Во многих молодых семьях, которые именуют счастливыми, творится то же самое, поэтому такие ссоры сами по себе не опасны. Но эти двое гордецов и недотрог были совершенно не похожи на других.
Однажды из-за какого-то пустяка Зулейха предложила Юсуфу развестись. Во многих семьях и такие угрозы звучат чуть ли не каждый день, и, не придай Юсуф этому никакого значения, Зулейха бы про это давно забыла.
Но Юсуф вдруг побледнел, чуть поколебался и сказал серьезным и спокойным голосом:
— Хорошо… Пусть будет так, раз вы того хотите!
После этих слов ни для одного из них не осталось пути назад, такие уж были у них характеры.
Между ними не случалось больше ни разногласий, ни обид, поэтому они сели за стол и по-дружески обговорили все детали развода.
Когда Зулейха уезжала из Силифке, никто в городе не знал, что она больше не вернется.
Под предлогом поездки по окрестностям на несколько дней они доехали до Аданы, а затем, запутав следы, направились в Джейхан[92].
В Джейхане у Юсуфа был знакомый адвокат, которого тоже звали Юсуф. Этот знакомый подготовил все заранее, встретил Юсуфа и Зулейху на станции, отвез в свой дом, где накормил ужином в увитой виноградными лозами беседке, а потом во время прогулки по улочкам городка как бы ненароком завел в суд.
Зулейха попала в здание суда впервые в жизни. Она глубоко вздохнула, когда увидела, что в темной комнате с низкими полками не было никого кроме белобородого старика, чем-то напоминавшего отца, и молодого писаря.
Судья знал суть дела. Но, несмотря на это, попросил их представиться и высказать свои претензии. Зулейху заранее научили, что нужно ответить. Примерно было ясно и что скажет Юсуф. Но когда ее супруг всю вину в семейных разладах взял на себя, при этом медленно подняв руку к груди, это показалось Зулейхе похожим на жест невинного ребенка и у нее сжалось сердце.
Она уронила сумку. Юсуф наклонился и поднял ее, а потом, перед тем как отдать Зулейхе, аккуратно отряхнул. Пока он это делал, судья задал еще один профессиональный вопрос:
— Вы когда-нибудь унижали друг друга?
Спрашивая это, он следил за движениями рук Юсуфа и горько улыбался.
Зулейха несдержанным и насмешливым тоном, который у нее появлялся в минуты сильного напряжения, сказала:
— Что может быть большим унижением, чем в вашем присутствии сказать, что мы больше не нужны друг другу?
Судья больше не настаивал. Он принял их требования. С этого дня они могли считаться разведенными. Им оставалось выждать год, чтобы соблюсти последние формальности.
Энисе-ханым узнала о случившемся в полночь того дня, когда Юсуф один вернулся обратно в Силифке, и первый раз в жизни упала в обморок. Вся в слезах, она рвала на себе волосы и кричала:
— Что ты сделал дочери Али Османа? — И хотела было вцепиться ему в горло.
Юсуф лишь строгим голосом проговорил:
— Молчи… Довольно, что я это знаю. А женщинам нечего вмешиваться.
Старая женщина в свое время слышала такие же слова, произнесенные тем же тоном его отцом. Она и сама себе не раз уже повторяла, что в этом доме она никто, просто деревенская женщина, которая должна считать сына — единственного мужчину в доме, будь он хоть с палец ростом — хозяином. Поэтому она спасовала перед строгостью Юсуфа и больше в его присутствии не решалась упоминать даже имени Зулейхи.
На следующий день, заколотив двери и окна в доме в Силифке, вся семья тихо и неслышно двинулась обратно в Гёльюзю.
Причина, по которой Юсуф и Зулейха обратились в суд в Джейхане, стала известна в городе позже.
После того как Зулейха вышла из здания суда — уже как независимый человек — она пережила несколько неприятных минут, как будто все еще находилась перед лицом представителя закона.
Чтобы уехать, нужно было дождаться Торосского экспресса, а для этого приходилось переночевать в Джейхане. Тайну Юсуфа и Зулейхи скрыли даже от жены второго Юсуфа. Бедная женщина все время — и пока прогуливалась с гостями по саду, и пока готовила им комнату, где они могли спать, — желала им в следующий раз приехать уже с ребенком.
Был момент, когда она с ревностью в голосе обратилась к мужу, указывая на ту заботу, с которой Юсуф обращался с Зулейхой, потому что та случайно порезала палец складным ножиком, каким режут черенки. С укором в голосе она произнесла:
— А вот если я порежусь, вряд ли ты придашь этому столько значения…
На следующий день, когда на станции Енидже их пути разошлись, Зулейха все еще внутренне не верила, что их расставание окончательное. Ей казалось, что она все еще может услышать его голос, которым он минутой ранее отдавал приказания служащим поезда.
Да, все это началось как шутка и вот к чему привело. Ее сердило, что, хотя первое предложение исходило от нее, ее желание исполнили так быстро, и никак не могла смириться, что от нее избавились так легко.
