовали единогласно. Человек он основательный. Это не Настя Табанчукова.
После собрания инструктор райкома комсомола сказал Дегтяреву:
— Ну, давай, Петя. Только, смотри, не загибай. Я знаю, ты любишь дисциплину наводить. Учти, в комсомоле работать — это тебе не в роте старшиной...
Начались танцы — «товарочка», «тырла», топтание, пенье припевок. Иногда гармонист заводил «Севастопольский вальс». Но вальс в Чеканихе мало кто умел танцевать.
За окнами ночь и осень.
Петр Дегтярев стоит в углу под лампой, смотрит. Ленька Зырянов шатается по залу зря, задевает девок, клубится с парнями, а следом за ним Санька Дунькин трясет своими рукавами. Это он сам себя назвал Дунькин. В деревне его больше зовут Ежиком. Родни у него нет, метрик нет. Ушел из детского дома и стал жить в Чеканихе, всегда готовый к дурашливым словам, к дурашливому смеху. Он может ходить в болото в буран, может живьем заглатывать лягушек. Где Ленька Зырянов, туда норовит и Санька. Дружки. На голове у Леньки фуражка. Он не расстается с ней никогда. Петр шагнул к Леньке, сцапал его за плечо.
— Шапку сними. Ну-у! Не хулиганничай. В клуб пришел.
Ленька потянул с головы фуражку. Не стоит спорить с Петром Дегтяревым. Его не переспоришь.
— Я-то что? Один я, что ли? Со всех снимай.
— А ты пример покажи. Комсомолец ты или кто?
Не мог Петр Дегтярев быть без дела. Раз его выбрали секретарем, значит надо действовать.
Дверь клуба отворилась, вошел председатель колхоза. На нем новенький, синего бостона костюм. Ботинки чистые. Седые волосы расчесаны на пробор. На шее синий галстук.
— Разве так танцуют? — сказал председатель с порога. — Так только гвозди в пол загонять...
«Тырла» притихла.
Председатель подошел к гармонисту.
— Ну-ка, давай вальс. Можешь?
— Могу, — обрадовался гармонист.
Гармошка затянула бойко, с придыханием: «...Севастопольский вальс, золотые деньки».
Председатель прошелся немного по залу, кого-то выглядывая. Девчата попрятались за парней, поприжимались к стенкам. Председатель остановился против Марфы Дегтяревой, дальней родственницы Петра, птичницы. Характер у Марфы тихий, боязливый. Она и в клуб-то пришла просто так, поглядеть.
Председатель поклонился Марфе и протянул ей руку.
— Разрешите вас пригласить.
Марфа попятилась, прошептала только:
— Ой, да ну…
Руки председателевой не взяла. Тогда председатель сам подхватил Марфу и закружил ее по залу. Марфа засеменила непривычными ногами, а потом ничего, приспособилась.
После Марфы председатель пошел кружить без передышки Машу Тинину. Маша умела танцевать все танцы.
Никто из девчат уже не прятался, не жался к стене. Кое-кто даже вышагнул ближе к центру, чтоб стать на виду. Всем захотелось потанцевать с председателем.
Уходил домой председатель распаренный, утирался платком. Сказал Дегтяреву:
— Можешь считать, что танцевальный кружок приступил к работе. Вальс разучили, следующий на очереди краковяк.
По дороге домой Петр размышлял о событиях сегодняшнего вечера: «Дела-а... Скрылев, сколь был председателем, ни разу в клуб не зашел, а этот танцевать вздумал. С Марфушкой!..» Петр засмеялся вслух, громко.
Пришел домой — в избе темно. Позвал:
— Елена!
Тихо в избе. Еще раз:
— Елена! Председатель в клубе с Марфушкой вальс танцевал.
Опять тихо... И вдруг словно картошка с печки просыпалась, полетели вниз увесистые слова.
— Явился, хромой черт. Да чтоб тебя и вовсе-то не было. Чо тебе здесь? Хозяин... Черт навязался. Другой месяц изгородь не горожена. Печка не мазана стоит. А ему все собрания да вальсы. Нашелся активист...
— Ну, будет. Будет, сказано... Ну...
Слова все сыплются. Много их там скопилось. На печке.
Петр похлебал молока, лег спать.
