Перед сном я сел под окно – при скупом свете Малой луны принялся чинить разодранный рукав цаниобы. Миалинта, словно извиняясь за недавнюю ссору, предложила помощь. Я ответил, что и сам управлюсь, но попросил, пока есть время, рассказать историю Лаэрнора – хотел понять, чем все-таки вызваны суеверия людей, опасавшихся теперь даже на версту приближаться к Лаэрнорскому лесу.
Выяснилось, что укрытый в чащобе даурхатт изначально не причинял никаких тревог. Был таким же, как и большинство других – каахнерская стена, плотным кольцом окружающая ничем не примечательный участок пущи. В нем пряталось озеро, изначально названное Гусиным, а впоследствии переименованное в честь Лаэрна – одного из наследников рода Аниона. Даурхатт исследовали все, кто мог, еще в годы Наилтиндора. Даже не пришлось рушить стены; заросшие лесом, частично обвалившиеся, они были едва заметны и стенами могли называться лишь условно.
– Обследовали и забыли, – продолжала Миалинта. – Потом лесом завладел Лаэрн. Получил разрешение от наместника Восточных Земель устроить там угодья. Охотился на маргул. По настроению стрелял сиргоитных кабанов, древорогих минутанов, да и всех, кто только попадался под облаву.
– Древорогие минутаны сильно отличаются от наших, стремянных? – спросил я.
– Ну… – помедлила с ответом Миалинта. – Да, отличаются. Рогами и…
– Не видела, не говори, – зевнул охотник, лежавший от нас в нескольких шагах.
– Неважно. – Я пожал плечами. – Продолжай.
Возле Гусиного озера Лаэрн приказал построить несколько сторожек и охотничий дом. Правда, за все годы побывал там не больше пяти-шести раз. Заодно распорядился проложить дорогу, которая выводила бы к Пчелиному тракту. Дорогу еще не окончили, как Лаэрн умер. В память о нем озеро переименовали и благополучно забросили. Род Аниона беднел. Часть принадлежавших ему соляных шахт под Горинделом иссякла. Наследники Лаэрна подумывали открыть ремесленные села в Северных Землях, в районе Тертогорских скважин, под Малой Иликтой. Они бы избавились от всех обязательств по Лаэрнорскому лесу, но подписанная Лаэрном купчая четко указывала пятьдесят лет содержать угодья, платить охотничий откуп в казну Целиндела за всю площадь леса, «включая болота и провалы, буде такие появятся».
– Так и было написано? – Я отвлекся от цаниобы.
– Так или примерно так. – Миалинта посмотрела на меня. – Именно эту откупную я не видела. Но знаю ее содержание и примерную форму. У отца… у Тирхствина такие были.
– Прости, глупый вопрос. Продолжай.
– Дальше факт простой. Про лес забыли. Дебри как дебри. Тут таких много. Даже каахнерские стены никого больше не привлекали. Наследники рода Аниона построили свои села под Малой Иликтой. И не прогадали. Тертогорским скважинам дали ойгурную печать второй очереди. От Сухтуума проложили ветку Северо-Восточного тракта. В день, когда Суалан из рода Аниона получил исключительное веление обеспечивать скважины всем необходимым инструментом, а заодно подписал открытый залог с обеспечением в семьдесят тысяч вольмарских золотых, он преподнес своей жене подарок. Лигур.
– Лигур? – удивился я.
– Да. Точнее, пустышку, которая стала лигуром. Еще в годы Вольмара, когда пустышки раздавались направо и налево, ее купил отец Лаэрна.
– Лучше б стадо баранов купил, – проворчал охотник. – Больше толку было бы.
– Игрушка, не более того, – продолжала Миалинта. – Символ приверженности к силе Предшественников. Пластина алианита с черным узором коротких и длинных полосок. Висела, как украшение, на фонтане, в вотчине Лаэрна в Лощинах Эридиуса. А потом раскрыла свои свойства. Почти одновременно с подписанием открытого залога и, по сути, возрождением рода Аниона.
– В фонтане ее держали нарочно? – догадался я.
– Да. К тому времени немало пустышек проснулось.
– И все решили держать свои пустышки в воде, потому что там лигур ярче и быстрее проявляет свои свойства.
– Не все, но да, ты прав.
– Логично.
– Вот и Лаэрн так думал. И не ошибся. Только вот умер раньше, чем смог об этом узнать.
– И в чем проявился лигур?
– Он делал воду целебной. Почти как Кольцо Гаэсэра, но исключительно в воде и не так явно. Сводил коросты, заживлял небольшие ранки, сглаживал рубцы.
– И кожа на лице становилась мягкой, нежной, как попка княжеского младенца, – мечтательно отозвался Громбакх.
Теор, лежавший сразу за охотником, не сдержавшись, усмехнулся.
– Хороший подарок жене. – Покончив с цаниобой, я отложил ее и теперь смотрел только на Миалинту.
– Да. Первое время она его держала в вотчинном бассейне. Плавала там сама и допускала своих детей. При особом расположении позволяла окунуться родственникам или женам важных гостей.
– Надо полагать, важных гостей становилось все больше.
Да. Лигур назвали Пластиной молодости. А потом на Тертогорских скважинах случился обвал. Эльгинцы выяснили, что всему виной были крепления, отлитые в одном из ремесленных поселков Суалана. Правосудный двор присудил ему оплатить посмертный лист семьям погибших рабочих и за свой счет восстановить скважины.
– И открытый залог закрылся?
– Да. Более того, пришлось продать бо́льшую часть ремесленных селений.
– И Пластину молодости?