Вне всякого сомнения, если бы отец был жив, он бы их помирил. Но сейчас не оставалось никого, кто мог бы сломить их непомерную гордость. Случилось то, что случилось: нужно было принять все, как есть, и мужественно смотреть в будущее, защищая себя от напрасных переживаний.
Но она, приняв решение расстаться — еще до того, как поезд въехал в туннель Торос, ни на мгновение не предполагала, что все могло быть иначе. Как же тогда получилось, что столько времени спустя из-за какой-то случайности и из-за ужасных последствий, к которым привели разнесенные о ней слухи, Юсуф приехал, чтобы забрать ее? Еще более странно, что она сама безропотно, как ребенок, позволила ему притащить себя сюда?
У Зулейхи больше не осталось сил думать. Она свесила голову с края кровати и заснула.
Через несколько дней, проведенных в море, к Зулейхе вернулись спокойствие и душевное равновесие.
«Ташуджу» заплывал во все крупные и мелкие порты Мраморного моря начиная с Текирдага[93]. Издали прибрежная полоса казалась голой и пустынной, но стоило подплыть поближе, как побережье с его бедняцкими поселками и деревеньками начинало напоминать рыбацкий район Каваклар в Стамбуле. На всех пристанях пароход стоял сколько они хотели, а когда все дела были закончены, снова пускался в путь, и только выпускаемый дымок отличал его от парусного судна.
Во время остановок Юсуф не разрешал начинать погрузку или отгрузку, пока Зулейха спала, и давал согласие на работу кранов, только когда она просыпалась.
Юсуф таскал Зулейху с собой во все эти поселки и деревни, прогуливал по полузаброшенным улочкам, где вероятность наткнуться на кого-либо из знакомых ровнялась нулю, бродил с ней по бедняцким рынкам и базарам, усаживал под навесами из вьющихся растений в прибрежных кофейнях с бассейнами. При любом удобном случае, сумев найти машину или тарантас, они ехали еще дальше, в поселения, расположенные на расстоянии нескольких часов езды от моря. После того как смеркалось, они терялись на невидимых в темноте дорогах среди пустынных полей. Но никогда не сомневались — не важно, сколько было времени, — что когда они доберутся до побережья, там их всегда встретит красными и зелеными огнями «Ташуджу».
Не только отсутствие людей на море и на суше рождало спокойствие в душе Зулейхи. Молодая женщина хорошо поняла, что управителем здесь был крепкий мужчина с повадками ребенка, присутствие которого она постоянно ощущала рядом.
Спокойствие и доверие! Ими муж с лихвой возместил ей все то, что недодал в семейной жизни, в том числе любовь, мечты, страсть.
И хотя Зулейха всегда воспринимала покровительство как нечто унизительное для человека свободного и самостоятельного, после разрыва с Юсуфом ей больше всего не хватало именно этого.
Постепенно «Ташуджу» превращался для Зулейхи в то же, чем он становился для морских птиц, которые после долгого перелета садились на его мачты. Зулейха не скучала, хотя жила в таком ограниченном пространстве бок о бок с Юсуфом.
У ее мужа был такой вид, будто он с самого начала поверил, что Зулейхе совершенно безразлично его присутствие и что любое сказанное им слово не пробудит в ней ни радости, ни какого бы то ни было интереса, и старался держаться от Зулейхи на расстоянии. Он придавал себе не больше значения, чем мальчишке-разносчику с Мидилли или парню с Сакыза, которого временам и посылал сыграть что-нибудь для Зулейхи, и подходил к молодой женщине только по необходимости.
Если им не приходилось ужинать вместе в небольших ресторанах на берегу, Юсуф всегда устраивался за маленьким столиком у капитанского мостика и часто находил предлог, чтобы не обедать вместе с Зулейхой.
Подходя к Зулейхе, чтобы что-либо обговорить, Юсуф никогда не садился, чтобы она не подумала, что он задержится надолго.
Обычно эти беззаботные разговоры, которые они оба начинали с надеждой, что те окажутся краткими, заводило Зулейху, которая чувствовала все тот же странный интерес к тому, что скажет Юсуф.
Им больше не нужно было искать взаимопонимания, — ведь теперь они воспринимали друг друга как совершенных незнакомцев, которые случайно встретились в пути или на станции. Теперь они не боялись, что могут задеть самолюбие друг друга, говорили обо всем и проявляли друг к другу чисто человеческий интерес.
Сейчас Зулейха могла со спокойной улыбкой слушать даже сплетни из муниципалитета, которые раньше терпеть не могла. Как слушают рассказы о селевом потоке, что затопил поля в чужом поместье, или истории случайно повстречавшейся на пути старушки о своем сыне, который служит в армии.
Если им случалось взглянуть друг на друга во время разговора, они никогда не смотрели прямо в глаза. Когда, несмотря на всю их осторожность, такое происходило, они не отводили взгляд и продолжали беседовать в том же духе. Мысль затуманивала их взоры, и они не видели друг друга.