О, черт. У нее даже губы задрожали от неясных ей перспектив.
— Заплачу тебе очень хорошо, — перевела я. — Чем больше денег мне привезешь, тем больше получишь. А чтобы не вздумала меня надуть, Лука тоже получит, но ему что и как, я сама после скажу. Ну, собирай все, что стоишь?
— И шубы, барышня? — Авдотья верила с трудом, что я так легко готова расстаться со своими вещами. — Как же без шуб? А вам хоть что оставить перешить? Балы-то как же?.. Или новое пошьете?..
— Кончились балы! — объявила я. — И шубы… — Я подошла, пощупала меха, прикинула, насколько теплыми они были. Так, размахайка, подметать улицы. Я и в прежней жизни предпочитала более утилитарную одежду. — И шубы продавай. Грошей на тысячу тут будет?
— Да как бы не на две, барышня, — вздохнула Авдотья. Она так алчно смотрела на платья, что я поняла — кое-что из барского шмотья она мечтала доносить сама, а я без всякой жалости лишила ее вожделенной возможности. Планы мои тотчас же изменились.
— Вон пошла, — скомандовала я. — Иди Анне помоги, я тут сама разберусь. Как Лука явится, пусть ко мне придет. Если меня здесь не будет — отыщет немедля.
Елизавета Нелидова не отставала от брата. Как только Авдотья ушла, я занялась разборкой одежды и убедилась, что эта деревенская барышня, старая дева, уж неизвестно по какой причине оставшаяся без мужа, была не прочь пустить соседям пыль в глаза. Рассчитывала выйти замуж? Была любительницей танцев? Скучала по оценивающим взглядам? Ответа не было, но я бы с удовольствием натыкала ее носом в каждую щель в стене.
Увы, крестьянам я не доверяла. Мне еще нужно было сходить к Степаниде и прямо спросить, что за причина побудила ее оговорить меня. Любовь? Какая-то болезненная привязанность? Страх? Трудно сделать человека счастливым, если он не хочет избавиться от того, что делает его жизнь невыносимой. Итак, поскольку Лука мог и продешевить, а Авдотья — попытаться меня облапошить, я сходила к себе в спальню, взяла бумагу, булавки и перо с чернильницей и принялась проводить перепись и оценку.
Работы оказалось довольно много. Каждую вещь я описывала на целом листе бумаги: «Платье розовое, с цветами по юбке», «платье беж, с кружевным лифом», «шлейф ажурный», «платье голубого шелка», и ставила цену — для Луки; то же самое я писала на нарванных небольших листочках и тут же булавкой крепила к одежде. Авдотья неплохо сориентировала меня по ценам, показав образец и озвучив стоимость ткани, я очень грубо взяла работу портного от десяти до двадцати грошей, в зависимости от кроя, так что в среднем одна тряпка получалась от восьмидесяти до ста пятидесяти грошей, а бежевое платье я оценила в двести грошей. Стоимость шубы у меня крутилась в голове откуда-то из нашей классики — три тысячи рублей. Я решила, что мех поношенный и вряд ли за него столько дадут, и лучше с гарантией избавиться от будущей пищи моли, чем остаться вовсе ни с чем. Все равно, когда я подвела итог, не поверила собственным глазам: почти десять тысяч грошей.
И даже если я ошиблась и заломила чересчур круто, даже если Луке и Авдотье придется торговаться и уступать, даже если выручка составит половину этой суммы — четыре тысячи грошей был третий заклад моего имения…
Я и сама была вынуждена когда-то вкладывать деньги, которых и так у меня не было, в собственный внешний вид. К этому меня вынуждали работа и обстоятельства; слишком упертое мнение людей, с которыми мне приходилось сотрудничать, о том, как встречать деловых партнеров; и это были все-таки инвестиции. При этом у меня не было ни детей, ни крепостных, ни квартиры, потолок которой сыпался мне на голову, и некому было меня спросить «а что есть мы сегодня будем, барышня, да что завтра сеять». Собственным призрачным благополучием я рисковала одна.
Накупить же вещей на стоимость хотя бы завалящей московской квартиры мне не хватило ума даже тогда, когда я легко могла себе это позволить.
Я поправила булавку на воротнике шубы и задумалась. Если продать не все, только часть, а самую востребованную одежду отдать в прокат?.. В моем мире услуга пользовалась огромным спросом, когда потребитель оценил, насколько выгоднее надеть что-то разово за невероятно низкую цену, вернуть, забыть и не занимать место в шкафу и не жалеть о впустую потраченных деньгах. Но оценит ли местное сборище светских дам такую возможность? Скорее нет, чем да, поскольку любое не самое приметное платье заметят на одной барыне, и конец, оно будет висеть в прокате, пока не обветшает. И мода, я помнила, что в те времена она была не менее скоротечна, чем в мое время. Что носили в одном сезоне, позорно надеть на следующий.
Я решительно запихала шубу в сундук, захлопнула крышку, взяла писчие принадлежности и свой список и отправилась в дом.
Авдотья была занята переноской продуктов — мне показалось, Анна недолюбливала ее и гоняла особенно лихо, — и при моем появлении зыркнула на меня крайне недоброжелательно. У меня не было никаких сомнений, что остальные бабы уже в курсе моих финансовых схем, но их платья барышни никак не касались и предстоящая продажа не трогала. К Авдотье же я, подумав, решила в ближайшее время не поворачиваться спиной.
