крыльца и внутри домов мелкие деревянные строения немедленно, в присутствии полицейских чинов, все сломать и принуждать строить каменные… Приказ этот был исполнен в одну ночь, как говорит князь Шаховской в своих записках.
26 мая 1761 года в Мещанских улицах был большой пожар, продолжавшийся целый день; сама государыня присутствовала на пожаре. После этого пожара повелено было для облегчения строившим остановить все дворцовые и казенные работы, а также «установить умеренную цену» на строительные материалы и на дни рабочих.
В мае 1763 года сгорел Гостиный двор и смежные с ним здания на Васильевском острове. После этого пожара назначена была поощрительная награда тем из пожарной команды, кто являлся первым на пожар[309].
В мае 1771 года сгорели все дома по 10-й, 11-й, 12-й и 13-й линиям Васильевского острова, от набережной Большой Невы до Большого проспекта; огонь начался в доме графа Миниха, где помещался Морской корпус; здание все было обращено в пепел.
В 1774 году между Адмиралтейством и Мойкой был большой пожар, выгорело более 140 домов, в том числе более сотни каменных построек. В 1780 году, в самый Духов день, горел Гостиный двор на Невском проспекте. Одна только сторона, обращенная к Невскому, была каменная, остальное же строение, деревянное, сгорело до основания, а вместе с ним обращена была в пепел часть домов, расположенных за ним. 16 мая 1782 года, в два часа пополудни, произошел пожар на бойне, находившейся близ Большого рынка; несмотря на скорую помощь полиции, все деревянные лавки сгорели, но, к счастью, купцы успели спасти свои товары – убыток простирался более нежели на 200 000 рублей. Впрочем, эти лавки были настолько ветхи, что правительство уже имело намерение их перестроить.
Самое деятельное участие на этом пожаре принимали князь Репнин, Потемкин и Орлов, вместе с гвардейскими солдатами. Императрица Екатерина, как гласит камер-фурьерский журнал[310], на это ужасное зрелище смотрела на Садовой улице, против дома Воронцова (где Пажеский корпус), у каменных рядов. Государыня приехала на пожар вместе с Ланским прямо с обеда от И. И. Бецкого.
После этого пожара вышел указ, по которому всем русским и иностранным купцам дозволялось открывать особые магазины во всех кварталах столицы. Цель этого распоряжения была та, чтобы предупредить огромные убытки, которые может причинить торговле другой пожар, если все лавки будут находиться в одном месте. Императрица Екатерина имела даже намерение не допустить торговли в таком обширном здании, как вновь созидаемый тогда Гостиный двор.
В 1795 году сгорел на Васильевском острове Андреевский рынок, выстроенный в 1789 году. Лавки торговцев вскоре были опять отделаны.
В следующем году, в мае месяце, пожар был в Гавани, на Васильевском острове, и в Эрмитаже. Вот как описывает пожар Екатерина II в письме к Гримму: «В один прекрасный и очень жаркий день, 25 мая, собралась гроза и молния ударила в сараи, где хранятся галеры, и все они сгорели вместе с канонерскими шлюпками; это случается во второй раз в мое существование. Все необходимое будет уже это лето выстроено, а старый хлам сгорел, и Бог с ним! Зато гавань очистилась. На другой день после этого приключения молния ударила в одну из труб Эрмитажа, которую расколола пополам между старой библиотекой и бильярдной; дым шел сильный, но огня не было. Весь Петербург сбежался туда, и народ оставался на пожаре с трех часов пополудни до полуночи, то есть не в самом Эрмитаже, а в прилегающих к нему улицах и на набережной, выражая горячие желания, чтобы Эрмитаж был спасен от огня, которого там и не было».
В 1804 году сгорел немецкий театр в доме Кушелева (где теперь здание Главного штаба).
В ночь на 1 января 1811 года загорелся Большой театр через два часа после представления «Русалки». Театр горел ужасно, страшное зарево освещало все улицы Петербурга. Замечательно, что в день его открытия, в 1803 году, тоже случился пожар, хотя небольшой. Давали балет «Медея и Язон», на представлении присутствовала вся высочайшая фамилия; в то время, когда представлялось разрушение чертогов в огне, одна из кулис загорелась и обломок упал на ногу первого танцовщика Балашова. Балашов был уволен с полным пенсионом, и переломленная нога не мешала ему быть танцевальным учителем; в лучших домах в то время учиться русской пляске у Балашова даже считалось необходимой принадлежностью воспитания девиц.
2 мая 1825 года[311] сгорел очень красивый театр у Чернышева моста, фасадом на Фонтанку, где теперь здание Министерства внутренних дел; на Масленице был открыт театр, а на первой неделе Великого поста он сгорел в три часа; театр этот освещался газом, и по этому случаю все подозрение в несчастье пало на газ, но оказалось, что пожар произошел от треснувшей печки.
После этого пожара явилось четверостишие на тогдашнего военного губернатора графа Милорадовича:
Строителя забав не любят, видно, музы;
Его несчастливы с Харитами союзы:
Что он ни затевал,
То все вода снесла или огонь пожрал.
8 августа 1825 года сгорел собор всей гвардии во имя Преображения Господня; пожар начался в первом часу и прекращен в 8 часов вечера. Огонь сперва показался в главном куполе около креста и затем обнял все здание; причиною пожара, как оказалось, была неосторожность рабочих, которые производили пайку железных листов вверху главного купола и, идя обедать, оставили на месте своей работы жаровню с горячими углями. От собора остались одни стены.
