Мы верим в нашу индустрию,
В наш вдохновенный труд…
Мне особенно приятно упоминать об этом в послесловии потому, что именно Терень Масенко, работавший в редакции газеты «Червоный кордон», напечатал в ней мой первый очерк — отклик на смерть Владимира Ильича Ленина.
Наша соученица по первой трудовой школе Елена Ивановна Юхимович, которую в те годы мы звали запросто Леной, стала сейчас одним из самых уважаемых педагогов старинного города.
В какой-то степени она послужила прообразом Гали Кушнир.
Друг моего детства, бывший курсант Каменец-Подольской совпартшколы Петро Довгалюк, многие черты характера которого отразились в образах Никиты Коломейца и Марущака, живет сейчас в Киеве.
Петро Довгалюк стал научным сотрудником Института украинской литературы Академии наук УССР. Опубликованы многие его работы. Они посвящены разоблачению деятельности Ватикана, пропагандируют творчество писателей-атеистов Ярослава Галана и Степана Тудора.
Тем более радостно вспоминать теперь, как в те далекие годы вместе с Петром Довгалюком учились мы любить книги, самостоятельно работать с ними, как не раз, забравшись на печку в совпартшкольском флигеле, часами читали Джека Лондона и других любимых писателей.
«Ну, а Котька Григоренко, верный слуга петлюровцев, — был ли такой на самом деле? — может возникнуть у читателей вопрос. — Не слишком ли сгустил краски автор, изображая его отпетым врагом советского строя и личным недругом многих героев трилогии?»
Да, был! И писал я Котьку Григоренко с определенного человека — нашего сверстника. Я помнил его злобное отношение ко всему новому, что принесла в школу Советская власть, знал, как он вел себя в дни, когда в городе бушевала петлюровщина. Но, зная и помня все это, я вывел его под другой фамилией. Мне казалось, что прототип Котьки Григоренко под влиянием событий мог оказаться среди той группы наших сверстников, которые с большим запозданием, уже в тридцатые годы, «признали» Советскую власть. Одни сделали это из карьеристских побуждений, чтобы получше устроиться в жизни, другие — осознав ошибки юности и понимая, что нельзя замахиваться палкой на солнце, что нельзя одиночкам идти против воли миллионов.
Короче говоря, мне хотелось пощадить действительного Котьку Григоренко в том случае, если бы он остался по нашу сторону баррикад.
Как показала жизнь, для такого моего «гуманизма» не было оснований. Подлинный Котька Григоренко бежал за границу и прижился в старинном польском городке Перемышль. Он женился там, бойко торговал и тайно сотрудничал с полицией, выдавая ей революционно настроенных жителей древнего городка. Он выслуживался, как мог, перед своими новыми хозяевами, а те, в свою очередь, использовали как хотели таких изменников Родины. Уже после разгрома гитлеровской Германии мне удалось добыть карточку прототипа Котьки Григоренко: он снят в брачной паре, рядом с ним миловидная невеста в подвенечной фате, должно быть и не подозревавшая, какому грязному человеку отдает она свою душу и сердце.
Когда осенью 1939 года Красная Армия стала приближаться к Перемышлю, заставляя гитлеровцев убраться за линию Западного Буга и реки Сан, Котька Григоренко, опасаясь близкого соседства с советскими войсками, переметнулся в Краков. Там он завербовался в диверсионный батальон Степана Бандеры «Нахтигаль», набранный националистами из таких же предателей, как и докторский сынок. Вместе с батальоном «Нахтигаль» прототип Котьки Григоренко ворвался на территорию Советского государства утром 22 июня 1941 года, принимал участие в погромах и убийствах, усердно прислуживал оккупантам.
Он был участником многих полицейских карательных операций на Украине. Ведь он знал ее с детства.
Под Харьковом его ранило партизанской пулей. Уже после разгрома гитлеровцев на берегах Волги Котька Григоренко понял, что Гитлер войну проиграл. И тогда Котька не стал задерживаться ни в Перемышле, ни в Кракове, а «переместился» подальше, на Запад. Сейчас он живет в Гамбурге, в Федеративной Республике Германии, имеет небольшой магазинчик с галантереей и попутно обслуживает секретную службу одной из крупных заокеанских держав. Я знаю его подлинную фамилию и адрес, у меня хранится его свадебная карточка. Возможно, если книга с этим послесловием достигнет Гамбурга и попадет в руки прототипа Котьки Григоренко, особой радости она ему не доставит.
Талантливый актер Николай Рыбников в фильме «Тревожная молодость», снятом по мотивам трилогии режиссерами Александром Аловым и Владимиром Наумовым, сыграл Котьку таким, каким тот оказался на самом деле, сыграл правдиво и жестоко, раскрывая подлинную природу предательства. И без этой жестокости обойтись было нельзя. Политика — борьба миллионов. В этой борьбе проигрывают одиночки и изменники своей Родины. Писать и о них нужно, их нужно показывать, чтобы не остывало в нас чувство ненависти к врагам народа.
…Уже после войны во Львове я совершенно неожиданно встретил одного из самых любимых наших педагогов в гимназии, а потом в трудшколе — Евгения Яковлевича Козинца.
