— Куликова бы вам заменить, — сказал Владик Николин, — и Телепенин что-то не очень...
— Знаем мы, знаем, — сказал тренер, лежа в трусах на постели, являя собой спокойствие, силу и зрелость, опершись на мощную руку седым виском. — Мы все это знаем. Но что мы можем поделать? Ведь тренер не властен вывести игрока из команды или пригласить в свою команду нового игрока. У нас слишком много хозяев. Я иногда хватаюсь за голову от обилия инструкций и нагоняев. Нами руководит Центральный совет общества, республиканская федерация и городской спортсовет и профсоюз, и, конечно, хозяева города... Ведь их-то, хозяев-то наших, — десятки, а я-то один... Да еще одиннадцать игроков и круглый мячик... Вот и все. Что я поделаю с Куликовым?
— Да, сказал Владик, — ничего не поделаешь с Куликовым.
— Вдруг я заменю Куликова — и мы проиграем? Вся команда восстанет против меня. Где я возьму гарантированную замену в середине сезона? Набаловались нынче игроки, заелись... Никто не дорожит своим местом в команде. Из одной команды его отчислят, в другой с удовольствием подберут. Попробуй заставь его нынче потренироваться сверх положенного. Он точно знает, и медицина его в этом поддерживает, какой ему полагается отдых... А мы в тридцатые годы, помню, по три матча играли на дню. Да еще занимались легкой атлетикой, греблей, ежедневно по восемь часов нагрузки... И ничего, играли... И на здоровье не жаловались... Трудно стало работать в футболе, — сказал тренер «Урана», — очень много всякой деятельности вокруг футбола ведется, без понимания нашей специфики. В работу тренера может вмешаться всякий, и это порой сводит работу на нет. До курьезов доходит... Тут вызывает меня как-то Сергей Иваныч к себе в кабинет. «Ну что, говорит, сколько у тебя очков?» Я говорю: «Одиннадцать». — «А у «Торпедо» сколько?» Я говорю: «Двадцать одно». — «Так что же ты, говорит, не можешь десять очков нагнать, что ли?
Смотри, говорит...» Вот так-то: смотри...
— Да-а-а, — сказал Владик.
— Со стадиона едешь после игры, — сказал тренер «Урана», — стыдно! Спрятался бы куда-нибудь с глаз долой... Я не пью, не курю, а то, наверное, напивался бы после каждого проигрыша... Да и так до инфаркта дойдешь.
Владик вышел на жаркую, людную улицу уже не тем, каким вступил в Центральный отель. Он словно теперь приобщился к невидимой с улице сфере. «Какое счастье, что я сюда прилетел, — думал Владик Николин, — я прикоснулся теперь к футболу с другой стороны». Город казался ему по плечо. Трамвайчики бегали, несерьезно звенели. Дома расселись вдоль улиц приземисто, непричастно прогрессу, как бабы, лузгальщицы семечек. «Самара, — думал Владик Николин, — провинция-матушка, самаритяне...»
Он обратился к двум девушкам:
— Девушки, где тут находится стадион?
Стадион был пока что не нужен ему, и девушки поняли, что не нужен, но рассказали подробно дорогу, внимательно глядя при этом на Владика.
Он назвал этим девушкам город, откуда приехал, и что-то мелькнуло в глазах у девушек — вспышка неясных мечтаний.
— Я репортер, — сказал Владик Николин. — Мне надо писать о футболе, о сегодняшнем матче эпохи: «Крылья Советов» — «Уран».
— Мы не ходим смотреть футбол, — просто сказали девушки. — Это нам неинтересно.
Девушки разнились цветом волос и глаз. Одна из них была темнокудра, с клипсами в мочках ушей. При виде ее вспоминалось монисто, стучание каблучков, дрожанье плеч, высокого тембра контральто: «И-эх! Да поцелуй, обойми, приголубь!» Владик подумал о конкурсе на замещение вакансии в цыганском ансамбле.
Другая, с крутыми скулами, обтянутыми матовой, яблочной кожей, была волжанка. Глубинно русский женский характер светился в ее широко посаженных серых глазах, во внимательном, без жеманства, взгляде. Подбородок у девушки был основателен, как мезонин в старой русской даче, волосы русые, нос немножко припух и являл доброту... Волжанку звали, как жену Чернышевского, Ольгой, цыганку же — Галей.
— Вы, девочки, уж простите меня, — говорил Владик Николин, — что я к вам бесцеремонно так привязался на улице. Просто я тут приезжий, чужой... Мне хочется как-то найти с вашим городом общий язык. Я много наслышан, что на Волге живут самые красивые девушки в стране... Существует такое мнение, что жениться надо ехать в Куйбышев или в Саратов.
И снова что-то набежало в глазах у девушек, промелькнули тени несказанных и укромных мечтаний. Девушки были просты, не избалованы своим городом, старой Самарой.
— Единственное место, — сказала Оля, — куда бы мне хотелось поехать, это Ленинград. Москва — проходной двор, все несутся, вылупив глаза... В Ленинграде — музеи, театры, мне так Райкин нравится. Товстоногов...
Галя молчала, только изредка поднимала глаза и как бы обволакивала Владика южной, восточной, цыганской знойностью. Они шли по горбатой улочке, под тополями, и между Олей и Галей уже возникло силовое поле ревности. Галя немножко прищелкивала каблуками, чтобы Владик смотрел на ее стройные до сухости цыганские ноги. И Владик смотрел.
Он вскоре узнал, что Оля и Галя — студентки-медички, что Оля живет в этом городе с мамой, а Галя приехала из Краснодара, снимает угол, что хозяйка Галиной комнаты вчера уехала в отпуск и поэтому Галя — одна... У Олиной мамы есть домик и садик в окрестностях города, завтра Оля и Галя поедут туда снимать урожай зимних яблок. Мама же не поедет. Оля с Галей будут на даче одни.
