Управление чужой машиной оказалось немного похожим на управление ИЛом. Вот рычажок газа… рычажок зажигания… Вот высотомер и руль поворота… Даже приборы похожи на те, что стояли на ИЛе.
– Спокойнее! Спокойнее! – шептал сам себе Кузнецов, осматривая щиток управления.
Когда фашистский лётчик обежал вокруг своего самолёта, Кузнецов уже разобрался в управлении, и «мессершмитт» пошёл на разбег.
– Ну что, приятель, может быть, подружимся? – по привычке спросил Кузнецов машину.
Но чужая машина ничего не ответила. Стёкла приборов холодно поблёскивали, и острые стрелки слегка покачивались на шкалах. Только стрелка указателя оборотов весело бежала вперёд.
«А, милая, ты понимаешь, что мне нужно!» – улыбнулся Кузнецов и потянул на себя рычаг.
«Мессершмитт» послушно оторвался от земли и начал набирать высоту.
Последнее, что увидел Кузнецов на земле, был немецкий лётчик. Он бежал за своим самолётом с пистолетом в руке, а рассыпавшаяся по полю охрана беспорядочно палила из автоматов по улетающей машине.
Наверное, у фашистов не было подготовлено к вылету других машин, потому что ни один вражеский самолёт не бросился за ним вдогонку.
Кузнецов откинулся на спинку сиденья и даже улыбнулся, вспомнив лицо фашистского лётчика, который, кажется, только в последний момент понял, что произошло. Очень глупое лицо было у фашиста.
Самое страшное осталось позади.
Постепенно Кузнецов привыкал к чужому самолёту, а самолёт привыкал к нему. Стрелки приборов ожили и рассказывали всё, что нужно: какое давление масла в двигателе, какая скорость и высота, компас показывал, в каком направлении нужно лететь. «Мессершмитт» словно почувствовал, что новый хозяин отличный лётчик и ему можно доверять.
Здесь, над территорией врага, никто не стал бы стрелять по самолёту с крестами на крыльях. Но впереди, за линией фронта, были советские зенитчики и советские истребители. Разве могли они знать, что на «мессершмитте» летит свой человек?
Кузнецов внимательно следил за землёй.
Лес закончился. Начались овраги, небольшие холмы, прошла под крылом узкая серебристая речка.
И вот наконец линия фронта. Фашистский передний край. Бугорки укреплений, тёмные полоски окопов, артиллерийские батареи. По дороге идут грузовики, медленно тянется пехота. Ой, как хотелось Кузнецову бросить самолёт вниз, вихрем промчаться над позициями врага и нажать гашетку пулемёта! Но нельзя рисковать. Нужно во что бы то ни стало невредимым долететь до своих и доложить командованию о замаскированном аэродроме.
– Ничего, приятель, всё будет хорошо! – приговаривал Кузнецов самолёту, посматривая на приборы. – На фронте бывает всякое. Служил ты фашистам, теперь на нас поработаешь…
Вот и линия фронта позади.
Теперь, чтобы не угодить под огонь своих зениток, Кузнецов повёл «мессершмитт» у самой земли.
Очень трудно попасть из зенитной пушки в низко летящий самолёт. Зато из винтовок и автоматов его подстрелить можно. И наши солдаты, завидев фашистскую машину, стреляли в неё, кто из чего мог. Несколько пуль прошили крылья и кабину «мессершмитта».
Наконец под крыльями зазеленел свой аэродром.
«Мессершмитт» приземлился, пробежал немного и стал.
Кузнецов спрыгнул с крыла на траву.
Только сейчас он почувствовал, как сильно устал.
Со всех концов аэродрома к нему бежали с автоматами и пистолетами в руках лётчики и аэродромные техники.
– Хенде хох! Хенде хох! Руки вверх! – кричали они.
– Да что вы, братцы?! Я же свой, русский! – крикнул Кузнецов. – Вы что, с ума все посходили? Не видите, что ли?
Первым добежал до него высокий солдат с автоматом.
– Я тебе покажу русского! На всю жизнь запомнишь! – закричал он. – А ну, руки вверх!
Кузнецов на всякий случай поднял руки.
Его окружила большая толпа.
– Ишь ты! Где-то нашу лётную форму достал, фашист!
– Да не фашист я, ребята! Не фашист, понимаете! Я сейчас всё расскажу!
– Молчать! – прикрикнул высокий. – Давай топай в штаб. Там разберёмся.
Через толпу пробился запыхавшийся капитан Толмачёв, оглядел лётчика с головы до ног, опустил пистолет.
– Кузнецов! Мать честная! Откуда у тебя фашистский-то самолёт?
– Да вот такая история получилась… – растерянно пробормотал Кузнецов. – Мой-то подбили во время штурмовки…
– Товарищи, это же действительно капитан Кузнецов, – подтвердил Толмачёв. – Мы только сейчас вместе были на задании. – Он обернулся к Кузнецову: – А ну, идём к командиру части. Там всё расскажешь!
Когда командир полка выслушал доклад лётчика, он сказал:
– За исключительную находчивость объявляю благодарность и представляю к награде. А сейчас – отдыхать! Только отдыхать! Потом поведёте группу к вражескому аэродрому.
А друзья Кузнецова шутили:
– Новый цирковой номер: пересадка с самолёта на самолёт!
И целый вечер заставляли Кузнецова рассказывать, как всё произошло.
Старая гильза
Володька давно просил отца рассказать про войну, но отец или отшучивался, или отмалчивался.
