Урядник махнул кому-то рукой — я не рассмотрела в темноте, только тень — и повернулся ко мне.
— Сейчас подадут экипаж.
Я кивнула, не заботясь об улыбке. Какой экипаж, зачем, мне все равно придется привыкать ездить верхом, это как управлять автомобилем — поначалу нервно и страшно, хочется избежать, но это не выход. Я задам несколько вопросов, а затем уеду одна.
— Вы поздно приехали за требами, — заметил Евгений Дмитриевич с подозрением. Из дома вышел чиновник, они обменялись поклонами, и, к счастью для меня, чиновник сразу ушел — вероятно, в конюшню. Анатолий все еще оставался в доме, и я полагала, что они с графом найдут, чем заняться: до утра будут резаться в карты на интерес или на аналог «русской рулетки».
Плевать мне на них обоих.
— Анатолий собирался бросить вызов графу, — проговорила я, глядя в сторону. Тоже вариант развлечений для двоих, все еще может случиться. — Я приехала, чтобы… остановить. По крайней мере, вмешаться.
— Вы про историю с графиней? — Тема была невеселая, но Евгений Дмитриевич усмешки не сдержал. — Думаете, графу есть какой-то резон, пока его не обвиняют в убийстве власти? Полно вам, Елизавета Григорьевна. Он из старой аристократии и руки не станет марать о тех, кто ниже по происхождению. Оскорбить его невозможно, граф прикажет слугам выкинуть хама вон и забудет сию секунду. Исключение он делает — делал — для карт.
Карты. Сколько же совпадений, или совпадение — то, чему мы не в состоянии найти объяснений?
— Не знала, что вы играете, — я подняла голову. Луна сияла — надкушенная слегка, можно было различить искры-звезды, и всю округу заливала соловьиная трель. Это были не соловьи, но я устала проводить параллели. Два мира, и давно пора бы принять, что не везде они пересекутся. — Я меньше всего ожидала встретить у графа вас.
Урядник мне не ответил. Была ли причина в том, что мимо нас проскакал, спеша домой, чиновник, что прошел в дом мужик или что это было совсем не мое дело. В доме что-то разбилось — тарелка или бокал, и я мечтала уехать отсюда как можно скорее, не желая быть свидетелем смертельных разборок, и не могла, пока не знала все хотя бы в общих, ничего не проясняющих толком чертах.
— Я не играю, — наконец вымолвил Евгений Дмитриевич. — Я ехал к вам, рассказать про допрос вашей бабы. Ничего нового, конечно, сказать не смогу, кроме того, что дом она не поджигала… И мне навстречу попался ваш брат. Я не узнал его издалека, но крестьяне, которые так кстати празднуют сегодня в полях Цветение, обеспокоились и перехватили меня по дороге. — Я нахмурилась, он пояснил: — Почти все они наняты для работы на арендованных землях. Граф им платит, трудом не нагружая…
— Да-да, — перебила я, — я в курсе, он поступил так, чтобы не обогащать казну. — Настала очередь Евгения Дмитриевича, и мне понравилось, как неподдельно он изумился. — Вести хозяйство, не ведая подобных вещей, по меньшей мере было бы странно. Я повзрослела. Многое поняла. Договор мой теперь в ваших руках.
Стоило сделать вид, что никаких договоренностей нет в помине, и разойтись как помещица и чиновник средней руки. Как знать, мы можем больше не пересечься — оно и к лучшему.
— Я либо его расторгну, либо продолжу аренду, — поморщившись, озвучил мне Евгений Дмитриевич свои планы, над которыми, я не сомневалась, он и не думал. Упомянула договор я не зря, опыт предпринимательства давал о себе знать, даже если я и опасалась, что неясные законодательные моменты запутают все еще пуще. — И честно скажу, что первый вариант мне несколько предпочтительнее, потому что вы, я надеюсь, понимаете сами, насколько ваши… кхм, контакты с графом близки к интересам придирчивых ревизоров из земской комиссии.
— Расторгайте, — позволила я, радуясь, что темнота скрывает мое облегчение. Все как нельзя лучше, довольно людей, которые готовы и могут работать, и время для сева еще не упущено безвозвратно. — Мы можем обсудить, что делать дальше. Мельница, — напомнила я. — Запруда. Я слышала, вам есть что вложить в развитие предприятия.
Урядник опять уклонился от прямого ответа — пускай, подумала я, это терпит. Завтра много дел. А дальше я буду думать, что и как развивать в поместье, раз мои земли в полном объеме вернулись ко мне. Мельница, запруда… Конюшни.
Неподалеку фыркала лошадь. Минуты, отпущенные, чтобы узнать все, таяли, а я боялась наседать.
— Как написать вольную? — спросила я. — Что для этого нужно?
— Ничего особенного, — утешил меня Евгений Дмитриевич. — Приедете в город, зарегистрируете ее. Пишите, как вам заблагорассудится, главное — укажите имя, приметы и все условия, если у вас таковые будут. Вот и коляска, прошу вас, Елизавета Григорьевна.
Прежде чем отказаться, я должна была задать последний вопрос.
— Вы ведь не надеялись выиграть? Или для вас… подобная сумма — карманная мелочь? — Я понизила голос настолько, что мои слова потерялись в птичьих трелях и донесшихся из дома нетрезвых песен. Пир перед казнью — почему бы и нет. — Признаю, я груба. Но я должна понимать, оценивать все, ведь мы заключаем сделку. Я надеюсь, что мы ее заключим.
