Граф Иван Орлов-Чесменский был зачислен в Преображенский полк, но через год тоже умер. Чесменский герой проводил лето обыкновенно в Острове. Старожилы рассказывали, что с самых юных лет дочь его удивляла всех своею набожностью и, несмотря на равнодушие и даже холодность отца ее в деле веры, нимало не охладевала, так что в то время, как съехавшиеся гости наполняли дом отца, молодая графиня тайком убегала в церковь к вечерне, так как это было удобное время ускользнуть от внимания имевших над нею надзор.
Сперва о ней весьма тревожились, но впоследствии знали уже, где ее отыскивать, шли в церковь и находили там молящеюся. В Острове церковь была вблизи дома, и молодая графиня убегала туда, не будучи никем замеченною.
После смерти отца двадцатидвухлетняя графиня осталась одна наследницею всех богатств графа – ежегодный доход наследницы простирался до 1 000 000 руб., стоимость ее недвижимого имения, исключая бриллиантов и других драгоценностей, ценившихся на 20 000 000 руб., доходила до 45 000 000 руб. Очень понятно, что у такой богатой наследницы было немало женихов.
В числе последних был граф Воронцов и сын фельдмаршала Каменского, граф Николай Михайлович. По словам биографа графини, Елагина44, Анна Алексеевна посвятила себя жизни уединенной, близкой к отшельничеству, и несколько лет спустя по смерти отца поехала на богомолье в Киев, а потом в Ростов; здесь во время поклонения мощам св. Димитрия познакомилась она с гробовым иеромонахом Анфилохием. Графиня избрала его своим духовником, но он вскоре скончался. Тогда Орлова желала найти себе другого руководителя и обратилась к епископу Пензенскому Иннокентию за советом; тот указал ей на Фотия. Для знакомства с последним Орлова покинула родную Москву и переехала в Петербург. Здесь она искала два года случая сблизиться с ним, но последний, опасаясь влияния ее знатности и богатства на свое убожество, тщательно уклонялся от нее. Орлова познакомилась с Фотием только по переводе его в Юрьев монастырь.
Графиня купила поблизости этого монастыря у тамошнего помещика В. И. Семевского за 75 000 рублей небольшую усадьбу и построила для себя дом на том месте, где, по преданию, некогда стоял древний монастырь св. Пантелеймона.
Жизнь вблизи монастыря Фотия на первое время, однако, не удалила графиню от большого света. Она ездила в Петербург и Москву, делала приемные вечера для избранного общества и не покидала и двор, где числилась камер-фрейлиной, и ездила с императрицею Александрой Феодоровной на коронацию в Москву, затем в Киев, в Варшаву и Берлин, и все это время графиня оставалась светской женщиной. Мисс Вильмот, известная приятельница княгини Дашковой, рассказывает, что граф Чесменский устраивал у себя праздники единственно для дочери, и что последняя была всегда героинею праздников. Орлова была очень грациозна и легка в танцах, и все присутствовавшие невольно любовались ею.
По желанию отца и для удовольствия гостей она плясала танец с шалью, с тамбурином, казачка, цыганку, русскую и проч. При этом две служанки выполняли вместо нее фигуры, считавшиеся не довольно приличными для молодой графини, а гости составляли около нее благоговейный круг.
По словам Вильмот, после каждого танца графиня подбегала к восхищенному отцу, чтоб поцеловать у него руку. Графиня впоследствии впала в пиетизм и в течение своей двадцатипятилетней жизни вблизи Юрьева монастыря отличалась строгою подвижническою жизнию, держала пост, соблюдая его по-отшельнически, например, в первую неделю Поста ела одну просфору, а в продолжение Страстной недели ела только однажды в Великий четверток.
Елагин, сообщая о такой аскетической жизни Орловой, говорит, что это она делала под руководством Фотия. Графиня Анна Алексеевна Орлова-Чесменская и архимандрит Фотий, как верно замечает П. Бартенев45, суть лица вполне исторические. Их жизнь и деятельность служили противовесом тому вероисповедному безразличию, которое господствовало в русском образованном обществе, не столько по влиянию философии XVIII века, сколько вследствие того, что Россия сделалась убежищем для французских эмигрантов.
Строгий подвижник, Фотий умел придать вес себе в высших кружках тогдашнего распущенного общества: он имел доступ во дворец, обличал сильных мира и поднял значение русского духовенства, до того тогда униженного, что издавались даже распоряжения, чтобы помещики подносили священникам и причту, приходящим со святынею, лишь определенное количество рюмок водки.
Юрьевский архимандрит Фотий, сын дьячка в приходской церкви в Новгородском уезде, по фамилии Спасский, в миру Петр Никитич, родился в 1792 году, получил образование сперва в новгородской, потом в петербургской семинарии и в Духовной академии, впрочем, болезнь груди не дала ему возможность окончить полный курс – двадцати пяти лет он был пострижен в монахи и на третий год по пострижении рукоположен в иеромонахи и в том же году был назначен законоучителем и настоятелем во 2-м Кадетском корпусе; с воспитанниками Фотий был крайне строг и в домашней жизни воздержан чрезвычайно.
