За два года до постройки Гостиного двора был дан купечеству устав о гильдиях. Преимущество гильдий единственно зависело от суммы объявленного капитала в шестигласной думе. Объявивший капитал от 1000 до 5000 рублей принадлежал к третьей гильдии и мог отправлять мелочной торг, держать трактиры, бани и т. д.
Внесший капитал от 5000 до 10 000 рублей принадлежал ко второй и торговал чем хотел, за исключением держать фабрики и иметь торговлю на судах.
Заявивший капитал от 10 000 до 50 000 рублей и платящий с этой суммы по одному проценту со ста принадлежал к первой гильдии и мог отправлять иностранную торговлю и иметь заводы и проч. Купцы же, объявившие у себя капиталу более 50 000 рублей, имевшие свои корабли и производившие вексельные обороты более чем на 100 000 рублей или два раза избранные заседателями на судах, носили звание «именитого гражданина». Они могли ездить в городе в четыре лошади, иметь загородные дома и сады, также заводы и фабрики и наравне с дворянством освобождались от телесного наказания.
Особенно богатых купцов в половине XVIII столетия было очень немного. Все рассказы о богатых наших именитых гражданах представляют более вымысла, нежели правды. Богатым в то время был только двор и некоторые царедворцы. При Екатерине II все высшие государственные сановники торговали и пускались в разные спекуляции. По словам Храповицкого, в это время самыми известными винными откупщиками были князь Ю. В. Долгорукий, князь С. Гагарин и князь Куракин. Трудно было купцам при такой сильной конкуренции наживать капиталы. Богатели только такие из них, которые участвовали в предприятиях вместе с вельможами.
Одно время, как рассказывает тот же Храповицкий, императрица хотела воспользоваться капиталами купцов, предлагая им за проценты чины и баронский титул. Но этот проект, порученный генерал-прокурору Соймонову, потерпел неудачу.
Известному в то время богачу, петербургскому городскому голове А. Н. Березину, за постройку первой народной школы в Петербурге был предложен начальством чин, но Березин отказался.
– Чин взять – пешком носить его тяжело, а надобно возить его в карете; пусть он охотникам достанется, – ответил он.
В конце царствования Екатерины II купцов-миллионеров уже было гораздо более. Из числа таких славились своими богатствами Шемякин, Лукин, Походяшин, Логинов, Яковлев, Горохов. Последний в Петербурге был настолько популярен, что заставил жителей забыть название улицы Адмиралтейской, на которой жил и торговал, и называть ее Горохового, по своей фамилии.
По преданию, он выстроил в 1756 году первый каменный дом в этой местности. Про купца Логинова, откупщика и приятеля князя Потемкина, Державин рассказывает, что он раз, устроив у себя зимой народный праздник, выставил народу такое количество водки, что на другой день полиция подобрала множество мертвых тел. По смерти этого Логинова долг его в казну простирался до 2 000 000 рублей.
Другой такой же откупщик, Савва Яковлев, по уличной фамилии Собакин, при вступлении императрицы Екатерины II на престол стал отказывать народу и не отпускать даром водку против повеления государыни; народ произвел буйство на улицах. Екатерина приказала объявить ему свое неудовольствие. Опала Яковлева стала известной в столице; народ рассказывал на улицах, что государыня пожаловала ему чугунную пудовую медаль, с приказанием носить на шее по праздникам. Державин на него написал стихотворение «К Скопихину».
Вскоре государыня отправилась в Москву для коронования, следом за ней поехал и Яковлев; на пути Екатерина приметила в одном небольшом селении ветхую деревенскую церковь, грозившую разрушением, и приказала по возвращении своем в Петербург напомнить ей о церкви. Яковлев, узнав об этом, поспешил тотчас же восстановить храм и украсить богатыми вкладами. По окончании коронационных празднеств государыня на обратном пути в Петербург, проезжая это селение, была встречена крестным ходом с колокольным звоном; императрица была удивлена таким быстрым и превосходным возобновлением церкви и пожелала знать виновника.
К крайнему удивлению, ей представлен был Яковлев; Екатерина выразила ему свою признательность, сказав: «Я забываю прошедшее». Прибыв в Петербург, Яковлев покинул все дела по откупам, вступил в гражданскую службу и впоследствии оставил ее с чином коллежского асессора. Племянник этого Яковлева, Иван Алексеевич Яковлев, отличался тоже крупною благотворительностью; он в чине корнета Конногвардейского полка был один из всех обер-офицеров российской армии, который имел орден Св. Владимира на шее; эту генеральскую награду он заслужил за то, что покрыл железом из своих сибирских заводов все казенные строения в Москве, пострадавшие во время исторического пожара 1812 года.
