Императрица Елисавета особенное почтение питала к духовенству и очень часто приглашала во дворец членов Святейшего Синода, беседовала с ними и особенно приблизила к себе своего духовника Федора Дубянского. Это был человек внушительно-благообразной физиономии, обладавший даром слова и, что важнее, умевший пользоваться благоприятною для себя минутою. Императрица часто от увеселений переходила к посту и молитве. Начинались угрызения совести и плач о грехах. Она требовала к себе духовника. И являлся он, важный, степенный, холодный, и тихо, плавно лились из уст его слова утешения. Мало-помалу успокаивалась его державная духовная дщерь и в знак благодарности награждала его землями, крестьянами, угодьями и т. д. Одно его имение на Неве, теперь Зиновьева, стоило ему немало денег.
Совсем другими глазами глядела на духовенство императрица Екатерина II. По воле ее весь Святейший Синод посещал придворные театральные зрелища. «Святой Синод, – пишет она Гримму („Рус. арх.“, 1878 г., кн. 9, с. 124), – но не в одиночку, а в полном составе, присутствовал на представлении последней комедии; все они очень хохотали и хлопали оглушительно». Также довольно странны были ее отношения к своему духовнику Памфилову. После исповеди, 4 апреля 1767 года, писала она к Храповицкому: «Адам Васильевич, заплатите за мои грехи; я получила от них разрешение» («Рус. арх.», 1868, с. 200). Там же находим (с. 199): «Адам Васильевич! Отец духовник у вас не будет ли просить для переводу шесть тысяч, с возвратою на Москве. Держите ухо востро! Желаю вам силы льва и осторожности змия!»
Из записок Екатерины II видим, что и она часто, бывши еще великой княгиней, прибегала к содействию Дубянского, когда ей нужно было выпросить у императрицы что-нибудь. Его влиянию также приписывают издание некоторых касающихся общественной нравственности указов. Так, известное в то время по скандалу «дело Дрезденши» было вызвано им, и по его же настоянию была наряжена особая комиссия разыскивать гулящих женщин, как русских, так и иноземок. Данилов в своих записках говорит, что великолепное заведение у Вознесенья какой-то приезжей из Дрездена аферистки произвело немалый переполох в тогдашнем обществе. Дрезденша повела свои дела в таких широких размерах, что жалобы дошли до императрицы, и вследствие этого наряжена была строгая комиссия под председательством кабинет-секретаря Демидова. Дрезденша была арестована и на допросе оговорила всех, кого только знала. Комиссия не довольствовалась закрытием заведения Дрезденши и отсылкой ее красавиц на Прядильный двор, в Калинкину деревню, но повела свои розыски по всему Петербургу и его окрестностям, отыскала и тех заморских красавиц, которые жили и в других домах, и забирала даже жен от мужей по оговору Дрезденши, которые езжали к ней в дом выбирать себе мужей по нраву.
Дрезденша не была новым типом; разврат на Руси уже давно имел эти формы. Еще до Петра были известны женщины, которые назывались «потворенные бабы» или «что молодые жены с чужими мужи сваживают». Эти соблазнительницы уже и тогда вели свое занятие с правильностью ремесла и очень искусно внедрялись в дома, прикидываясь торговками, богомолками и т. д. В то время у нас разврат юридически помещался в одном разряде с воровством и разбойничеством. Но тогдашнее общество, видимо, не вменяло его в тяжкое преступление.
Сохранились предания, что гроза комиссии скоро пронеслась, и вместо закрытого заведения Дрезденши открылись новые, по крайней мере разврат не сократился. Для дополнения оставшихся преданий о нравах слабого пола приводим отрывок из письма одной прелестницы старого склада, живо рисующий тогдашнее женское дело, по народному выражению, «перелестивое, перепадчивое». Вот эти признания: «Расставшись с тобою, я отошла от госпожи, у которой мы вместе с тобою жили. Я пришла к Агафье, которая расхвалила меня, клялась, что я похорошела и сделалась видна и ловка. „Ты пришла очень кстати, – сказала она, – только перед тобою вышел от меня богатый господин, который живет без жены и ищет пригожую девушку с тем, чтобы она для благопристойности служила у него под видом разливательницы чаю. Нам надобно сделать так, чтобы ты завтра пришла немного ранее вечера, у меня есть прекрасная казимировая шинелька, точно по твоему росту; я ее на тебя надену, дам тебе мою шляпу, ты сама распустишь кудри на глаза, приукрасишься как надо, и когда все будет готово, то пошлем за господином“. Как было говорено, так и сделано. Я понравилась господину, и мы условились, чтобы я в следующее утро пришла к нему с какою-нибудь будто матерью, под видом бедной девушки, которая бы и отдала меня к нему в услужение за самую незначащую цену. Ты знаешь плаксу Феклу; я наняла ее за рубль в матери, и она жалкими рассказами о моей бедности даже прослезила всех слуг. При первом изготовленном самоваре господин за искусство определил мне в месяц по 50 рублей. Две недели все шло хорошо, но в одну ночь жена моего господина возвратилась из деревни и захотела нечаянно обрадовать его, подкралась на цыпочках и вошла в спальню. Остальное ты сама можешь понять. Кончилось тем, что меня выгнали; долго бы прошаталась, если бы опять Агафья не пристроила меня к месту. Старый и страдающий бессонницею больной аптекарь искал смирного и честного поведения девушку, которая бы большую часть ночи не спала и переменяла бы свечи. За самую небольшую цену вступила я к нему исправлять трудную должность полунощницы. Аптекарь сделался мне противен, и мне казалось, что не только он сам, но и деньги его пахли лекарством. У аптекаря я познакомилась с молодым продавцом аптекарских товаров, у которого жена была дурна и стара. Мы условились, чтобы я отпросилась у аптекаря, будто я должна ехать в Москву, а пришла и нанялась к нему в няни. Я успешно обманула аптекаря, а и того удачнее жену нового любовника. Я сделала башмаки на тонких подошвах, вымыла волосы квасом, выучилась говорить потонее прежнего и потуплять глаза в землю ежеминутно. Фекла-плакса опять была моей матерью и до слез разжалобила жену моего любовника. Молодой купец заметно сделался нежнее к детям прежнего и ежеминутно стал приходить к ним и даже ночью уходил от жены, чтобы посмотреть на них. Вскоре эти осмотры подсмотрела сама жена и уверилась, что я была нянька не детей, а взрослых шалунов. Я опять бросилась к Агафье» и т. д. Целая одиссея любовных похождений, обирательства и плутовства, которые и теперь практикуются особами прекрасного пола. Похождения прелестницы окончились тем, что полиция отправила ее на исправление в Калинкину деревню.
