ми, в голос закричала, почти завизжала Тося.
И вдруг, повернувшись к двери, кинулась вон из горницы. Федька бросился ей наперерез, но она, встретив его у дверей, с такой силой отшвырнула от себя, что тот отлетел к столу, повалил несколько стульев и, не удержав равновесия, упал на пол.
Тося тем временем выскочила из горницы и, метнувшись по полутемной кухне, схватила стоявший за печкой толстый деревянный брус. Когда она подбегала с этим брусом к дверям горницы, оттуда к ней снова кинулся Федька. Но она с кошачьим проворством захлопнула двустворчатую дверь горницы так, что тот, разлетевшись, ударился об нее головой и, пока потирал ушибленное место, брус, сухо ляскнув, лег в две крепкие стальные скобы со стороны кухни. Федька с Домной оказались запертыми.
Обессилев, Тося, чувствуя ужасное головокружение, измученно опустилась на пол и потеряла сознание.
Очнулась она от страшного грохота, сотрясавшего весь дом. Федька ломился в дверь. Не помня себя от страха, не понимая, как это она, такая робкая и несмелая, могла все сделать, Тося вскочила и, не чуя под собой ног, кинулась вон из дома. Мысль о том, что Федька как только сломает дверь, обязательно направится к Андрею, настолько овладела ею, что она сломя голову побежала к Кузнецовым. Но вспомнив, что на ней одна лишь коротенькая рубашка с разорванным воротом, она взглянула на свои голые ноги и, в ужасе закрыв лицо руками, устремилась к единственному близкому человеку, к которому можно сейчас в таком виде явиться и который сможет помочь задержать Федьку, к Анне Константиновне.
Выслушав бессвязный рассказ Тоси, Геннадий Иосифович быстро оделся, сунул наган в карман, бросил жене:
— Беги скорее, буди Захара с Тарасовым! А я задержу его, не дам вырваться из горницы.
Когда спустя несколько минут запыхавшиеся Захар с Тарасовым вбежали в распахнутые двери ильичевского дома, они застали там насмерть перепуганную Домну да Геннадия, который сконфуженно осматривал ослабнувшие скобы у дверей горницы.
— Глупая девчонка, не могла как следует запереть преступника! — с досадой выругался он в адрес Тоси. — Ушел из-под самого носа!
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Назавтра Степке не пришлось бежать к Захару, как между ними было условлено. Андрей не вернулся ни в этот день, ни в следующий.
Только через три дня исхудавший, осунувшийся приехал он на загнанной лошади вместе с незнакомым мужиком из соседней деревни.
За это время он успел съездить на станцию, поступить там в депо на работу, а сейчас вот вернулся, чтобы приехавшему с ним мужику продать свое хозяйство.
Они обходят двор, осматривают постройки, инвентарь. Только в кузницу не заглядывают.
Мужик покупает хозяйство для сына, которого недавно женил и решил отделить. А сын не кузнец. Кузница ему ни к чему.
Покупатель долго рядится с Андреем, снова обходит двор. Он дает очень маленькую цену за все имущество, но Андрей махает рукой и в конце концов соглашается.
Они садятся в избе за стол. Покупатель достает из кармана бутылку водки. Пьют магарыч. Когда бутылка распита, Андрей лезет в сундук, достает другую, снова наливает стаканы, усмехается:
— Что же мне с кузницей теперь делать? Не с собой же везти.
Захмелевший мужик хлопает ладонью по столу.
— Ладно! Беру и кузницу твою — получай еще четвертную. Только чур уговор: все, что там у тебя построено — все эти верстаки, тисы, наковальни — все выломать, все повыкидывать. Я там хлев оборудую. Корове же ни к чему твои кузнечные принадлежности.
— Эх! — вздыхает Андрей. — Не думал я, что отцовское наследство самому на хлев переделывать придется!
— Что же уезжать, раз жалеешь? — сочувственно говорит мужик. — Оставайся. Я себе другое хозяйство куплю. Теперь многие из села уезжают.
— Оставаться?! — вскричал Андрей. — Чтобы люди пальцем показывали? Барахольщик, мол, Кузнецов, подпевала кулацкий? Нет, не бывало еще того, чтобы Кузнецовы над собой смеяться позволяли. Я себе везде кусок хлеба добуду. Вот они, — потряс он руками, — не продаю ведь, с собой везу. Меня и сейчас в депо ждут не дождутся, кузнец у них заболел.
— Ну, коли так, идем ломать, — говорит мужик вставая. — Покончим все — и с богом.
Они оба направляются в кузницу.
Только тут Степка вспоминает наказ дяди Захара и бежит в сельсовет. Вбежав в полутемное помещение совета, он крикнул:
— Дядя Захар! Андрюша приехал! Кузницу ломать пошли!
— Как это кузницу ломать? — строго прищурил узкие глаза Тарасов, поднимая голову от стола.
Степка смущенно попятился, досадуя на себя, что принял одиноко сидящего за председательским столом Тарасова за Захара. Но отступать было уже поздно. Тарасов впился зрачками в Степкины глаза, спрашивал:
— Как это так: ломать кузницу?
— Продает он хозяйство и кузницу тоже, — несмело объяснил Степка, все еще робея перед Тарасовым.
— Ну и что же?
— Так дядя же тот не кузнец! Ему хлев нужен, а не кузница.
— Ну, хлопец, видно, порядком твой брат задурил. — Тарасов встает из-за стола. — Нет Захара-то. Придется мне пойти.