Уверяли, что он питался одним чаем: жил тогда Фотий в самой убогой квартирке на Петербургской стороне, в одном из самых глухих переулков. Фотий отличался крайне болезненным, истощенным видом, смотрел исподлобья; он последние годы своей жизни носил на теле вериги, от которых у него были зловонные язвы.
Церковь Чуда архангела Михаила в Чудовом монастыре в Кремле
Фотий спал на каменной кушетке, покрытой волосяной тканью. Проповеди его по воскресным дням отличались самым строгим аскетизмом.
На второй год своего законоучительства в Корпусе Фотий за отличие был назначен иеромонахом в Невскую Лавру и, два года спустя, рукоположен в игумены Новгородского третьеклассного Деревяницкого монастыря. Удаление свое из Петербурга Фотий приписывал козням тайных богопротивных обществ и врагов Церкви Христовой. Фотий был самым яростным изобличителем сект, которым покровительствовал сильный тогда А. Н. Голицын. Фотий считал последнего главным виновником всех церковных смут.
Князь Голицын, как и многие из важных лиц того времени, дорожил тем, что после времен неверия и безбожия явилось религиозное чувство, религиозное возбуждение, хотя бы и в неправильном виде; он надеялся, что это движение, будь оно даже и неправильное, обратится в пользу господствующей церкви. А. Н. Голицын, уважая всех сектантов, уважал и православных в их религиозном чувстве: форма для него не значила в деле религии ничего.
Фотий яро, с исступлением, восстал против сильных в то время приверженцев так называемой внутренней церкви; он не хотел вступать в сделку и не хотел выжидать, он, как человек энергичный, пошел напролом вперед.
Эта-то черта его характера и вызвала в графине Орловой безграничную преданность к нему и уважение, выразившееся тем, что она предоставила ему все свое колоссальное состояние. После Деревяницкого монастыря Фотий был переведен в Сковордский монастырь и отсюда, в том же 1822 году, Фотий за примерное поведение и за исправление двух монастырей переведен был настоятелем первоклассного Юрьева монастыря; с переходом сюда и начинается историческая деятельность Фотия.
По свидетельству одних, Фотий был фанатик, другие видели в нем лицемера, а третьи считали его клевретом Аракчеева.
Вот характеристика Фотия, сделанная самой графиней Орловой, когда один близкий к ней человек спросил ее, что вас привлекло к Фотию?
«Он возбудил мое внимание той смелостью, той неустрашимостью, с какою он, будучи законоучителем Кадетского корпуса, молодым монахом, стал обличать господствовавшие заблуждения в вере. Все было против него, начиная со двора; он не побоялся этого; я пожелала узнать его и вступила с ним в переписку; письма его казались мне какими-то апостольскими посланиями: в них был особый язык, особый тон, особый дух. Узнав его ближе, я убедилась, что он лично для себя ничего не искал: он распоряжался для других моим состоянием, но себе отказывал во всем; я хотела обеспечить бедных его родных, он мне и этого не позволил».
Не одна графиня Орлова в то время была увлечена Фотием, но и Аракчеев, и Шишков были его поклонники; портрет Шишкова во весь рост стоял в парадной зале Фотия.
При поступлении Фотия в Юрьев монастырь эта обитель была самая бедная, пришедшая в совершенную ветхость. Фотий выпросил у императора Александра I для поддержания монастыря ежегодно по 4 000 рублей.
Но монастырь обогатился не этим вкладом – несколько миллионов было пожертвовано графиней Орловой для возобновления его; по словам Е. Карновича46, одна только серебряная рака для мощей св. Феоктиста стоила ей свыше 500 тыс. руб. В настоящее время это – один из замечательнейших и богатейших русских монастырей как по своей обстройке, так и по богатейшим в нем сокровищам.
Серебро, золото, бриллианты, рубины, сапфиры, изумруды, жемчуг и разные драгоценные в художественном отношении вещи напоминают как о несметных богатствах Орловой, так и о безграничности ее пожертвований. Даже по смерти Фотия на Юрьев монастырь графиня Орлова внесла более полумиллиона рублей. Благодаря таким пожертвованиям, Юрьев монастырь в народе стал слыть богатым, и странники и странницы начали усердно его посещать, находя там более чем сытную пищу; съестные припасы по распоряжению Орловой подвозились в монастырь целыми обозами.
А. Кадоль. Тверской бульвар. 1825 г.
Для более далеких богомольцев в монастыре были устроены гостиницы, а также для больных больницы. Особенно много приходило сюда так называемых «бесных» больных, от духов нечистых, которых отчитывал сам архимандрит Фотий.
Много шуму наделал в свое время один случай, имевший место в монастырской больнице. Однажды сюда явилась молодая девушка, Фотина, служившая фигуранткой в петербургском балете; не предвидя себе хорошей будущности в театре, она вздумала играть видную роль в другом месте. Придя в больницу, она объявила себя одержимой нечистым духом. Фотий принялся отчитывать ее. После заклинательных молитв, при конвульсивных движениях, раздались крики: «Выйду, выйду!», и затем девица впала в беспамятство. Придя в чувство, она объявила себя освобожденною от беса. Ей отвели помещение подле монастыря.