– Папа, – говорил Володька обиженно, – ну почему ты не хочешь рассказать? Вон у самого сколько медалей, да ещё гвардейский значок и даже Золотая Звезда. Небось даром Звезду на фронте не дают!
– Давно это было, Володька, – отмахивался отец. – Трудно уже вспоминать. Смотри, кругом жизнь какая хорошая, ясная! А тогда что было? Завернёшься в плащ-палатку и спишь на голой земле. Письмо из дома ждёшь… А письмо или придёт, или не придёт. Хлеба подвезут или не подвезут… Не подвезут – значит, фашисты разбомбили полевую кухню. Это они очень хорошо умели – кухни бомбить…
– Ну, папа! Ты всё про хлеб да про письма. Ты бы хоть про один хороший бой рассказал или про атаку… Ты ведь был в атаках, да?
– Приходилось. Только ничего интересного в этом нет, Володька. Стрельба… Бежишь изо всех сил, чтобы не отстать от других… Товарищи рядом падают… над головой самолёты… взрывы… дым… песок на зубах скрипит… Что в этом хорошего?
– Давай, па, рассказывай дальше! – загорался Володька. – Вот ты, значит, бежишь… в руках автомат… Ур-ра-а-а! Фашисты впереди драпают…
– «Драпают»!.. – повторил отец, усмехаясь. – Хорошо это у тебя получается… Если бы они всегда просто так драпали… Нет, Володька, сегодня я не могу. Тяжело вспоминать. Честное слово. Когда-нибудь в другой раз, а? Вот будет побольше свободного времени, может, вспомню…
И вот однажды утром в субботу отец сказал:
– Собирайся Володька. Поедем смотреть войну.
– Войну?! – воскликнул Володька. – Самую настоящую?
– Самую что ни на есть настоящую.
– А где?
– Увидишь. Есть такое место, – улыбнулся отец. – Да не забудь захватить корзинку побольше и перочинные ножи. На ноги – кеды. На плечи – пиджак какой-нибудь старенький.
– Шутишь ты, папка! Наверное, за грибами мы поедем, а не на войну. Да и какая сейчас война может быть?
– Увидишь, – ещё раз повторил отец. – Давай собирайся быстрее.
Сначала они сели в голубой автобус и доехали до окраины города, где медленно и широко тёк Днепр. Потом долго шли пешком по пыльной дороге к высокому холму, горбившемуся у опушки синего леса.
– Вон там, наверху, были окопы, – сказал отец.
Склоны холма густо поросли боярышником. Кругом стояла тёплая тишина, в которой тонкими струнами звенели пчёлы. Из-под ног дождём сыпались кузнечики и зелёными стрелками ускользали в траву ящерицы.
И когда они продрались через колючие кусты на вершину холма, Володька сразу увидел полуобвалившуюся канаву, стены и дно которой поросли ярко-зелёной травой. Кое-где среди травы покачивались колокольчики.
– Это первый окоп, – сказал отец. – Да мало что от него осталось…
Было жарко. Отец вынул из кармана носовой платок и крепко вытер крупные капли пота со лба.
– Папа, а почему он не прямой, а изгибами?
– Так всегда роются окопы, – сказал отец. – Если граната, например. Или мина ударит. Осколки заденут одного, самое большее – двух человек. А других солдат защитят изгибы.
Володька спрыгнул на дно канавы и прошуршал ногами по траве от изгиба до изгиба.
– Ровно семь шагов. Он был глубже, да, папа?
– Да, он был глубже.
– А ты где стоял?
– Я?.. Это были не наши окопы, Володька. Их вырыли здесь фашисты. Вон там, правее, видишь – яма? Там у них было укрытие. А я лежал ниже. Примерно вон у того куста.
– Прямо около окопов? – удивился Володька.
– Да. Была ночь, и фашисты меня не видели в темноте, хотя время от времени пускали осветительные ракеты. Очень сильный свет давали эти ракеты.
– А наши где были? Твои товарищи?
– На том берегу.
– Так ты был здесь один? Прямо под носом у фашистов? Зачем? Как ты перебрался через Днепр? Он здесь вон какой широкий…
– Переплыл, Володька. Так приказало командование. Мы должны были перейти Днепр. Форсировать его, как говорят на войне. Должны были переправить на этот берег танки, и автомашины с боеприпасами, и пушки. Но сначала мы должны были подавить фашистские батареи, которые стреляли по нашему берегу. Иначе они не дали бы нам переправиться. Расстреляли бы нас в воде.
– И тебе приказали переплыть Днепр?
– Командующий спросил: кто может? Я вызвался. Ведь я до сих пор неплохо плаваю, ты знаешь.
– Конечно, знаю, папка. Тебя никогда не догнать… Ты плыл прямо в обмундировании, да?
– Нет. Одежду и подсумки с патронами и гранатами я привязал к голове. В левой руке – автомат. Правой грёб. Когда переплыл, тихонько оделся в кустах.
– А потом?
– Потом стал наблюдать. Две батареи я сразу заметил. А вот третью долго не мог. Она стояла далеко от берега, и фашисты её хорошо замаскировали. Но всё-таки я нашёл и третью.
– Папа, а как ты сообщал нашим о фашистских пушках? У тебя же не было ни телефона, ни радиостанции.
– Зато была ракетница. Я наводил ракетами. Пустишь ракету в направлении фашистской батареи и сразу же переползаешь в другое место… Пока тебя самого не засекли. Наши видят, куда падает ракета, и бьют из пушек в то место.