— Та-ак… Глушь, значит, говорите, отдаленность? — протянул он раздумчиво. — Противникам же вашим глушь эта как раз на руку. Вы бьетесь с ними один на один, стараетесь по совести, по справедливости… Чтоб только пойманного наказать, чтоб безвинный не пострадал, а они не стесняются — жгут вас, народ восстанавливают. …Ведь выходит, что кулаки объявили войну вашей товарищеской артели?! Так ведь?
— Выходит что так, — потупив глаза, вздохнул Захар.
— Так почему же вы сами не перешли в наступление? В район не съездили? Помощи не попросили у товарищей? Наверное, думаете, что дело это ваше, личное, приятельское, артель-то? Собрались, мол, дружки-приятели и трудятся сообща. И сидите вот гадаете, кто это вам конюшню поджег… Я без ошибки скажу: врагов ваших классовых работа эта, — резко выбросил он перед собой руки с въевшимися остатками масла и копоти в морщинках около узловатых суставов. — Знаете вы последнюю установку партии? — обвел он глазами лица. — Ликвидировать кулачество как класс! — тихо, но с большой силой выговорил Тарасов. — Лик-ви-ди-ровать!
— Во! Во, елки зеленые! — вскочил со своего места Антон. — Я вам сколько долдонил, черти лупоглазые? К ногтю их, паразитов, чтоб мокрого места не осталось! А первого Матюшку Сартасова, вражинная его душа!
— У вас, товарищ, наверное, с ним да-авние счеты? — с лукавой улыбкой посмотрел на Антона Тарасов.
— С каждым! С каждым из них! — задохнулся от волнения Антон. — Отец на них надсажался. Так и умер от грыжи у Никиты на поле. Моего пота у каждого из них на пашне, как дождя полито… Нынче они сми-ирные! А в старое время… Вы, товарищ, городской. Вам не приходилось с их лисиной тактикой дела иметь…
— В этом ты, друг, ошибаешься, — просто засмеялся Тарасов. — Что городской, то верно. А в девятнадцатом году с продотрядом все Поволжье исколесил. И повадку, и руку их на своей спине изведал. Там у них заведено было: попадется в лапы продотрядчик — шомполами его, пока со спины шкура клочьями не полезет. Если любопытствуешь, — шутливо подмигнул он Антону, — будет случай — покажу. Картина, а не спина!
— Ну, так мы теперь им!.. — возликовал Антон, восхищенный такой поддержкой.
— Это ты, брат, брось, — серьезно предостерег его Тарасов. — Счеты мы с ними сводить не будем. А корни подрубим, это верно. Для начала соберем бедноту. Середняков наиболее сознательных пригласим. Короче говоря, актив деревенский. Там и вынесем решение относительно кулаков. Кто у вас наиболее ярый из них? Сартасов, говорите? — с улыбкой кивнул он в сторону Антона.
— Он да Гришка Поликарпов. Гришка все больше горлом да за грудки хватается. А Матвей!.. Он, подлюга, хитер, как две сатаны. Коготки спрятал, мурлычет, как кот, а отвернешься — глотку перекусит.
— Постой, постой… — вспомнив о чем-то, потянул Тарасов из кармана пачку бумаг. — Не о нем ли мне в районе рассказывали, разобраться просили? Все жалобы строчит, культурным хозяином себя именует? Ну, конечно, Сартасов! — воскликнул он, заглянув в бумаги. — У него еще сын в ссылке был…
Тарасов, словно спохватившись, осекся. Мужики многозначительно переглянулись. Они, конечно, поняли, что Тарасов говорил об отпущенном из ссылки Федьке. Но их поразила дотошность этого с виду невзрачного горожанина. Видать, собираясь в деревню, он основательно разузнал в районе о всех делах ее жителей, коль даже о Федьке-забулдыге ему все известно до тонкости.
— Видите, — выкладывал тот на стол одну бумагу за другой. — Вот жалоба вашего Сартасова на обложение налогом. Вот на твердое задание. Вот на тебя, председатель, что по злобе притесняешь… Да-а… — шутливо развел он руками, как бы призывая всех в свидетели, — видать грамотный товарищ! Смотрите, почерк-то… С завитушками, как у заправского писаря!
Все потянулись к брошенным на стол бумагам и, взглянув на них, не сговариваясь, повернули головы в сторону Андрея.
Под их удивленным, требующим объяснения взглядом Андрей нерешительно встал, подошел к столу и посмотрел на жалобы. Да так и застыл на месте. Все его односельчане тоже словно остолбенели. Они испытывали сейчас такое чувство, будто сами эти бумаги писали, и, не зная, куда деваться от стыда, не смели глядеть друг другу в глаза.
Тарасов встал. Его и без того глубоко посаженные глаза еще более прищурились, ушли под нависший лоб, превратившись в два темных, колючих острия.
— Так, та-ак! — подойдя вплотную к Андрею, с иронией протянул он. — За деньги оказываете здешним кулакам такие услуги или, может быть, из иде-ейных побуждений? Так сказать, как единомышленник?
— Да нет! — с досадой сказал Захар, не зная, как заступиться за своего помощника. — Родственник ему Сартасов, язви его! Навязался Андрюхе, запутал парня, а теперь вот…
— Ах, родственник?! — как выстрелил, во весь голос крикнул Тарасов, резко повернувшись к Захару. — Родственник?! Кулаку?! Кулаки в вас стреляют, жгут, травят… А у вас в совете сидит их родственник! Вы же еще удивляетесь, откуда они все о вас знают! Все планы ваши, намерения!