После пожара собора богослужения отправлялись в доме генеральши Булатовой (дом этот теперь принадлежит г-ну Лисицыну), где устроена была походная церковь. На площади перед домом были поставлены козлы, где повесили новые колокола; старые колокола от сильного жара растопились.
В 1826 году все окрестности Петербурга, покрытые лесом, горели несколько недель, и дым расстилался повсеместно в городе. Ф. Н. Глинка, описывая этот лесной пожар, пел:
От блеска не было ночей,
И солнце грустно, без лучей,
Как раскаленный уголь, тлело!..
8 июня 1832 года сгорело большое пространство в Московской и Каретной частях: истреблена огнем значительная часть Ямской по обеим сторонам Лиговского и Обводного каналов; всех домов сгорело 102 каменных и 66 деревянных со службами и флигелями. Император Николай Павлович на пожар прибыл из Петергофа и лично успокаивал на пожаре пострадавших. Пожар начался в половине первого часа на Болотной улице, в пространстве между Свечным переулком и Разъезжею улицею. Затем огонь обхватил Ямскую и после перекинулся на другую сторону Обводного канала. Замечательно, что дом Никольского, стоявший в самом жерле пожара, был спасен почти чудесным образом. Людей на этом пожаре погибло тридцать человек. На другой день после пожара в одном из полуразрушенных домов вспыхнул вновь пожар: загорелось от тлевших еще балок сало в количестве 7000 пудов.
По числу жертв, погибших в огне, самый страшный пожар в летописях Петербурга был в воскресенье 2 февраля 1836 года, в балагане Немана на Адмиралтейской площади. Пожар вспыхнул в пятом часу, во время начала представления; вот как описывают это несчастье полицейские известия: актеры, действующие в пантомиме, одеваясь в уборной, вдруг увидели, что от одной лампы, слишком высоко повешенной, загорелись стропила. Желая заблаговременно предостеречь публику, подняли занавес, чтобы показать ей приближающуюся опасность. В то же время были открыты настежь восемь широких дверей, и все зрители, находившиеся в креслах и в первых и во вторых местах, выбрались заблаговременно, и остальные могли бы выбраться, если бы не случилось суматохи. Пламя появилось с правой стороны балагана, и на этой же стороне были широкие выходы, но зрители, наполнившие амфитеатр, бросились влево по узким лестницам к тесным дверям. Шедшие впереди были сбиты с ног задними, эти были опрокидываемы в свою очередь. Таким образом, дверь вскоре загромоздилась, и нельзя было найти выхода. Упавшие задыхались от напора других. Между тем пламя обхватило весь балаган, крышка обрушилась и накрыла толпу горящими головнями. Из 400 человек с лишком, наполнявших балаган, лишились жизни сто двадцать шесть человек и десятеро были ушиблены тяжко. Трупы лишившихся жизни отвезены в летние палаты Обуховской больницы; к 5 февраля все эти тела были разобраны явившимися туда родственниками. Людей, подававших признаки жизни, немедленно перенесли в здание Адмиралтейства, отведены были для них особые комнаты. Император Николай сам распоряжался всеми мерами спасения и оставил пожарище не прежде того, как было отыскано и вытащено последнее тело. Народная толпа на Адмиралтейской площади возросла до многих десятков тысяч и, не удерживаемая никакими иными средствами, кроме присутствия государя, безмолвно расступалась широкою улицею для пропуска труб[312], саней для перевозки раненых и убитых… Поэт Жуковский, живший тогда в Зимнем дворце, подал голос о необходимости отслужить панихиду по сгоревшим людям. Государь Николай Павлович благодарил Жуковского за эту мысль, и панихида была отслужена на самом пожарище[313].
Вот как рассказывает про эту катастрофу молодой очевидец, кадет Д. Чаплин: «Как только заиграла музыка, так на сцену с правой стороны из-под занавеса выскочил какой-то человек и громко закричал: „Господа, пожар, горим!“ – и сейчас же исчез. В балагане сделалась суматоха; многие вскочили с мест, а большая часть зрителей, думая, что Леман потешается над публикой, начали громко смеяться и кричать: „Браво!“ Но в этот самый миг откуда-то повторился новый неистовый крик: „Пожар, горим, спасайтесь!“ Тогда все бросились со своих мест, и вот тут-то сделался страшный переполох. Никто никого не щадил; друг друга сбивали с ног, один другого давил, толкал, пробиваясь к дверям и думая найти там для себя спасение. Между тем показалось пламя, и весь балаган в несколько мгновений наполнился дымом. Трудно что-нибудь представить ужаснее этого хаоса, который происходил в балагане; каждый искал возможности спастись, и каждый всею своею силою напирал на двери, забывая, что тем самым еще более заграждал путь к спасению». Очевидец рассказывает: «Меня придавили так, что не только пошевельнуться, но и закричать было нельзя, чтобы облегчить боль груди; в это время, – говорит он, – я уже не стоял на ногах, а весь мой корпус как будто прилип к какой-то живой массе, по воле которой я бессознательно двигался то в одну, то в другую сторону, то поднимался, то опускался, не имея возможности сделать какое-либо движение. Густой дым разъедал мне глаза, и, кроме нестерпимой горечи во рту, я чувствовал, как сжималось горло, силы меня покидали. Сколько времени несчастная толпа боролась около запертых дверей, определить не могу, но в тот момент, когда я осознал неизбежную погибель, с шумом и с треском что-то обрушилось, и я вместе с толпою полетел вниз. Тут я почувствовал, что лежу на чем-то мягком и страшная тяжесть давит меня сверху. Нестерпимая боль во всех членах мучила меня страшно. От сильной боли я только стонал… Затем почувствовал я кружение в голове, тошноту, а вслед за этим потерял всякое созна