Сложнее всего оказалось подобрать костюм для Антанты — хозяйки всей этой контрреволюционной «тройки». Поручили это дело Фурману, как самому лучшему из всех артистов, знатоку истории. Он стал припоминать, какие именно крупные капиталистические государства натравливали пилсудчиков, петлюровцев и румынских бояр на молодую Советскую страну, кто снабжал и вооружал армии интервентов.
Будучи сам родом из-под Шепетовки, Фурман хорошо запомнил, как по жалобе польского графа Потоцкого команда американских солдат и офицеров из американской миссии, что располагалась в Яссах, приехав в местечко Антонины, под командой американского лейтенанта Риджуэя, сожгла дотла соседнее село лишь за то, что в годы революции крестьяне этого села разделили между собой графскую землю.
Фурман знал, что в войсках Пилсудского, с которыми тот шел на Киев, особенно в корпусе генерала Галлера, было много американских инструкторов, а еще того больше американских винтовок, пулеметов и другого заокеанского вооружения. Зная это, Фурман распорядился, чтобы половину платья для Антанты костюмер сшил из звездно-полосатого американского флага. Вторую половину сшили из британского флага. Таким образом, Антанта — Галя словно простыней была обернута в американо-британские флаги. К тому же к материи спереди были нашиты из золоченой елочной бумаги два хвостатых коронованных льва. Чтобы дать понять зрителям причастность к интервенции и французской буржуазии, на белый, посыпанный мукою парик Гали костюмер насунул картонный изогнутый колпак, немного напоминающий те рога изобилия, что висели еще со времен старого режима у булочных города. В таких колпаках на карикатурах обычно изображали прекрасную Марианну — Францию.
Стоя в центре сцены и натягивая вожжи, Галя — Антанта похлестывала кнутом Пилсудского, боярскую Румынию и Петлюру.
В конце третьего круга им полагалось по плану инсценировки обратиться мордами к своей госпоже — Антанте. Кони должны были взметнуться на дыбы, иначе говоря — поднять руки, заржать очень жалобно, а потом, выбежав на авансцену, с грустью пропеть в публику:
Москвы не видать, не видать,
как своих нам ушей…
…Если не считать того, что Бобырь потерял хвост, все, как передавали мне хлопцы, шло прекрасно. Артисты резвились на сцене, поеживаясь от щелкания бича, Галя была строгая и надменная, как заправская английская леди, режиссер — культпроп комсомольской ячейки профсоюза «Нарпит» Коля Дракокруст — потирал руки на радостях, что номер, придуманный им, удался на славу, но как только Маремуха затянул густым баском: «Москвы…» — в зале крикнули:
— Тревога!
Шум поднялся в клубе. Опрокидывая скамейки, зрители-комсомольцы стали выбегать на улицу. Каждому хотелось поскорее примчаться в ЧОН, получить свою винтовку и ждать приказа. Режиссер Коля Дракокруст, не раздумывая, завернул занавес и спрыгнул в зал, чтобы и самому поскорее вырваться на волю.
Домашняя одежда Петлюры — Фурмана лежала на подоконнике за сценой. Там же, как на купанье, положил свои манатки и Маремуха. Оба они быстро переоделись и, расшвыряв по сцене театральные костюмы, срывая на ходу усы и вытирая грим, повыскакивали на улицу через окно.
А что было делать Бобырю, чья одежда лежала в пустом шкафу в клубной библиотеке за сценой? В дни спектаклей эта библиотека временно превращалась в гримировочную. Там же хранились обычно парики, грим, старинные курковые пистолеты, и Коля Дракокруст, опасаясь баловства несознательных посетителей клуба, обычно на время представления закрывал библиотеку на ключ.
— Где Дракокруст?.. Где Дракокруст? Хлопцы, вы не видели Колю Дракокруста? — вопил теперь во все горло бедный Саша, бегая по пустеющему залу и задевая никелированными ножнами сабли деревянные скамейки.
Но комсомольцы-чоновцы даже не отвечали Бобырю. Очень им интересно было выяснять, где Дракокруст, когда после неудачного нападения на штаб ЧОНа каждый был встревожен всерьез новым тревожным сигналом и мечтал лишь об одном: поскорее добежать к штабу. Подросткам, не состоящим в комсомоле, некуда было спешить, но даже и они, охваченные общим волнением, протискивались на улицу. Только самые спокойные из них с удовольствием разглядывали вблизи артиста Сашу, а фабзаец Моня Гузарчик, хлопнув Бобыря по плечу, крикнул:
— Проше пана! Не волнуйтесь! Проше пана, як пан хце, то я, как беспартийная прослойка, одолжу пану свои штаны?..
Прекрасно понимая, что Гузарчик только шутит и никогда не решится на такое самопожертвование, Саша бросился к выходу. Выскочив на улицу, Бобырь остановился, потянул носом свежий весенний воздух, оглянулся и, крикнув в полном отчаянии: «Ну где же этот Дракокруст, холера ему в бок, где ключи?» — долго не раздумывая, придерживая саблю, помчался в узенькую и темную Ямпольскую улицу.
Все думали, что «панская Польша» побежала в общежитие переодеваться. Но Саша был не такой дурак, чтобы мчаться на край города, а потом обратно лишь для того, чтобы сменить мундир пилсудчика на свою старую рабочую робу.