Я вернула на место чернильницу и ручку, посмотрела на свои перепачканные руки — писать пером оказалось делом, мне непосильным, — спрятала подальше список и пошла к Степаниде.
Просила Авдотья Луку подправить дверь или мне она соврала, или Луке было не до того, но дверь все так же не закрывалась, и я, подходя, уже решила, что Степанида воспользовалась моментом и сбежала. Но нет, она лежала в кровати, раздетая, в одной рубахе, и когда я вошла, попыталась приподняться, но я ее остановила.
— Лежи. Говорить-то ты можешь. Язык твой бесстыжий, — с порога начала я.
— В чем я провинилась, барышня? — плаксиво спросила Степанида. — Вона, Авдотья даже платье отобрала. Разве дело? Муж мой там, а я здесь…
— Ты почему сказала доктору, что я тебя бью? — перебила я. — Зачем врешь? А если я тебе за то плетей прикажу всыпать? А если отцу Петру скажу?
— Я?.. — Степанида приподнялась, причем без особых трудностей. Притворяется, дрянь, может, доктор и прав и плети не помешают? — Да как же, барышня, кормилица, да я же ни слова плохого не сказала! Да за что?
Лжет или нет?.. Была бы я наивной и глупой, сказала бы как отрезала: нет, говорит чистую правду. Но я давно растеряла иллюзии насчет человеческой натуры, и широко раскрытые глаза, губки буквой «о», задрожавшие и побелевшие, испуг на лице, удивление и обида убедить меня в игре не могли.
— Выходит, доктор соврал, — с усмешкой покивала я. — Ну что же, раз он по своей воле меня оговорил, надо к судье ехать. Собирайся.
Степанида села, вцепилась в драный плед, видимо, бывший барский, заменявший ей сейчас одеяло. Ослушаться моего приказа напрямую она не могла, но потянуть время — запросто.
— Что смотришь? Пусть судья разбирается, ты ему сказала такое или доктор сам на меня поклеп возвел.
Степанида молча заплакала. Я наблюдала за ней, и в сердце у меня не екало ничего похожего на жалость. Змеиный клубок в шоу-бизнесе? Добро пожаловать на реалити-шоу «Помещица», никакого сценария, самые невероятные события и люди, чье поведение не предсказать ни одному человеку нашего времени. Приз победителю — десять тысяч грошей.
— Отпустили бы вы меня, барышня, — опять завела свое Степанида. — Я хоть перед отцом Петром чем хотите поклянусь — не возводила поклепа. Не ведаю.
Мне и самой не очень-то выгодно было выносить эту сплетню на суд. Я сомневалась, что судья не придет к шикарному выводу — что это не оговор вовсе, а правда, и не присудит мне неподъемный штраф. Возможно, доказательство здесь тем весомее, чем больше народу его твердит. Так рисковать я не собиралась.
— Не ты. А кто тогда?
— Знать не знаю, барышня. Спрашивал господин доктор, про то врать не стану. Только я не сказала ему ничего. Сказала, что корова лягнула, а он не поверил, ну я и молчала. Чтобы жена да на мужа донесла, где видано такое? Да и вас что вдруг взяло? Не до смерти же…
Она свесила ноги с кровати, начала пальцами расчесывать волосы и заплетать косу. Я поморщилась, сама не знала чему, вздохнула.
— Твой брат приходил, — как бы между прочим бросила я. — Спрашивал о тебе.
— Брат, то уже не власть мне. Я жена мужняя.
— А кто над твоим мужем власть? — уточнила я.
— Вы, барышня. Кормилица и благодетельница. Отец Петр все за вас велит Премудрейшего молить.
Да, плохо вы, милые, молились, неискренне, раз Премудрейший в мудрости вашей барышне отказал. А может, наоборот, слишком истово, вот теперь нет вашей барышни — есть я.
Я развернулась и вышла. Пусть считает, что ее последние слова меня тронули — я же пока постараюсь, если смогу, конечно, выяснить, кто меня оговорил и, главное, для чего. Какая-то цель у него была, и пока у меня было одно объяснение: доктор сам так решил в надежде, что барышня достанет из-под матраса двадцать грошей. Так уже было? Судя по реакции Степаниды, или я прочие разы молчала, или действительно лупила ее, или дела доктора так плохи, что он решил поискать новый источник дохода.
Коридорчик был темный, в конце него кто-то стоял. Я чуть прищурилась — Лука? Нет, не Лука. Молодой еще мужик, лет тридцати, плечистый, с окладистой бородой, впрочем, борода тут была приметой времени и сословия.
— Тебе чего? — я вскинула голову. Егор? Пришел за женой? Стоит и мнется.
— Барышня, вы Егора в солдаты продать хотите? — не дожидаясь, пока я подойду, на выдохе начал мужик. — Я пойду, продайте меня. Мочи моей нет больше.
— Что это? — Легкая нервозность моментально прошла, как только я поняла, что это не буйный муж. — Пахать да сеять мочи нет?
Мужик нависал надо мной, картинно несчастный. Мне показалось, от него даже пахло чем-то вроде дрянной браги. Я поморщилась.
— Если ведана смерть, так пускай, — сплеча рубанул мужик. — А то вы сами не знаете. Авдотья сказала, вы чуть к Пресветлому престолу ночью не предстали, я вон чуть не потонул. Не могу ждать, — и он ударил себя в грудь кулаком. Или они здесь все нездорово эмоциональны, или он и в самом деле в отчаянии. Федот, раз он чуть не утонул — это Федот.