– Нет. Суалан поступил иначе. Для начала забрал лигур у жены.
– Первые задатки разума, – зевнул Громбакх. – Может, хватит? Спать надо. Я когда не высплюсь, плохо ем. А когда я плохо ем, мне чешется надрать космы какому-нибудь коротышке. Желательно бородатому. Значит, дойдет до драки. Оно вам надо?
– Суалан продал последние ремесленные селения. – Миалинта не обращала на охотника внимания. – А на все золото облагородил Гусиное озеро. Договорился с наместником Целиндела о новой дороге – той, что впоследствии стала Лаэрнским тупиком. Вокруг озера построил опрятные домики. Нагнал бедняков из Предместий, чтобы они летом поддерживали дымовое кольцо, расставил всюду жаровни, в которых жгли ароматные травы и масла.
– А в озеро погрузил Пластину молодости.
– Верно. Превратил даурхатт в настоящий здравный поселок. И опять не прогадал. Все, кроме жены Суалана, остались довольны. В поселок, названный Лаэрнором и постепенно ставший небольшим городком, стали съезжаться жены и дочери богатых родов Целиндела, Матриандира, наконец – Миорита, Кирандола, Гаэрдина, Диарлена…
– Мечта Орина.
– Да. Летом, когда все затягивало дымом от листьев айвы, приезжих было немного, зато с первых дней протальника[22] Лаэрнор начинал шуметь. Наместник Целиндела брал пошлины за проезд, наместник Восточных Земель получил здравные отчисления в казну. Все счастливы.
– Но?
– Но лет двадцать назад Пластина молодости изменилась. Теперь не проходило и дня, а кожа у тех, кто выехал из Лаэрнора, трескалась. Как эмаль на старой вазе. Еще два дня – чернели зубы, разбухали суставы, сморщивались ногти. Еще день – выпадали волосы, а кожа расходилась глубокими черными язвами. К концу шестого дня – смерть.
Началась паника. Приезжие спешно покидали Лаэрнор. Надеялись сбежать от заразы. Но заразились все, кто успел хоть раз окунуться в озеро. По слухам, погибло около трехсот человек. Каждый принадлежал к богатому роду и к их прислуге. Можешь представить, какой поднялся шум. Суалан, в сущности, не был виноват, но следующую Веселую Гунду он со всеми родственниками до первого колена встретил на рудниках Роктана.
– Лаэрнор опустел?
– Нет.
– Кто-то продолжал туда приезжать? – удивился я.
– Некоторые догадались вернуться.
– Зачем?
– Это спасло им жизнь. Стоило вновь окунуться в озеро, как язвы и коросты сходили. Кожа возвращала молодость, зубы очищались, суставы опять становились гибкими. Пластина молодости не изменила себе. Но болезнь уже не излечивалась полностью. Нужно было окунаться в озерные воды дважды в день. Те, кто выжил, оказались навсегда к ним привязаны. По разным слухам, это не то тридцать, не то сорок женщин.
Они стали черноитами. Изменилось не только их тело. Изменилась сама глубинная суть. Они утратили часть своей личности, взамен которой, как это бывает с артаками, пришла другая. Более того, казалось, что с каждым днем они сливаются друг с другом, прорастают единой червоточиной.
– Это как?
– Сложно сказать, что тут правда, а что слухи. Но Тирхствин рассказывал, будто все эти женщины становились похожи друг на друга. Одинаково красивы и молоды. Цвет глаз, волос, даже черты лиц – все становилось одинаковым. И они начинали говорить, как один человек: продолжая общую мысль или произнося что-то одновременно. То, что пришло взамен их личности, было единым, хоть и разбитым на части между всеми этими людьми.
– Жуть, – прокряхтел Громбакх. – Обязательно об этом говорить, когда мы в полуверсте от леса?
– Излечить женщин не удалось. Но и бросать их семьи не захотели. Все они принадлежали богатым родам, так что уход получили соответствующий.
– Ну да, – хохотнул Громбакх. – Стальную цепь на горло.
– Цепь? – не понял я.
– Да, – кивнула Миалинта. – Их сковали единой цепью вокруг озера. Только не стальной, а лайтанной. И никаких ошейников.
– Зачем?
– Они впадали в забытье. Утрачивали человечность. Забыли родных, забыли прошлую жизнь. Иногда порывались уйти в лес, а там их ждала смерть. Не пришлось бы ждать, пока растрескается кожа. Дикие звери и насекомые быстро сделали бы свое дело.
Все годы они так и лежали вокруг озера: на ошелинных подушках, в окружении арфисток, краснобаев, кочевых акробатов. Неприятная, должно быть, картина. Кругом – запустение, дикая пуща, а вокруг озера – музыка, веселье и богатая жизнь.
– На цепи, – добавил охотник.
– На цепи, – согласилась Миалинта. – И казалось, что так будет продолжаться бесконечно долго. Никто не знал, будут ли пленницы вообще стареть. Сколько проживут. Как умрут. Про них даже перестали судачить. Хватало и других историй с лигурами и проснувшимися пустышками. А двенадцать лет назад, я только приехала в Багульдин, из Лаэрнора не вернулся подвоз. Простые крестьяне, поставлявшие овощи, мясо, зелень… Не вернулись кочевые артисты. Не вернулись родственники, приехавшие проведать озерных пленниц. Никто не вернулся. Повозки ехали в одном направлении – в Лаэрнор. Тех, кто уехал в лес, больше никто не видел. Не вернулись ни гонцы, посланные наместником Целиндела, ни стражники, посланные его комендантом.