Верить людям, какими бы они ни казались, не следует. В улыбке Евгения Дмитриевича не было ничего опасного или агрессивного, разве легкий намек — не спрашивай, дурочка, о вещах, о коих лучше не знать, все равно не услышишь правды.
— Я не надеялся выиграть, — отозвался он, не особо скрывая, что слова его — ложь, и когда я опустила взгляд на его браслеты, поторопил меня: — Уже поздно.
Во мне не было ни капли дара. Но я, человек из другого мира, ощущала то, что местные жители воспринимали как дождь и солнце, как холод или жару. Никто, наверное — ни граф, ни чиновник — не почувствовали того, что так отразилось на мне. Пройдет время, и я привыкну и перестану магию замечать. Темную или светлую, направленную на то, чтобы бескорыстно сделать кому-то благо или обогатить свой карман. Человеческие поступки опять станут порой нелогичными, а мотивы — непредсказуемыми. Пока я могла озираться по сторонам и следить, кто махнет рукой, и станет озеро, кто обернется красной девицей, кто драконом, кто другом, а кто врагом.
Я не узнаю, прекратил ли урядник Борисов беспредел графа Александровского по собственной воле или указу свыше. Я склонялась к последнему — подвернулся шанс, — но признавала, что эта тайна не откроется мне никогда. Я, впрочем, не претендовала.
— Благодарю, я хочу побыть немного одна, — выпалила я и покачала головой: — Слишком много всего… Ночь такая, — вздохнула я и крикнула в сторону невидимо маячившей тени: — Мужик, коня мне подай!
Урядник был деликатен и припустил свою пару, чтобы уехать вперед. Или догнать чиновника — кто его знает. Размеренный шаг моей лошади успокаивал, луна серебрила путь, и здесь, в полях, было поразительно тихо, лишь стрекотали озабоченные сверчки. Крестьяне давно разошлись по домам, закончив веселый и сытный праздник, и на бескрайних просторах, на всех ветрах я была совершенно одна.
Я не отстану от Евгения Дмитриевича. Я пойду на поклон к сестре Февронии и попрошу помощи. Я откажу в пользу церкви не десятину, а пятую часть. Я получу, вероятно, льготы от казны. Надо сеять лен, поставить ткацкую мастерскую, пошивочный цех. Никто не сможет конкурировать со мной. Необходимо наведаться в город и разузнать, сколько людей готовы арендовать дачи, потому что на берегу реки можно и нужно поставить поселок, главное, чтобы он оказался востребован. Много труда. Но теперь у меня есть партнеры и есть ресурс — привычное дело, рутина, с поправкой на местное законодательство я постепенно во всем разберусь.
Я не отдам Око Ольге до той поры, пока она не войдет в возраст настолько, чтобы ей можно было что-либо объяснить. И тогда она поступит на обучение в монастырь — лучшее место, где ее научат обращаться с загадочным даром не во вред себе и другим. Это еще года три или четыре, а пока я сама займусь ее обучением. Старая дева — не приговор, если есть дело и дочь, даже чужая. Родня — лотерея, мы сами выбираем себе по-настоящему близких людей.
Я завтра же отпущу Федота — пусть идет, раз ему хочется, без условий, я дам ему вольную. Дам денег — он заслужил. И помолюсь за него Преблагому, может, он услышит мои молитвы — девушки-женщины, не то юной, не то зрелой, не то наивной, не то циничной. Может, он воздаст мне за труды.
Лошадь фыркнула недовольно, сбилась с шага, и я подняла голову. Впереди на дороге, ведущей к реке и мосту, кто-то стоял. Я вгляделась.
— Тебе чего? — крикнула я, трогая лошадь и подъезжая ближе к той самой женщине, что молилась в церкви. Повитуха, вспомнила я, она возвращается от кого-то или скорее идет куда. Но стоп, у графа один крепостной, куда же она идет и чья она?.. Павла Юрьевича? Возможно.
Никакой опасности от нее не исходило. Очень усталый вид, немудрено, роды — процесс нередко выматывающий не только роженицу. Одежда ее была чиста, волосы спрятаны под платком; она подняла руку и попросила:
— Дай мне вольную, барышня.
— Ты моя? — вырвалось у меня. Второй раз тебя вижу. Но бабы, которые не крутились при барском дворе, для меня все на одно лицо, пусть для помещицы с таким количеством крестьян это странно. — Не помню тебя. Кто ты?
И зачем тебе вольная? Один, другой, и логично, конечно, распустить тех, кто служить мне не хочет или работает из-под палки, но не за красивые же глаза, тот же Федот — рукастый мастеровой. А эта — повитуха, и если мне…
— Ты повитуха? — атаковала я крестьянку вопросами. — Постой, тогда не спеши… Давно принимаешь роды? Успешно? Как баб в тяжести смотришь? Многое ли про чадо можешь узнать?
Никуда ты не пойдешь, дорогая, пока не наладишь мне локальный родильный дом. Бабы рожают ежегодно, без работы не останешься, я буду щедро тебе платить, а не парой яиц и старой курицей.
— Ведьма я, — прошелестела крестьянка. — Моревна. Не признала, барышня Елизавета Григорьевна?
Черта с два. Если верить Федоту, я истерила в последний раз, когда была наша с ней встреча, а сейчас мне было решительно все равно. Мне причина моего безразличия была понятна, но Моревна — что она сделает на этот раз?