— Василь! Вася!.. Сюда!
Я оглянулся.
В стороне, над самой скалой, сидела Галя и с ней еще кто-то, но кто именно — я сперва не разобрал.
— Иди сюда! — крикнула Галя и поманила меня рукой.
«Кто ж это, интересно, с ней сидит?» — думал я, пробираясь между кустами к Гале. Фу-ты, что такое! Я чуть было не наткнулся на ведра с водой, которые Галя оставила здесь под кустами.
Дорогу мне преграждала глыба гранита. Я полез на нее, цепляясь за пучки травы, и, взобравшись наверх, остановился.
Рядом с Галей сидел Котька Григоренко. Плохо у меня стало на сердце в эту минуту. Ведь они еще могут подумать, что я нарочно пришел подсматривать за ними. Удрать разве?
— Спускайся, Василь, ну, быстро! — потребовала Галя, и мне волей-неволей пришлось спрыгнуть с глыбы и подойти к лужайке, на которой они сидели.
Не глядя на Котьку, я протянул руку Гале.
— Где же ты пропал? Я уже думала… Садись! — сказала Галя.
Я, посапывая, опустился на мягкую траву.
— А мы ж позавчера переехали отсюда! — И я кивнул головой в сторону Заречья.
— Куда переехали? — заинтересовалась Галя.
Пришлось рассказать Гале о нашем переезде в совпартшколу.
— Там сад какой! Большущий. Я к тебе за черешнями теперь буду приходить! — сказала Галя.
— Приходи, — ответил я неуверенно.
— А я несла воду, несла и заморилась. Вижу — навстречу Котька. Вот мы и решили посидеть. А ты куда шел?
— Да мне надо туда… — соврал я, кивая в сторону деревянной церкви. — На Подзамче! К хлопцу одному.
— К хлопцу? — протянула Галя. — А разве… — И она запнулась.
«Ничего, ничего, правильно! Нехай думает, что я шел к хлопцу, а не к ней».
Котька в это время встал, потянулся, поправил свою белую батистовую косоворотку, одернул кавказский ремешок с тяжелыми серебряными язычками и поднял с земли камень.
Широко раздвинув ноги, он размахнулся, — и круглый камень упал далеко-далеко, посреди запруды.
— Здорово! — сказала Галя, и ее слова обожгли меня.
А Котька схватил еще один камень и сказал Гале важно:
— Ну, это еще не здорово. Вот смотрите, куда закину!
Он примерился и размахнулся. Но камень вырвался у него из рук и упал совсем близко от нас, под скалу.
«Ага, ага, так тебе и надо! — чуть не закричал я. — Не задавайся зря!»
Галя засмеялась, и Котька, желая оправдаться, объяснил:
— Ну, это случайно. Сухожилие сорвал! — Он даже сморщился, будто от боли, и сказал: — Вы остаетесь, Галя, или идете?
На меня Котька не смотрел.
Галя встала, оправила платье. Втроем мы перелезли через каменную глыбу. Галя нагнулась к ведрам.
— Давайте я помогу вам! — сказал Котька, отстраняя Галю и хватая оба ведра.
— Ну нет, зачем? Я сама!
Но Котька уже потащил ведра к лестнице.
— А тебе обязательно надо на Подзамче, Василь?.. Как того хлопца звать? — спросила меня Галя.
— Какого хлопца?
— Ну того… к которому ты идешь?
— Того? Тиктор! — выпалил я наугад.
— Тиктор? Да ведь Тиктор не на Подзамче живет. Он возле вокзала живет.
— Ну да, но сейчас он у знакомых на Подзамче, вот мы и договорились встретиться, — кое-как выпутался я.
— А может… ты с ним другим разом встретишься? — И Галя робко посмотрела мне в глаза.
Но здесь я решил быть жестоким до конца! Я хотел наказать Галю за ее встречу с Котькой и сказал сухо:
— Нет, другим разом нельзя. Я должен встретиться с Тиктором сегодня!
Мы подошли к лестнице. На площадке меж ведер стоял, поджидая нас, Григоренко.
— Ну, спасибо, Котя, — очень ласково сказала Галя. — Теперь я сама донесу.
— Да бросьте стесняться! Я вам помогу, — сказал Котька басом.
— Нет, нет, Костя, спасибо. Вы же идете в другую сторону, вот с ним по пути, — кивая на меня, сказала Галя.
— Давай, Галя, я тебе помогу! — сказал я.
— Не надо мне помогать, — ответила Галя. — Сама не донесу, что ли? Идите себе вместе. Ну, до свидания!
— Нет, спасибо. Я не имею большого желания идти в такой компании! — сказал Котька и отвернулся.
У меня перехватило дыхание.
— Ты молчи… ты… ты!.. — почти выкрикнул я.
А Галя глянула сперва на меня, потом на Котьку и засмеялась.
— Ой, я ж дура! — сказала она, смеясь. — Вы не разговариваете? Да? А я думаю: чего вы все молчите? Вы что — в ссоре?
— Так, у нас счеты! — сказал Котька и, подхватив оба ведра, потащил их вверх по лестнице.
— А я не заметила. Ну что ж, до свидания, Василь. — И Галя медленно протянула мне руку.
Я пожал ее холодную ладошку, и она, крепко ступая и чуть покачиваясь, пошла по ступенькам вслед за Котькой.