Саша решил бежать в штаб ЧОНа в театральном одеянии.
«Ничего, надо полагать, — думал он, раздираемый безвыходностью положения, — первые минуты все будут оборачиваться, а потом, как объясню, в чем дело, перестанут. Самое главное — не опоздать по тревоге. Опоздаю после того, что случилось на прошлом дежурстве, скажут: окончательный трус Бобырь».
Вдобавок Саша решил перехитрить всех чоновцев, что были в клубе, и примчаться в штаб первым. Мало кто знал, что в конце Ямпольского есть грязный проходной двор, который выходит прямехонько на Рыночную площадь. И Сашка пустился темной и петлистой улочкой к заветному двору, желая выгадать кусок дороги.
Надо же было случиться так, чтобы, влетев с разбегу в этот покрытый лужами воды постоялый двор, Саша напоролся на стаю бездомных собак.
Услышав звон шпор, а затем завидя бегущего Бобыря, собаки сперва опешили, и несколько мелких шавок, решив, что главный их враг, гицель — собаколов, — мчится на них с арканом, пустились от него наутек. Но в ту же минуту псы почуяли обман и с лаем бросились на Сашку.
Сперва Бобырь решил обороняться. Он рассказывал потом хлопцам, что хотел выдернуть из ножен саблю и рубить бродячих собак саблей. Но едва его рука схватила эфес, старый барбос вдовы податного инспектора и торговки франзольками мадам Поднебесной вцепился с разгону Сашке в правую ляжку. Барбос уже не раз вырывался из клетки собаколовов и знал, что самый лучший способ не попадаться снова — это первому нападать на обидчика.
Оставался один выход у бедного Сашки — удирать без боя. На свет! Туда, где бродячие псы не посмеют кусать человека.
Пиная собак ногами, отбиваясь от них ножнами сабли, преследуемый громким лаем, Бобырь вырвался на Рыночную площадь в мундире офицера-пилсудчика и нарядной конфедератке с белым пушистым султаном.
А в этот вечер у бакалейного магазина Церабкоопа на Рыночной площади снова дежурил сторож, которого в свое время допрашивал уполномоченный ГПУ Букович. Сторож запомнил хорошо, как его пробирал Вукович и как, обращаясь к Полевому, уполномоченный ГПУ высказал предположение, что бандит, пытавшийся подорвать ЧОН, по-видимому, метнулся к польской границе.
Теперь, взволнованный новой чоновской тревогой, сторож уже был начеку. Заслышав лай собак, он обернулся и увидел Бобыря, бегущего в странном наряде.
Старик мигом воскресил в памяти годы гражданской войны и таких вот точно пилсудчиков, шагавших по улицам нашего города под командой приехавших из-за океана американских инструкторов. Сейчас у сторожа была полная возможность отличиться.
Дрожащими пальцами сторож оттянул курки дробовика и, сбегая с крыльца магазина, крикнул грозно:
— Стой, пся крев!
За звоном сабли, за лаем собак Бобырь не услышал окрика.
— Ах ты, панская морда! — заорал сторож и пальнул Сашке под ноги дуплетом из обоих стволов старинного охотничьего ружья.
Бобырь подпрыгнул и взял круто вправо. Глубокая, разрытая водопроводчиками еще с осени, наполненная талой водой и ржавыми листьями канава пересекала Рыночную площадь. Саша думал с ходу перепрыгнуть канаву, но ботинок его скользнул по глинистому скату, и Бобырь с разгону шлепнулся лицом в ледяную воду.
Самое-то обидное, что на этот раз тревога оказалась не настоящей. Просто начальник штаба ЧОНа Полагутин, для того чтобы в последний раз собрать всех коммунаров, воспользовался старым, испытанным сигналом.
Каждому, кто, подбегая к штабу, хотел получить винтовку, Полагутин показывал рукою на мостовую и говорил:
— Давайте строиться, товарищи. Без оружия…
Когда все коммунары построились перед зданием, как-то непривычно себя чувствуя без винтовок, Полагутин, позванивая шпорами, сбежал с холмика на мостовую и сказал:
— Хочу вам сообщить, товарищи коммунары, новость, быть может, для кого-нибудь и неожиданную: части особого назначения и в пограничных округах Украины распускаются. Все оружие поступает в распоряжение окружного военкомата. Там же, на общих основаниях, будет проводиться военная подготовка призывников и запасных. Сильнее мы стали, товарищи, оттого и такое решение приняло руководство нашей партии. Красная Армия одна сможет в случае чего защитить страну и наши границы. Вот котовцы к нам прибыли на укрепление границы, слышали, надеюсь?..
…В то самое время, как Полагутин, не повышая голоса, запросто беседовал с коммунарами, за домами, на Рыночной площади, прокатились два выстрела, отчаянный визг Бобыря прозвенел в ночной тишине, потом в ответ раздались отдаленные свистки сторожей у Старой крепости, и снова все стихло. Будь то винтовочная пальба, тогда, разумеется, все коммунары двинулись бы сразу туда, но многих успокоило, что звуки выстрелов были глухие, как из простого охотничьего ружья.
Полагутин прислушался и, как бы невзначай заметив: «Что-то случилось у лесопильных складов», — громко и спокойно объявил:
— Все, товарищи. Можно с песнями и по домам!