Потрясенные яростной силой этой вспышки, люди с уважением, смешанным со страхом, смотрели на Тарасова.
Андрей возмущенно сверкнул глазами и, сжав кулаки, шагнул к уполномоченному.
— Вы… как вы смеете говорить обо мне?! Да я… у меня… — он быстро, ища поддержки, оглянулся, но ни в ком не встретив сочувствия, сразу как-то сник. Подошел к столу, дрожащими руками собрал все бумаги, со вздохом положил их перед Захаром и, не оглядываясь, вышел из совета, низко нагибая в дверях и без того опущенную голову.
Под вечер ватага ребят во главе с Витькой возвращалась с рыбалки. Анна Константиновна увидела их из окна совета и вышла на крыльцо.
— Ребята! — ласково позвала она.
Летом занятий в школе не было, и ребята, соскучившись по своей учительнице, наперегонки кинулись ей навстречу.
— Здравствуйте, здравствуйте, Анна Константиновна!
— Вот что, друзья, — серьезно сказала она ребятам. — Нам нужно срочно собрать членов артели. Вот вам два списка. Один возьмете вы, Витя и Миша Лучинин, и побежите в Замостье, скажете, чтоб шли скорее в совет. А вы, Гриша с Захаром, по своему краю деревни оповестите товарищей. Ну, бегите!
А Степке… Степке, хоть он и стоял впереди всех, хоть и смотрел во все глаза на свою учительницу, ему Анна Константиновна ничего не дала, а только сказала:
— А ты, Степа, иди домой. Время позднее, ты уже, наверное, устал… — и вздохнула.
«Устал! А Витька с Захаркой, небось, не устали? Им не поздно?.. — в недоумении размышлял Степка, идя домой. И вдруг направился в сторону Замостья, вслед за Витькой. — В конце концов товарищ мне Витька или не товарищ?!» Сколько раз Степка помогал ему пробраться в совет, когда шли репетиции? Так неужели, если он сейчас предложит бегать со списком, неужели Витька откажет другу?!
Степка, миновав мост, увидел уже вдали Витьку и Мишку, перебегавших улицу. Он хотел их окликнуть, как внезапно из-за спины услышал:
— Степка! Степка, подкулачников брат! Ты зачем в наш конец пришел? — это кричал меньшой Антонов парнишка — сопливый плакса Семка, которому и Степка мог бы дать хорошую взбучку, не прячься он за воротами.
Степке как-то расхотелось вдруг звать Витьку с Мишкой. Он в раздумье остановился, посмотрел в сторону Антонова дома и пошел назад. По правде сказать, ему хотелось уже не отлупить Семку, а подойти и выспросить у него, с чего это он взял такое про Андрея. Но он не решился и на это. То, что обошла его учительница, сказало ему больше, чем мог сказать этот сопливый Семка.
И Степка решил, что лучше всего сейчас пойти к Андрею и спросить у него, в чем дело.
Когда полный решимости он зашел в избу, то понял, что и Андрей ему сейчас ничего не скажет. Тот был пьян. Навалившись грудью на стол перед полупустой бутылкой водки, он что-то мычал под нос. Крупные, пьяные слезы капали на белую Аннину скатерть. Потом встал, отстранил от себя Степку и поплелся в кузницу.
…И вот Степка один сидит на завалинке и, глотая слезы, безрадостно думает о мести.
Вдруг он видит, как из соседнего переулка со стороны совета вынырнул Витька и на всех парах несется к нему, Степке.
И тут же, еще не зная, зачем к нему бежит Витька, Степка милостиво решает, что, пожалуй, стоит дать Витьке место в своем Красном отряде, только, конечно, чтобы и сабля у него была поменьше, и конь похуже, чем у самого командира.
— Степка! Степка! Знаешь что? — сопя косом, Витька подбегает поближе. — Сейчас Анна Константиновна мне сказала, чтоб завтра я тоже с утра приходил. Дежурным буду! Во! — с откровенным бахвальством стукнул Витька себя в тощую грудь.
— Ну и что? — с плохо деланным равнодушием спросил Степка.
— А я сказал, что мы вместе с тобой будем.
— Со мной?! — подскочил Степка, разом забыв об обиде. — А она? Она что?
— Она смеется, говорит, ладно, раз вы такие неразлучные друзья.
— Вот здорово! — заорал Степка, в приливе восторга, набрасываясь на Витьку с кулаками и валя его с ног. — Вот здорово! Побежали скорее!
— Куда?
— Так в сельсовет же!
— Да там уже нет никого! Разошлись все. — И шепотом добавил: — Сегодня артельщики только список бедноты составляли и кого раскулачивать. Самое главное — завтра начнется.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Грозно сдвинув белесые брови, стоял Матвей у калитки, всматриваясь в предвечерние сумерки в ожидании сына. А тот с косой и граблями через плечо, с узелком под мышкой вместе возвращался с приятелями с сенокоса своей медленной развалистой походкой, усталый и довольный. У калитки дружки провожали его шутками.
— Приходи, Федь, на мост.
— Гармонь захвати, старину вспомним!
— Он теперь не мирской. В монахи записался.
— Федька нынче одну тропинку знает, к Тоськиному двору…
— Эй, монах, не забудь рясу одеть, а то девки обидеть могут!
— Черти языкастые! — как бы извиняясь за дружков, улыбнулся Федька отцу, не замечая его грозного вида.