Утром встал в шесть, пошел в правление. В председательском кабинете уже сидит народ. Петр тоже сел, задымил махрой.
На стенах кабинета бумаги. На бумагах желтые столбики и цифры. Растет колхоз в Чеканихе. Председатель сидит за столом, и Петру видно, как он надежно обхватил ногами табуретку. Колени у него широкие. Петр разглядывает председателя. Не первый день председательствует, а все интересно: непривычный он, новый для Чеканихи человек. Что его занесло в такую даль? Мог бы куда-нибудь и поближе.
Председатель щелкает на счетах и говорит:
— Строить надо. Лесу для начала нужно не меньше сотни кубов. Свинарник новый — раз. Гараж надо? Надо. Машин развелось восемь штук. И так домов хотя бы десять поставить, для колхозников. Вон у Дегтярева изба на ладан дышит... А? — Председатель смотрит на всех разом так, словно ждет ответа и ответ заранее приятен ему.
— Правление пора строить, — сказал Скрылев.
— Ну, это пока отложим. Под этой крышей еще можно править. Да... Так я думаю, Петра мы бригадиром пошлем в лес на делянку. Он теперь у нас комсомольский вожак — поднимает молодежь. Как ты, Петро?
— Если направите, я что ж...
— А как ребята?
— Я поговорю, у меня все согласные будут.
— Ну вот, давайте. Трактор с вами отправим. А то, я гляжу, его тут приспособили тут сено возить. Наложат на сани копешку — и айда. Это не дело. Сено можно возить на лошадях.
— Эмтээс будет против, — сказал Скрылев. — В договоре не сказано насчет лесозаготовок.
— Ничего, отправим трактор, а там уж как-нибудь будем расхлебывать.
Петр идет по улице. Деревяшка совсем расшаталась. Пора ее менять. Надо ехать в Барнаул за новым протезом. Теперь уж до весны...
Санька-Ежик бредет куда-то, болтая рукавами. Издалека кричит:
— Здравствуй, дядя Петр.
Петр опять остановился.
— Ну ты, чо ходишь? Давай собирайся. В лес поедешь. На заготовку. Чем без дела околачиваться. Хорошо будешь робить, в комсомол поступишь.
Дунькин заголосил частушку. Знал он их великое множество:
Шел я лесом-просеком,
Нашел пилу с колесиком,
Колесико вертелося...
И зашлепал драными ботинками по густой черноземной грязи.
Ленька Зырянов мчится на мотоцикле узкой машинной колеей, проложенной по грязи. Фуражку сдуло на затылок, только козырек торчит. Сзади сидит Маша Тинина.
— Стой! — кричит Дегтярев и машет руками. — Ехай сюда.
Ленька остановился, глаза его все вздрагивают. Ур-р-р-р! — взревывает мотоцикл.
— Ну, все гоняешь, — говорит Дегтярев. — Собирайся, в лес поедем. На делянку.
— А ты чо за указ? — высунулась из-за Ленькиного плеча Маша. — Пусть председатель и назначает. Леня уж сколь ездил. И кроме него есть мужики.
— А что? — обрадовался Ленька. — В лес так в лес.
Ур-р-р-р! — обрадовался мотоцикл, рванулся. Маша обернулась на ходу:
— Дегтяре-е-в! Возьми и меня в лес. Я пова-ри-и-ить буду.
Белая краюшка гор виднеется на юге. Первая снежина повихляла в воздухе, выбирая, где сесть. Ничего не нашла подходящего, тихо опустилась в грязь и сгинула. И летящие следом — сгинули. Но летели снежины все гуще — и грязи не стало.
Степь сделалась белой. Краюшка гор растаяла в белизне.
Петр Дегтярев не заметил, когда потерялись горы. Это ему все равно. На горы он не глядит. Занят делом.
Инструктор райкома комсомола добирался до лесной делянки полдня. Председатель колхоза в Чеканихе дал ему лошадь и кошевку. Собрал газеты и журналы, что скопились на столах в правлении, засунул в мешок, уложил его в сено на дно кошевки. Жена Петра Дегтярева Елена принесла кулек с вареной гусятиной, яйцами, салом и бутылки с топленым молоком. Она провожала кошевку до последней деревенской избы, все говорила о том, какой у нее мужик — золотые руки, незаменимый в колхозе человек.