Успех Анны решила драка на мосту. После того вечера она еще не раз подсылала к Андрею подружек с рассказами, будто Тося вовсю гуляет с Федькой. Она растравляла гордость самолюбивого кузнеца. И в конце концов добилась, чтобы тот появился в их доме.
Но был там Андрей только раз, и больше его туда не потянуло. Вскоре он совсем перестал выходить из своей кузницы. Родная деревня опостылела ему.
Тут-то и появились в деревне разведчики. Слух о неведомых людях, которые будут тянуть через деревню какую-то трассу, прошел давно, когда те работали еще в дальних деревнях.
В брезентовых куртках, широкополых шляпах, высоких кожаных сапогах ходили они по полям, лазили по оврагам, брали пробы земли, песка, глины и, оставляя после себя белые, глубоко вбитые в землю колышки, уходили все дальше на восток.
Неотступно сопровождавшие их деревенские ребятишки особой для себя честью считали, когда разведчики доверяли им «потаскать рейку» — длинную линейку с делениями. Но это они позволяли только в отсутствии их начальника — высокого угрюмого человека с острым, хищным профилем и седыми волосами, выбивавшимися из-под широкополой шляпы.
Потап Потапыч не любил деревенских ребятишек, словно стая комаров, вечно окружавших его партию изыскателей и мешавших работать.
Однажды, когда разведчики, уже пройдя по задам деревни, стали работать на Замостенском лугу и Потап Потапыча поблизости не было, веселый голубоглазый разведчик, по имени Степан Петрович, разрешил Степке с его закадычным другом Витькой «потаскать рейку». Бросившись со всех ног к лежавшей на земле линейке, Степка с Витькой одновременно схватили ее и потянули каждый к себе.
Завязалась короткая борьба. Степка, изловчившись, толкнул Витьку в грудь, и, когда тот шлепнулся на землю, отпущенный Витькой конец рейки, описав дугу… стукнул по стоявшему рядом прибору-теодолиту.
Выросший словно из-под земли Потап Потапыч схватил Степку за локоть и, приказав побледневшему Степану Петровичу нести поломанный прибор, повел его к брату в кузницу.
Там Потап Потапыч долго и зло возмущался:
— Безобразие! Распустили! Единственный прибор!.. Везти в Москву на ремонт!..
— А партия? Партия как?! — наседал он на Андрея. — Через два года дорогу начнут строить, а мы еще четверти пути не прошли!
Андрей слушал, сердито поглядывая на Степку, готового провалиться сквозь землю. Потом попросил показать ему прибор.
— Да что там! Это вам, батенька мой, не телега! — презрительно скривил губы Потап Потапыч и, безнадежно махнув рукой, пошел из кузницы, отдав распоряжение Степану Петровичу немедленно собираться с прибором в Москву.
Но тот медлил, и Потап Потапыч зашагал один к своей партии.
Весь остаток дня, всю ночь до утра не выходили из кузницы Андрей со Степаном Петровичем, ремонтируя злополучный прибор. Поломка оказалась действительно серьезной. И подгоняя по указанию разведчика отремонтированные части прибора, Андрей с благодарностью вспоминал отца, который незадолго до смерти, уже обедневший, привез однажды из города красивый ящик со случайно купленным за мешок муки набором дорогих слесарных и измерительных инструментов для точных работ. Вот как пригодился отцов подарок!
Наутро сияющий разведчик понес своему начальнику готовый прибор. А спустя час начальник сам пришел к Андрею. Это был уже совсем другой Потап Потапыч.
С подчеркнутым уважением, как равный равному, пожимая руку Андрею, он говорил, обращаясь к случайно находившемуся в это время в кузнице Захару:
— Уж поверьте, батенька мой. Я знаю прибор. Фирма Цейсс! И поломку эту только в Москве, в мастерских точной механики могли исправить. Да и то еще подумали бы. А этот ваш кузнец… Здесь… на этом верстаке… — недоверчиво оглядывал он заваленный грубым слесарным инструментом верстак. И лишь наткнувшись на раскрытый ящик с отцовским подарком, Потап Потапыч свистнул.
Захар, сидя по привычке на пороге кузницы, слушал похвалы в адрес Андрея, многозначительно крутил рыжий ус да хитро улыбался, подмигивая Андрею. Кто-кто, а он-то знал цену золотым рукам своего кузнеца!
Щедро расплатившись за ремонт, Потап Потапыч тут же предложил Андрею наняться в изыскательскую партию.
— Пройдем трассу за два лета, — рисовал он перед Андреем перспективы, — а потом вернемся в Москву. Я сам вас устрою в мастерские. Сам! Там такого мастера с руками оторвут! — И назвал Андрею такую цифру зарплаты за два года разведки, что у того и дух захватило.
Вот оно! Уехать из опостылевшей деревни, вернуться богатым! Утереть нос всем, кто смеялся, доказать, на что способен он, Андрей Кузнецов! Пусть пожалеют!
— Я подумаю, — изменившимся голосом, тихо сказал он Потап Потапычу. — Насчет Москвы, конечно, вы зря… там таких, как я, хватает, а про два года — подумаю.
— Н-да-а… ешь-тя корень! — скребет Захар в затылке, когда разведчик оставил кузницу. — Такое раз в жизни подвертывается! Призадумаешься.