Много также и клеветали в то время на петербургских дам. Леди Рондо в своих мемуарах рассказывает о поступке петербургских знатных дам с одним любезником. Возвратившись из путешествия домой, он встретил трех или четырех красавиц в доме своего знакомого, где он танцевал, пел, смеялся и был свободен с дамами á la mode de Paris[347]. Показав опыты своей ловкости, он начал хвастать, что успел возбудить к себе любовь в каждой из красавиц. Это дошло до слуха мужей; последние высказали женам, что они ими недовольны. Дамы пожелали, чтоб им позволено было привести с собою этого господина к своим мужьям. Все эти четы условились, чтоб одна из нимф пригласила его на ужин к себе в дом, не объявляя, что с ним еще будет. Он полетел на крыльях любви на свидание, и его приняли как нельзя лучше; но в минуту его высочайших надежд хозяйка начинает его упрекать за речи, которые он говорил. Он запирался; но к ним входят другие дамы со своими мужьями, свидетелями его вины, и обличают его совершенно. Мужья произнесли приговор, чтобы жены его высекли. Одни говорят, что они в самом деле это сделали, другие – что они препоручили экзекуцию своим девкам.
Проспект Старого Зимнего дворца с каналом, соединяющим Мойку с Невой. Гравюра М. Махаева. 1750-е. Фрагмент
Глава VIII
Замечательные дома Елисаветинского времени. – Анненский зимний дом. – Зимний дворец. – Залы и их убранство. – Дворцовый театр. – Закладка нового здания. – Кончина императрицы Елисаветы. – Предсказательница Ксения. – Ее могила на Смоленском кладбище. – Дом мецената Шувалова. – Литераторы прежнего времени. – Их странности и привычки. – Ловля подписчиков. – Антагонизм Ломоносова и Сумарокова. – И. Ф. Богданович и Е. И. Костров.
К замечательным постройкам Елисаветинского времени должно отнести дома графов Строгановых на Невском, Воронцова на Садовой улице, теперь Пажеский корпус, Орлова и Разумовского (ныне Воспитательный дом); Смольный монастырь, Аничковский дворец и затем составляющий резиденцию императорского дома – Зимний дворец[348]. Все эти постройки тогда производились знаменитым итальянским зодчим, графом Растрелли, выписанным из-за границы еще императором Петром I. Постройки этого художника отличаются особенным характером величия; в ряду лучших произведений зодчества XVIII столетия, бесспорно, первое место занимает Зимний дворец, построенный им, как сказано в указе: «не подрядом, а нарядом», при сотрудничестве только двух лиц: «архитектургии гезеля» Федора Шанина и ученика Николая Васильева. Первый Зимний дворец, в царствование императрицы Анны, расположен был в виде неправильного квадрата в четыре этажа, имел в длину 65, в ширину 50 и в вышину около 11 сажен. Он занимал место, на котором при Петре находился обширный дом графа Ф. М. Апраксина, по смерти которого дом, по завещанию, достался императору Петру II. Императрица Анна Иоанновна, возвратясь из Москвы с коронования, остановилась в этом доме, ранее этого, в декабре 1730 года, приказав гоф-интенданту Мошкову сделать к нему пристройки, как то: церковь, четыре покоя для кабинета, четыре для мыльни, три для конфектных уборов и т. д. Работы были возложены на полковника Трезини, который и выполнил их в семь месяцев, и к осени все было готово для принятия государыни. Императрица медлила, ожидала зимнего пути, в январе выпал снег, и весь двор в трое суток прибыл из Москвы в Петербург; императрица, ступив на крыльцо адмиральского дома, навсегда утвердила его дворцом русской столицы. Несмотря на сделанные пристройки, адмиральские палаты не могли доставить всех удобств, каких требовал двор императрицы. Крытые гонтом