— Если хотите, поехали нам помогать, — сказала Владику Оля. — Яблок много — кошмар. Мы с мамой не знаем, что с ними делать...
— Давайте встретимся после футбола на этом углу, — предложил девушкам Владик.
Галя сказала:
— Я не смогу. Оле одной придется... Желаю успеха.
«Уран» прогуливался возле автобуса — юные парни в тренировочных синих костюмах. Некоторые толкались, возились, как школьники перед поездкой в колхоз на уборку картошки. Мальчишечьи лица были смешливы у футболистов «Урана», а шеи тонки.
Отдельно от всей команды стоял капитан Кузяев, храня на лице ответственность и заботу. Куликов выделялся могучим своим костяком. Мигалкин вблизи был такой же, как и на донышке стадиона, с подсолнухом-головой.
Явился тренер «Урана», седой, в темно-синем костюме, с почетным значком в петлице. Он пригласил Николина в автобус и сообщил команде:
— Нашу игру приехал смотреть корреспондент.
Команда оборотилась к Владику. Он радостно засмущался, подумал: «Ну вот, приехал не зря. Теперь они будут стараться».
— Как настроение? — бодро спросил он у молодого парнишки, сидевшего ближе к нему, Непонимаева или Садыева. — Какой будет счет?
— У тренера спрашивайте, — сказал парнишка.
Автобус вскоре въехал на стадион. Команда ушла в раздевалку. И тренер ушел. Владик двинулся по окружию поля. Стадион наполнялся мужчинами в белых рубашках. Мужчины несли под мышками пиджаки. Милиция выстраивалась в проходах, Владик чувствовал на себе ее взгляд. Он сел на низенькую незанятую скамейку, вынесенную к самому полю.
Владик видел траву на поле, мог различить незатоптаниый подорожник и одуванчик. Тут грянул судейский свисток, и «Уран» навалился па «Крылья Советов». Не стало смешливых мальчишек, неслись по полю готовые к бою мужи. Алябьев частил ногами по левому краю, по правому краю бежал Кузяев. Обманывал вражеских стопперов Ося Мигалкин. Урчал стадион. Садилось солнце. Сочилась багровость заката. Станислав Телепенин в падении схватывал мяч ногами, выкидывал его Куликову. Куликов сносил попавших навстречу хавбеков «Крыльев Советов».
В двадцать тысяч глоток свистал стадион. Тут не было иронических объективистов. Все болели за «Крылья Советов».
Только Владик Николин, сидя на низкой скамейке у края поля, кричал Мигалкину:
— Ося, давай!
«Уран» нажимал. Защита его прибежала в центр поля. Кузяев с мячом доходил до вратарской площадки. Взлетали над скопищем футболистов угловые мячи. Метался вратарь. Стадион заходился разбойничьим свистом. Этот свист, выражал не презрение к дрогнувшим «Крыльям Советов», а как бы угрозу: «Нас двадцать тысяч! — свистали мужчины. — Наш город вам не позволит! Мы все против вас!»
...Атака нахлынула, захлестнула штрафную площадку «Крыльев Советов», Станислав Телепнин вышел с мячом на свободный прогалок и шпажным ударом воткнул его прямо в ворота. Стадион поперхнулся свистом, примолк. Владик хлопал в ладоши и вскрикивал:
— Браво, «Уран»!
Как вдруг появилась откуда-то боль. Будто пчела укусила в шею. Он отмахнулся, поймал чью-то руку: мужчина, сидящий за ним, воткнул в его шею горящую папиросу. Мужчина оскалил зубы. Его соседи тоже оскалили зубы. Они смеялись.
— Ты что это делаешь? — сказал Владик мужчине. — Ты где находишься?
— Извините, — сказал мужчина, — хотел в урну кинуть, да не попал.
— А ты чего это, парень, «Урану» хлопаешь? — сказали с верхнего ряда. — Мы тут все болеем за «Крылышки». Ты нам не мешай. Мы это не любим.
Владик ссутулил спину, смолчал. «Уран» теперь оборонялся. Куликов откатывал мяч своему вратарю. Телепенин пулял как попало. Мигалкин плел кружева. Мяч то и дело выскакивал с поля на гаревую дорожку, залетал на трибуны. «Уран» тянул время...
«Боже мой, — думал Владик Николин, — ведь они проиграют... Пускай бы лезли в атаку...»
Воспалялось закатное небо. Мужчины надели на плечи черные пиджаки. Все трудное было держаться «Урану». Все чаще свистел на поле судья. «Как я выберусь, что со мной будет?» — думал Владик Николин. Он не хлопал теперь в ладоши, не подбадривал Осю и Борю. «Крылья Советов» забили ответный гол.
Наступил перерыв. По-южному скоро сгустились потемки. Не стало видно трибун стадиона. Прохлыпул сверху пыльный и синеватый прожекторный свет. И снова забился мяч в воротах «Урана»... Свистал стадион. От свиста, казалось, рождается ветер. Ни яхты на море, ни рейсовый самолет, ни песни Эдиты Пьехи не отвлекали мужчин от футбола. Город Куйбышев жаждал победы, расправы. Он свистел в сорок тысяч пальцев.
«Уран» сбился в кучку, махал руками. Было видно, что это мальчишки, что им неприютно под свистом, под светом прожекторов. На табло появились новые цифры: два — один. Стадион весь полнился грозной радостью. «Крылышки» победили. Двадцать тысяч мужчин понесли свою радость по теплым, черным, тополевым улочкам. Всюду слышался смех и гов