И он критически осматривает с порога кузницы убогое кузнецовское хозяйство. Глаз у Захара зоркий, с прищуром, с насмешливой коричневой искоркой. И глядит он на все с какой-то хитроватой, понимающей усмешкой, которая часто набегает на добрые обветренные губы, обросшие густой черной бородой и порыжевшими от частого курева усами.
На Захаре — вечный и неизменный его наряд: старые сапоги, выцветшая, много раз латанная гимнастерка с едва заметной дырочкой на кармане от солдатского Георгия, черный потрескавшийся от времени ремень.
— А как бы вы, Захар Петрович, поступили? — спрашивает Андрей после минутного молчания.
— Да ведь я — совсем иное дело. Мне-то со старухой много ли надо? Были бы Петруха с Егоркой, и мне с таким имуществом, как у тебя, призадуматься пришлось бы.
И словно продолжая начатый разговор, он тихо, уж в который раз рассказывает Андрею, задумчиво теребя свой жесткий, порыжелый ус.
— Понимаешь, вот уж восемь лет минуло, а простить себе не могу, что не взял тогда Петруху с собой в отряд. Ведь парню же восемнадцать было. Попросить бы командира!.. Так нет — старуха заголосила: «молодой да малый, лучше дома упасется». Ну и оставил. А как пришли беляки, стали допытывать, кто с красными ушел, — первый палец на мою избу показал. Ну, и ведь нет, гады, чтобы одного старшего взять. Мальчонку, мальчонку-то зачем? Егорке еле шесть исполнилось — тоже увезли… заложники, видите ли. Петруху, сказывают, на станции порешили. А Егорка в сыпняке свалился, белые его на перегоне бросили. Разыскивал я его везде, запросы делал. Да нет, как в воду канул. Ныне парню девятнадцать бы стукнуло, помощником бы мне был. А где он теперь, живой ли? Кто знает?
— То-то вот оно и есть! — вздыхает Андрей. — Был бы отец, и мне бы раздумывать не приходилось.
— Тебе чего раздумывать? — оживляясь, отвечает Захар. — Твоя дорога прямая! Конечно, жалко мне тебя отпускать. Думал я все-таки осенью в секретари тебя уговорить. У самого меня грамота, знаешь, какая. Скотско-приходский на германской в окопах прошел. Да и кузнец в деревне нужен. А время такое, что вот-вот в деревне заваруха должна начаться. Пойдёт народ на кулака — не остановишь. Так что вертайся скорее. Вместе дела разворачивать будем. Бо-ольшие дела!
ГЛАВА ВТОРАЯ
В начале зимы в деревню приехала из района учительница. Прямо с дороги, озябшая, посиневшая, заявилась она в сельсовет. У Захара в это время сидели Иван Протакшин и Антон Хромой. Они донимали председателя требованием прикрыть гульбу в доме сестер Сартасовых.
Прервав разговор, Захар вышел навстречу учительнице с готовностью помочь ей перетащить из саней багаж. Но, кроме потертого брезентового саквояжа, который держала в руках сама учительница, ничего больше у ней не оказалось.
Не показывая своего удивления, вызванного столь малой поклажей и легкой, не по зиме, одежонкой учительницы — коротенькой меховой жакеткой и смешными белыми ботами на высоких каблуках, — Захар приветливо встретил ее, усадил у жаркой голландки, чтобы отогрелась, и послал дежурного за школьным сторожем.
— Озябли, Анна Константиновна? — сочувственно спросил Захар, продолжая просматривать ее направление из района. — Чать, не думали, что дорога столь дальняя будет?
— Нет, я не замерзла, — холодно ответила учительница.
«С характером», подумал Захар, разглядывая ее строгое лицо. И ему еще больше захотелось узнать, что привело ее, молодую, красивую, в такую глушь, да еще в этих смешных ботах и жакетке «на рыбьем меху».
— Насчет жительства… — осторожно начал он. — При школе комната есть, но больно мала она… Прошлогодний учитель с семьей был, так он квартиру нанимал…
— Мне хватит при школе, не беспокойтесь, — так же холодно ответила учительница, хмурясь при слове «с семьей».
Не решаясь больше ни о чем расспрашивать Анну Константиновну, Захар вернулся к столу, чтобы продолжить начатый разговор.
— Сколь же ты, Захарша, эту безобразию терпеть будешь? — снова вполголоса принялся укорять его Иван Протакшин. — Бабы взбеленились, того и гляди спалят тот шинок вместе с его завсегдатаями. Будет тебе хлопот!
— Что же я поделаю?! — с досадой восклицает Захар. — Два раза милиционера призывал. Так их, окаянных, разве укараулишь? За версту милицию чуют! Попрячут самогонку — и все шито-крыто. Не арестовывать же за то, что с чужими мужиками спят.
— Да с мужиками-то бес их дери! — рассудительно говорит Иван. — Ребят жалко. Молодняк еще, а они их водку пить научают, с солдатками сводят! Куда это гоже?!
— А по мне, так накрыть всю компанию и засадить в холодную, — угрюмо басит Антон Хромой.
— Холодную, холодную! — сердится на друга Захар. — Тут не холодной действовать надо. Куда молодежи деваться? Летом еще на мосту да в поле, а зимой? Вот такие, как Сартасовы девки, и пригревают.
— Н-да-а… — сокрушенно вздыхает Иван. — В городах, там знамо дело: кины, спектакли всякие… одно слово — культура! А у нас…
Трое приятелей с невольным сожалением посмотрели на учительницу.