В 1850 году этот же И. А. Яковлев пожертвовал миллион рублей серебром в инвалидный капитал, растраченный правителем дел Комитета раненых Политковским. Брат его Савва отличался самодурством мота. Он при содействии безграничного кредита, открытого отцом, успевал проматывать более миллиона рублей в год. Отец его говорил ему: «Савва! Будешь у меня кость глодать, как положу тебе в год на прожитье только сто тысяч». Савва служил в Кавалергардском полку и был одно время ремонтером. По рассказам, он поставлял в полк таких коней, каких никто не ставил. Служил он недолго, пьянство и скандалы заставили его выйти из полка, особенно один крупный скандал в театре ускорил его отставку: он бросил из боковой ложи дохлую кошку в кульке немецкой актрисе Нерейтер. По выходе в отставку Савва предался самому непробудному пьянству; не находилось между пьяницами человека, который мог бы перепить его. Мотовство и самодурство наконец значительно расшатали его баснословное богатство, он стал занимать деньги под векселя за подписью своего родственника, молодого гвардейского полковника А. И. Угримова, со своим поручительством. Векселей таких выдано было более чем на миллион рублей. Когда же пришло дело к расплате, Савва не признал своей подписи; Угримов был арестован и кончил жизнь самоубийством в тюрьме (подробности этого дела изложены в «Журнале Министерства юстиции» за 1861 г.). Неповинная смерть приятеля повлияла на самодура, и он в припадках сплина стал стрелять из пистолета по драгоценным фигурам старого саксонского и севрского фарфора, хранившимся в богатых покоях своего отца. Вскоре он, впрочем, утешился, сойдясь с наездницею из цирка Лежара, Людовикою Слопачинскою. Красавица, впрочем, недолго терпела его самодурства и променяла его на известного тоже богача-красавца Вадковского, который и дал Савве публично в цирке пощечину за какой-то неблаговидный поступок с Слопачинской; Яковлева из цирка привезли в обмороке домой, и так как он непременно желал стреляться с Вадковским, то был подвергнут домашнему аресту. Последний скандал на него подействовал весьма сильно, он предался пьянству еще больше. По рассказам, «серебряный гроб» уже не сходил с его стола; гробом он называл кубок, сделанный формой обыкновенного гроба, в который входила бутылка шампанского. Процесс же питья из гроба был следующий: в конце каждой своей попойки он хриплым голосом кричал: «Гроб!!!» В тот же момент слуги вносили ящик с шампанским, один за ними нес на подносе кубок «гроб», а другой вносил заряженный пулею пистолет. После них входил дворецкий и называл по имени одного из присутствовавших гостей. Гость вставал и подходил к хозяину; слуга подавал кубок, а хозяин поднимал над головой гостя пистолет, гость должен был выпивать вино до дна и, поцеловав хозяина, отправляться домой, если же гость не мог уже осушить «гроба» и падал к ногам Саввы, то он приказывал «похоронить мертвого», что означало положить в спальню на диван. Так, угостив всех гостей, хозяин сам выпивал чашу и успокаивался тут же на раздвижном своем стуле. Яковлев кончил жизнь самоубийством: раз прокричав «гроб» и осушив его до дна, повернул дуло пистолета себе в рот, и, прежде чем прислуга и гости успели вскрикнуть, раздался выстрел и Савва, обливаясь кровью, пал, никем не оплаканный.
Родной брат покойного, известный под именем Корнета, умер от скоротечной чахотки, с мелом в руке, отмечая на стене ежеминутно припадки своей болезни (подробности эти берем из книги В. П. Бурнашева «Чудодеи» и пр.).
Торговые части Петербурга, где теперь стоят Гостиный и Апраксин дворы, в половине XVIII столетия были наполнены топями и болотами, так что в дурную погоду не было возможности ни пройти, ни проехать. Невский проспект, на котором теперь красуется лицевой своей стороною Гостиный двор, получил свое название при императрице Анне (20 апреля 1738 года); в это время было постановлено: «По коммисскому рассуждению, впредь именовать Большую проспективу, что следует от Адмиралтейства к Невскому монастырю, – Невскою проспективою». Невский проспект был тогда не что иное, как длинная, терявшаяся в отдалении аллея, вымощенная бревнами и обсаженная по обеим сторонам деревьями. Проложили и работали над нею при Петре пленные шведы; на обязанности их было также мести ее каждую субботу. По улицам Петербурга предписывалась величайшая чистота; каждый домовладелец обязан был против своего двора рано утром или вечером, когда по улицам не было ни езды, ни ходьбы, сметать с мостков всякий сор; а камни, которые выламывались в продолжение дня, поправлять.
За неисполнение этого правила взыскивался штраф, по две деньги с сажени в ширину его двора. Особенно строго наказывались те, кто вывозил на Неву и другие реки помет и сор. За такие проступки у знатных – их служители, а незнатные домовладельцы самолично должны были быть биты кнутом и ссылаемы в вечную каторжную работу. Постановлено было, чтобы все торгующие съестными припасами на улицах и в лавках «ходили в белом мундире по указу, а мундиры бы делать по образцу, как в мясном и рыбном рядах у торговых людей». С неисполнителей брали штраф, а товар отбирали «на великого государя».
Было также запрещено: «чтоб никто никакого чину по малой речке Мье и по другим малым речкам и по каналам днем и ночью, на лошадях, в санях и верхом, кроме пеших, отнюдь не ездил, того ради, что от коневого помета засариваются оные речки и каналы». Также замечено было, что извозчики в Петербурге ездили на невзнузданных лошадях и топтали пешеходов, почему было постановлено за первую подобную вину – кошки, за вторую – кнут, за третью – ссылка на каторгу. «Имеющим же охоту, – сказано в указе, – бегать на резвых лошадях взапуски или взаклад, и тем людям такое бегание позволяется чинить, выезжая в Ямскую слободу» и т. д.