Доктор снял перед Зулейхой фуражку и сконфуженно поклонился. Он был совсем невелик ростом, и, когда он нагибался, подол его пальто доставал до земли. Зулейха заметила, что старость и усталость потрепали этого старика не меньше чем бедность, и удивлялась, как он вообще в состоянии держаться на ногах, не то что работать доктором на корабле.
Юсуфу не терпелось показать жене все, что им было сделано на пароходе. Держа ее за руку, он помог ей спуститься по узкому трапу. Пространство внизу состояло из трех маленьких кают, которые тянулись в ряд вслед за салоном. Одну из кают Юсуф переделал под небольшую спальню для жены. Велев убрать нары по краям каюты, Юсуф распорядился поставить там новенькую железную кровать.
Зулейха с интересом рассматривала одеяло, постеленное поверх белоснежной простыни, коврик в красный цветочек на полу, графин, украшавший комод у изголовья кровати, лампу и маленькую вазу с гвоздиками. Даже тюль в цветочек на иллюминаторе вызывала у нее желание улыбнуться.
— Тут твоя спальня, маловата, конечно, но… Мы не смогли втиснуть туда еще стул… Но сюда никто не заходит, так что ты всегда можешь держать дверь открытой… Моя каюта напротив еще меньше, ну да это не важно… Я бы хотел, если погода будет хорошая, проводить ночи на палубе, лечить тебя морским воздухом… Пароход только покрасили, запах тут не очень приятный… Но через пару дней все выветрится, да и ты привыкнешь. Все будет хорошо, — сказал Юсуф.
Зулейхе, наоборот, казался приятным воздух, в котором смешались запахи свежей краски, трюма и моря, и, кроме того, будущие приключения в открытом море воодушевляли ее, словно радостная весть. Юсуф, казалось, скупил в Стамбуле все, что можно, чтобы потом перевезти в Гёльюзю. Новые вещи украшали не только каюту Зулейхи. В салоне был постелен персидский ковер, посреди него красовался квадратный столик, а чуть раньше на палубе она приметила комплект плетеных кресел. Молодая женщина с детским восторгом осмотрела все приобретения мужа, а потом снова поднялась на палубу.
Пароход отчаливал. Юсуф усадил Зулейху в плетеное кресло, поставил под больную ногу небольшую скамеечку с подушкой и накрыл жену одеялом. Потом бросил ей на колени несколько иллюстрированных журналов, специально купленных, чтобы ей было за чем коротать время.
Пожилой человек в фуражке, которого Юсуф чуть ранее представил как врача, сидел на скамеечке без спинки рядом с капитанским мостиком, оперев голову о спасательный круг, висевший на перилах, и смотрел на город.
Зулейха рассмеялась и сказала, указывая на него мужу:
— Наш доктор похож на ребенка…
— Он вовсе не наш судовой доктор. Я сказал так шутки ради. Он поплывет с нами до Гёльюзю, а оттуда отправится в Гюльнар… Единственный попутчик на нашем пароходе, — произнес Юсуф без тени улыбки.
— Разве такой пожилой человек еще может быть практикующим врачом?
Юсуф глубоко вздохнул:
— Этого я и сам не знаю. Не важно, как этот бедняга одет и в каком состоянии он сейчас. Но это добрейшей души человек, каких мало. Эмин-бей майор в отставке. У него не осталось никого кроме единственного сына. В течение многих лет он ездил по Анатолии с практикующими врачами, зарабатывал деньги на образование для сына, чтобы тот смог учиться сначала в Стамбуле, потом во Франции. Наконец его сын стал дипломированным инженером и устроился в Стамбуле на хорошую должность. А Эмин-бей несколько лет работал у нас в районе Гюльнар… И вот, когда его сын поселился в Стамбуле, доктор решил вернуться в родные места. Наконец-то отец с сыном могли жить вместе. Но в день приезда несчастный отец узнал, что его сын умер в больнице Джеррахпаша во время операции на печени. После этого бедняга в той же больнице пролежал три месяца и, когда более-менее окреп, написал в Гюльнар письмо: «Меня больше ничто не связывает со Стамбулом. Если мое место еще не занято, я возвращаюсь». Ему ответили: «Приезжай, мы что-нибудь найдем». Никто ведь не знал, насколько за эти три месяца сдал доктор, человек с прекрасным характером, которого они все так уважали. Не знаю, как все сложится, но мы его взяли на борт, отвезем. Если им что-то не понравится, попробуем чем-нибудь помочь ему сами.
— Как он вглядывается в Стамбул.
— У него на то свои причины… Ведь он расстается с ним навсегда…
Зулейху восхитила забота и дружеское сочувствие, которые выказывал ее муж старому и чахлому старику.
А Юсуф, будто разговаривая сам с собой, продолжал:
— Боль, всегда остается болью. Но бедняге пойдет на пользу долгое морское путешествие. Он сможет отрешиться от всего. Пускай успокоится, обретет душевное равновесие…
Зулейха чуть вздрогнула, и это движение не ускользнуло от внимания мужа.
Так, значит, вот оно что! Юсуф думал, что это путешествие поможет им обрести покой и тишину, которых так жаждали их истощенные души и которые все глубже и глубже точил невидимый червь.