Я стоял посреди лестницы и смотрел им вслед. А что, если Галя или, еще хуже, Котька обернутся? Мне стало стыдно, и я быстро спустился и перешел по кладке через водопад. Ну и ругал же я себя в эту минуту! «Эх ты, — думал я, — трус. И зачем выдумал Тиктора? Надо было остаться с Галей, спровадить от нее Котьку. Не мог надавать Котьке или просто взять ведра да понести сам. Тогда бы Котька ушел. Упустил такой случай. А так смотри: шел-шел сюда, чтобы повидать Галю, из самой совпартшколы шел, и вот радуйся — повидал! Теперь, наверное, они вместе пойдут. И Котька станет хвастаться перед Галей, какой он сильный, скажет, что я его испугался, будет наговаривать про меня всякое. Обязательно будет наговаривать».
Я обогнул деревянную церковь. В луже возле колодца размокала желтая коробочка папирос «Сальве». Тисненая этикетка с нарисованной дымящейся папироской отклеилась и плавала поверх лужи. Я посмотрел на плавающую этикетку, вспомнил, как несколько лет назад мы собирали коллекции таких вот коробочек от папирос, и быстро пошел по горной крутой дороге, которая огибала Старую крепость со стороны Карвасар. Я шел на Подзамче и никак не мог сообразить, зачем я иду туда.
Уже в городе, по дороге домой, я остановился возле витрины парикмахерской Мрочко. Там, за толстым бемским стеклом, торчали на болванках восковые лица тонконосых красавиц. На каждой был приклеенный парик. А сбоку, по обеим сторонам нарядной и устланной разноцветной бумагой и журнальными вырезками витрины, блестели два зеркала. Я делал вид, что рассматриваю лица восковых красавиц с каплями клея на висках, а сам искоса глядел в зеркало. Мне стало стыдно смотреть на себя в зеркало просто так. Прохожие еще станут смеяться: такой здоровый парень и, как девчонка, в зеркало себя рассматривает. Я смотрел украдкой и думал: «Котька шире меня в плечах — и только». Я видел в боковом зеркале свое сердитое лицо, глаза навыкате, рубашку апаш, подпоясанную ремнем, целые, без единой латки, черные молескиновые штаны. Серая кепка была слегка заломлена назад. Худо только, что я был босиком. Надо было надеть сандалии. «Эх ты!» — поругал я себя. Налюбовавшись собой вдоволь, я широко расправил плечи и, как борец, размахивая согнутыми в локтях руками, зашагал по мостовой к совпартшколе. Городские тротуары были гладкие и теплые от солнца.
ПЕРВЫЙ МАТЧ
На зеленой лужайке во дворе совпартшколы курсанты гоняли мяч.
Часовой у ворот, молодой черномазый парень с раскосыми глазами, в голубой буденовке, опираясь на винтовку, следил со своего поста за игрой. Я остановился возле турника.
Турник — водопроводная труба, до блеска отполированная ладонями, — был закреплен одним концом в развилке клена. Другой конец трубы был прибит скобками к врытому в землю столбу. Столб да брошенная на траву одежда и были воротами для играющих. Вторые ворота — два пенька — виднелись под самыми окнами нашего флигеля. Там в голу стоял, полусогнувшись, мой старый знакомый Полевой, секретарь партийной ячейки совпартшколы. После демобилизации из Красной Армии он решил не возвращаться к себе на родину в Екатеринослав, а остался у нас, в Подолии, и уездный комитет партии направил Нестора Варнаевича в совпартшколу.
В тех воротах, что были возле меня, суетился лектор политэкономии, стриженный под машинку Картамышев в широченных синих галифе и оранжевой майке-безрукавке. Вчера я услышал, что это Картамышева и лектора по естествознанию Бойко называли «братьями-разбойниками». Они были похожи друг на друга — носили синие костюмы и каракулевые папахи с красным бархатным верхом.
Теперь «брат-разбойник» Бойко суетился в центре. Я сперва не мог даже разобрать, кого он играет — центрфорварда или левого края. Он бегал посреди лужайки в своих брюках с кожаными блестящими леями и, наконец, вырвав мяч, повел его в мою сторону, к турнику. Тогда я понял, что «братьев-разбойников» назначили в разные команды и что они играют друг против друга.
Не добежав до ворот шагов пяти, Бойко рванулся вперед, крикнул и хватил по мячу так, что мяч чуть не распоролся. Вертясь волчком в воздухе и задевая траву, мяч пролетел в ворота и, скользнув мимо самых моих ног, подпрыгивая, покатился к часовому, а довольный Бойко, утирая пот с лица, крикнул растерявшемуся голкиперу:
— Поймал зайца?
Картамышев ничего не ответил и, тяжело дыша, помчался в своих тяжелых кованых сапогах вдогонку за мячом к будке часового.
Злой оттого, что ему забили гол, Картамышев возвращался обратно к воротам шагом, опустив стриженую голову.
Бойко, все не отходя от чужих ворот, подсмеивался:
— А еще говорите: мы, мы — сильная команда! А у нас двух игроков недостает, и то голы вам забиваем.
— Кто же вам мешает? Возьмите себе игроков еще! — хмуро ответил Картамышев.
Все игроки, переминаясь с ноги на ногу, нетерпеливо ждали продолжения игры.
— А где ж их возьмешь еще, игроков? — сказал Бойко и оглянулся.
Мне хотелось, чтобы он заметил меня. Но Бойко безразлично скользнул по мне взглядом и, привстав на цыпочки, посмотрел в палисадник. Там, около здания, за кустами подстриженной сирени, читали газеты два курсанта.
— Эгей, Бажура, идите в футбол играть! — крикнул через весь двор Бойко.
— Не хочу! — донеслось из-за кустов.
Я уже знал здесь некоторых курсантов, но попроситься в игру не решался. Ведь я неплохо играю в футбол. Ну позови меня, позови! Я прямо чуть не прыгал на месте от волнения — так мне хотелось играть. А главное — та