— Наш дiдусь здесь, во Львове, он жив, заслуженный учитель Украинской Советской Республики и на днях справляет золотую свадьбу, — сказал мне один из земляков.
Я пришел на эту свадьбу со скромным подарком — принес нашему «дiдусю» «Старую крепость» с благодарственной надписью — ведь очень многим я обязан в жизни ему — славному и доброму учителю, который пробудил в нас жажду знаний, любовь к книгам.
Через несколько дней, когда мы сидели вдвоем в кабинете Евгения Яковлевича, он, седой, согбенный старик, глядя на меня зоркими, молодыми глазами, спросил:
— Скажите, а кого вы имели в виду, создавая образ учителя истории Валериана Дмитриевича Лазарева?
Я встал, подошел к креслу, в котором сидел «наш дедусь», и, обнимая его, признался:
— Ну, конечно же, вас, дорогой Евгений Яковлевич!
В моем признании не было и грани фальши: наш «дiдусь» воспитал целую плеяду инженеров, врачей, педагогов, музыкантов, писателей. Воспитал тем, что со школьной скамьи учил их принципиальности, честности, жизненной стойкости, учил жить так, чтобы ни один день не пропадал даром, а обогащал бы его учеников новыми знаниями.
Когда в 1962 году заслуженный педагог республики, послу живший прообразом историка Лазарева, скончался, хоронить своего «дiдуся» приехали во Львов с разных концов страны многие его ученики. И поныне они вспоминают его, выражаясь словами Шевченко, «не злим, тихим словом», преисполненным благодарности к этому большому человеку.
Вот одно из писем Евгения Яковлевича Козинца, которое я бережно храню.
«Сегодня получил Ваше приветствие, — писал мне Евгений Яковлевич в мае 1959 года, — и спешу ответить на него таким же искренним поздравлением в надежде, что оно застанет Вас еще в Москве. Да! В Москве я провел не только свои студенческие годы, а и 15 лет преподавательской деятельности в реальном училище. За 19 лет жизни в Москве (1899–1918 гг.) мне пришлось многое видеть, много пережить тяжелого и хорошего: студенческие сходки в предреволюционный период (1900–1904 гг.), отдачу студентов в солдаты, что только помогло студенчеству «разложить» армию, восстание рабочих в 1905 году, в котором и я, подобно Павлу Заломову, со старшими своими учениками принимал на Пресне самое активное участие в деле подготовки рабочих Прохоровской, Даниловской мануфактур и рабочих мебельной фабрики Шмидта. Значительно позже, в феврале и июле 1918 года, имел счастье лично беседовать с В. И. Лениным на общественные темы и по его же совету уехал на Украину «шире открывать двери школы для народа» и открыл их в Каменец-Подольске…»
Это письмо было и остается для меня большой радостью и откровением. Оно подкрепляет написанное задолго до этого выступление, с которым в трилогии обращается к ученикам изгнанный петлюровцами из гимназии историк Лазарев:
— И никогда они мне не простят, что я рассказал вам правду о Ленине…
За то время, что писалась и издавалась эта книга, на скалистых обрывах Каменец-Подольска выросли уже новые поколения молодежи, которую можно было бы назвать «вторым и третьим всходами революции». Они полностью оправдали надежды отцов и в те грозные дни, когда город со Старой крепостью временно оккупировали гитлеровцы.
Недавно я получил письмо из Донбасса от своего земляка, представителя уже этой новой когорты более молодого поколения, горняка Владимира Сорокина.
Прочитав трилогию, он сетует на то, что в ней слабо отражены события Великой Отечественной войны, и в своем письме приводит очень интересные факты о том, как вела себя молодежь Каменец-Подольска в те годы, когда город был занят фашистскими войсками.
Я ответил Владимиру Сорокину, что основное действие трилогии заканчивается где-то у рубежа тридцатых годов. Если бы я захотел подробно написать о последнем отрезке истории моего города, мне бы надо было создать еще одну книгу.
В письме Владимира Сорокина я нахожу свидетельства прямой передачи боевых традиций нашей молодежи двадцатых-тридцатых годов тому поколению, которое, к несчастью, увидело на улицах родного города танки с фашистской свастикой. Поэтому я позволю себе здесь привести отдельные отрывки из письма молодого донецкого шахтера.
«Я родился в 1928 году, — пишет Сорокин, — на Подзамче, возле Старой крепости, и вся моя юность тоже связана с этой «старушкой». Во время оккупации неподалеку от меня жил Григорий Петрович Топольский. Он прикидывался глухим и немым, хотя все коренные подзамчане его прекрасно знали. До войны он жил где-то в Центральной России. Я нередко ходил с матерью в лес по дрова и часто встречал там Топольского и стал замечать, что Жора, как многие его звали запросто, старается быть поближе к немецким гарнизонам и укреплениям.
Мне стало ясно, что Топольский связан с партизанами.
Как-то вечером, уже в 1943 году, он встретил меня на улице и неожиданно заговорил.
— Слушай, Володька, — сказал он мне тихо и оглядываясь, как бы нас кто не подслушал. — Я знаю всю вашу семью, знаю, что твой батька завоевывал Советскую власть на Екатеринославщине. Прошу тебя — помоги мне…