Матрос с редкой черной бородкой и рваных ботинках, направлявшийся зажечь фонарь на флагштоке, случайно задел шезлонг Зулейхи и получил от Юсуфа нагоняй. Эта грубость так не вязалась с сердечностью, которую тот минутой раньше проявил к старику.
Накричав на матроса, Юсуф обратился к Зулейхе:
— С вашего позволения, я на минутку отлучусь в камбуз… Вообще, человек, который занимается стряпней, справляется неплохо… Но вот над обслуживанием стоит немного поработать…
Зулейха сидела под навесом, который, как сказал ей муж, был сделан специально для нее. С каждой стороны тента, что днем защищал ее от солнца, а в ночное время от измороси, находилось по веревке. С помощью них всегда можно было закрыть ту сторону, откуда светило солнце или дул резкий ветер. Для Зулейхи, которая не могла спуститься вниз в жаркое полуденное время, этот тент служил своего рода палаткой.
Через пять-десять минут Юсуф вернулся с молодым пареньком в белом фартуке. В руках парнишка держал поднос с тарелками и стаканами, а Юсуф — полотенце.
Дурачась, Юсуф легко согнулся в поклоне:
— Знакомьтесь, наш гарсон Халиль, а я метрдотель. Гарсон не знает всего церемониала… Вместе с тем он несколько месяцев был слугой в питейном доме… Не так ли, Халиль? Он житель Митилини[20]. Ты, наверное, не знаешь, кто такие эти митилинцы? С недавних пор так называют жителей Мидилли… Как там твоя нахийе[21] называлась, а?
— Нахийе Йере…
— Так вот, Халиль из этого местечка… В тайне от всех он просто бредил Анатолией, где у него водились какие-то родственники. Так вот, собрал он как-то вещички в котомку и рванул на наши просторы на рыбацкой лодке, отдышался уже в Айвалыке[22]. Но наверняка была и другая причина для бегства. Кто знает, может быть, ты кого-нибудь зарезал, а, Халиль? Правду говори… А то проверю, тебе же хуже…
Халиль был похож на джинна. Работа спорилась у него в руках. Пока он накрывал скатертью столик Зулейхи, Юсуф принялся настраивать радио. Халиль принес на стол только один прибор.
Юсуф объяснил и это:
— Ты будешь обедать одна. Думаю, ты не станешь сильно противиться, если я пропущу с капитаном пару рюмок ракы[23]… Не бойся, что капитан опьянеет и что-нибудь стрясется. На этот случай у нас имеется помощник капитана. Как я уже сказал, все продумано до мелочей…
Зулейха впервые за много дней поела с аппетитом.
Глава вторая
Свежий ветер, который капитан с деревянной ногой назвал «бора»[24], раскачивал судно.
Ночь была темной, над водой висел легкий туман. Зулейха погасила лампочку над головой. Вода рядом с бортами судна светилась фосфорическим блеском, легко пузырилась и исчезала впереди, растворяясь в темноте ночи. Юсуф больше не подходил к жене. С того места, где лежала, Зулейха под светом подвесной лампы видела, как он пил с капитаном ракы, и взгляд ее то и дело обращался в его сторону.
То, что, несмотря на прохладу, Юсуф скинул пиджак и сидел в одной рубашке, а при разговоре резко размахивал руками, свидетельствовало, что он выпил лишнего.
Всякий раз, когда между Зулейхой и мужем происходили ссоры, она повторяла:
«Когда вы выезжаете на прогулку в хорошее место, разве нельзя любоваться красотами природы и развлекаться без того чтобы мужчины, напившись, не устраивали потасовку, а женщины, запалив хворост, не готовили еду в непроглядном дыму?»
Одной из отрицательных черт характера Юсуфа была его чрезмерная демократичность.
«Когда вы злитесь, некоторым несчастным от вас порядком достается. Я ваше поведение понимаю только до определенной степени. Да, вы внук землевладельца. Тяга притеснять всех живет в вас с рождения, так же как и потребность в еде и питье… Но при этом проходит совсем немного времени, и вы уже, совершенно не стесняясь, ведете себя как равный с людьми более низкого социального слоя. Вы едите с ними за одним столом, гуляете в полях, взявшись за руки. Вот этого-то я никак понять не могу».
Зулейха вспомнила ссоры, которые она устраивала во время медового месяца, стремясь сделать из этого провинциала актера, достойного исполнять первые роли в кино под стать себе, и улыбнулась собственному ребячеству.
Этой ночью недостойные развлечения Юсуфа с капитаном с деревянной ногой на этом дряхлом колеснике ничуть ее не трогали. Зулейха смотрела на это как на приключенческий фильм о море и чувствовала полное безразличие и спокойствие.
Сейчас ей было абсолютно все равно, что делал этот человек, к которому она больше не чувствовали симпатии и которого почти успела забыть.
Детство Зулейхи прошло в Стамбуле. Ее отец был военным. Раз в несколько лет он заезжал в Стамбул и, пробыв с семьей три-четыре недели, возвращался в часть.
Когда после перемирия началось восстание в Анатолии, Зулейха вместе с матерью и одной из теток, скончавшейся потом от туберкулеза костей, осталась совершенно одна.