Быстро шагая к дому Кузнецовых, он не то поучая Степку, не то рассуждая сам с собой, говорит:
— И, видать, дошло у него дело, у брата твоего, до самой последней крайности, если свои же орудия рушит… А я ведь его за сознательного принял. А?.. Даже обрадовался, что своего, мастерового человека встретил… Ведь как-никак, а мастер он знатный, брат-то твой. Не зря Захар с ним так возится.
Из дверей и окон кузницы поднимались столбы пыли, разносился звон, грохот. Лицо Тарасова помрачнело. Он ускорил шаг. Но, подойдя к дверям, убедился, что опоздал. Верстак уже сломан. Тисы выброшены на улицу, наковальня на полу. Новый хозяин откатывает лопатой и стульчак, чтобы тоже выбросить. Андрей принимается ломать горн.
Тарасов, стоя на пороге, старается подавить охвативший его гнев. С самых малых лет, еще с детских игр на фабричной окраине, вместе с мазутом, навечно въевшемся в руки, впитал он в себя суровое уважение рабочего человека к орудиям своего труда — станкам, машинам, инструменту. И сейчас, стоя на пороге этой старой кустарной кузницы, он вспоминает, как много лет назад вернулся с товарищами в почти также вот разоренный за время войны цех своего завода. Как трудно тогда было все восстанавливать, все начинать сначала… И как кляли они тогда тех, кто поднял руку на рабочее народное добро!
— Что за разгром? Кто позволил?! — строго крикнул он, приближаясь к Андрею.
Застигнутый врасплох, Андрей оглянулся.
— Кому какое дело, что я со своим добром делаю? — угрюмо пробормотал он, глядя куда-то под ноги Тарасову.
— Эх ты, дурная твоя башка! — подходя к нему вплотную, с суровым упреком воскликнул Тарасов, все еще надеясь образумить строптивого кузнеца. — Ты только подумал бы, что делаешь? Сколько поту отцу твоему все это стоило? Сколько труда?! Ты же все одним махом разрушить задумал. Из-за чего? Из-за дури? Из-за гонора твоего пустого?
— Прошу меня не учить! — оправившись от первого смущения, мрачно сказал Андрей, все так же не глядя на Тарасова. — Я имущества не лишен и имею право продать его. Вы ведь меня пока только в подкулачники зачислили, — криво усмехнулся он.
— Ну, что ж! — холодно ответил Тарасов. — Продавать — продавай. А разрушать — не позволим. Кузница колхозу нужна будет. Понятно?
— Мне понимать нечего. Вон теперь хозяин кузницы, — угрюмо кивнул Андрей на растерявшегося покупателя. — Он купил, он и распоряжается — ломать или не ломать.
— Сколько заплатил? — строго спросил Тарасов, подходя к мужику.
— Четвертную.
Тарасов лезет в карман своего потертого пиджака, достает червонец, потом из другого вытягивает трешку, шарит в карманах брюк, еще находит две пятерки, подает все мужику.
— За двумя рублями в совет зайдешь, дополучишь. Ясно? — с иронией оборачивается он к Андрею.
— Ясно, — упрямо сдвигает брови Андрей. Он быстро вытаскивает из кармана полученную недавно за кузницу четвертную, сует ее в руки ошарашенного покупателя, говорит Тарасову:
— Ясно? Моя кузница! И денег ваших мне не надо!
Он берет с окна большой висячий замок, подходит к дверям, молча, ни на кого не глядя, стоит, ожидая, когда все выйдут.
Когда Тарасов последним покидает кузницу, Андрей вешает на дверь огромный замок, запирает его на два оборота и, размахнувшись, забрасывает ключ далеко в траву.
Тарасов, зло прищурившись, тихо как бы про себя говорит, вслед уходящему из двора Андрею:
— Ну, вражина! Правду Геннадий Иосифович говорит. Вражина, да и только!
Вбежав в избу, Андрей крикнул Анне:
— Собирайтесь! Завтра, чтоб ноги нашей в деревне не было.
Анна принялась жалобно голосить, причитать про чужую сторонушку, про сестер, про родных, которые здесь остаются.
— Замолчи! — сквозь зубы говорит ей Андрей. — Ты сама со своей подлой родней замарала меня перед всем народом! Из-за тебя бегу из родного гнезда, как блудливый щенок, а ты еще ныть тут будешь над душой! Не хочешь — оставайся! Без тебя уедем!
Дома Тарасов рассказал Захару, как пытался образумить кузнеца. Услышав о новой выходке Андрея, Захар рассердился.
— Вот же упрям, чертов сын! Ну, чисто Михайло-кузнец, батька его. Тот еще и не такое выкидывал. Ладно же! — погрозился он кулаком в сторону озера. — Не понимаешь по-хорошему, иначе обойдемся.
— Егора! — ласково позвал он сына, сидевшего с матерью на крылечке.
Игорь вошел, и Захар обратился к нему:
— Понимаешь, какое дело Похоже зря мы с тобой за того кузнеца заступались. Он новый фокус выкинул. И чтоб нам не остаться совсем без кузнеца, дуй-ка ты в Варлаково. Там братан его Федор в подручных у кузнеца мается. Зови его. Хоть против Андрюшки он просто как муха супротив коровы, но… делать нечего. Зови. Да и Андрюшке нос утрем, не будет больно задаваться-то.
Ранним солнечным утром покидали Кузнецовы родную деревню. Выехав из двора, они обогнули озеро, широкой каймой опоясавшее деревню, и полого уходящей вдаль пыльной изъезженной дорогой взобрались на небольшой пригорок.