Театр в царствование Екатерины всегда был полон, все лучшие места были заняты по абонементу. Кресла так и назывались годовыми; кресел всего было три ряда, стоили они два рубля с полтиною; в них садились одни старики, первые сановники государства; офицеры гвардии и все порядочные люди помещались в партере на скамьях, за рубль место. Публика в ложах отличалась полнейшей патриархальностью, нередко можно было видеть женщин в чепчиках с чулком и купцов в атласных халатах, с семьей, по-домашнему.
Мода держать актрис на содержании процветала, как и ратование за приятелей-актеров. Все люди образованного класса делились на театральные партии. Так, в 1800-х годах существовали партии Семеновой и Вальберховой. За каретами их бегали, останавливали их, выражали им свои похвалы и ссорились на улице за превосходство каждый своей актрисы.
В конце царствования Екатерины русский репертуар стал оскудевать отечественными произведениями и стал обогащаться переводными итальянскими пьесами, и, наконец, опера-буфф, наша теперешняя оперетка, вполне овладела русским театром.
Первыми русскими опереточными артистками были Лизанька (Сандунова), Дуняша (Янковская), Наталья и Маша (Айвазовы). Эти артистки вскружили головы всей придворной и гвардейской молодежи. Театральный критик того времени, князь Шаховской, писал: «Эти артистки не дарованием действовали, а облетом искрометного взгляда по всем зорким глазам и самонадеянным сердцам».
Позднее, чтобы поддержать оперу-буфф[519], была вызвана в Петербург актриса домашнего театра Д. Столыпина – В. Б. Новикова, известная в Москве под именем Вареньки Столыпинской. Актриса эта очень понравилась публике, но не удержала падения оперетки на русской сцене. Из столыпинских крепостных артисток известные были: Бутенброк, до замужества Лисицына; по характерному выражению критика того времени, это была баба плотная, белая и румяная, но зубы – уголь углем, пела она очень недурно. Из опереточных актеров был известен Уваров, превосходный певец.
Перед фамилией крепостных артистов на афише не ставилась буква «г», т. е. господин или госпожа, и когда они зашибались, что случалось нередко, то им делался выговор особого рода.
Но в старину нередко и начальство зависело от подчиненных артистов. Раз вышел такой случай: по желанию кого-то из сильных мира был назначен спектакль, но в самый день представления вбегает к директору режиссер и заявляет, что спектакль идти не может, так как первый певец совсем без зубов. «Как это случилось?» – спрашивает изумленный директор. «Он разломил верхнюю челюсть». – «Какое несчастие!» – «Не особенное, – отвечает режиссер, – он послал ее к дантисту, и дня через три ее починят». Очень понятно, что при современных успехах дантистики подобный казус не может случиться.
Про народившуюся в то время оперетку князь Шаховской писал: «Опера-буфф приучила толпу к безотчетному удовлетворению ленивой праздности, пустодельным шутовством и чувственной потехой глаз и ушей отвлекла от благородных наслаждений ума и сердца драматического театра не только зрителей, но и писателей, могущих сделать пользу ему и русскому слову».
Кроме И. А. Дмитревского, Вьени, ученого секретаря Медицинской академии, В. И. Хомякова, и другие стихотворцы не пожалели своих талантов на угождение причудливой моде. «Дианино древо», «Редкая вещь», «Школа ревнивых», «Венецианская ярмарка», «Хитрая любовница» и другие буффонства торжественно насмехались над опустелостью разумнейшего, благороднейшего и полезнейшего из всех общественных увеселений. Нашу, или насильственно привитую к нам, оперу-буфф можно назвать развратительницей целомудрия русского театра. В ней появились, как говаривали наши предки, «гнилые слова», или экивоки.
Если в комедиях Фонвизина и Княжнина встречались иногда вольные намеки, то они легко скользили в быстром разговоре, а не принуждали бесчинным смехом и рукоплесканием скромность краснеть, а невинность интересоваться. Плоские обиняки заразили комедии Клушина, Эмина. Страсть к цинизму перешла и к актерам. Сандунов и подражатель его Сторожев объясняли зрителям взглядом, улыбкой и жестами всю сальность авторов.
Подобные выходки принудили дирекцию употребить строгие меры для удержания артистов от такого бесчинного промысла рукоплесканий!
Указ, изданный в 1782 году, о сохранении в публичных зрелищах должного благочиния подвергал нарушителей строгой ответственности; в то время игра и пение артистов хотя и приводили зрителей в восторг, но не вызывали тех оглушительных вызовов и неистовых bis, свирепствующих в наше время. Жихарев говорит (см. «Отечественные записки», 1859 г., «Дневник чиновника»), что в 1802 году вызов актера был таким происшествием, о котором неделю толковали в городе.
Но несомненно, что в то время существовал обычай кидать любимым артистам на сцену кошельки с деньгами. О достоверности этого факта свидетельствует «Драматический словарь», изданный в 1787 году и недавно перепечатанный в ограниченном числе экземпляров А. С. Сувориным. Там, между прочим, сказано, что в первое представление оперы «Земира и Азор» певица Соколовская при исполнении арии Горлицы была аплодирована метанием кошельков.
Впрочем, было немало в то время артистов, которые очень усердно искали таких аплодисментов. Так, в Харькове актеры просто бесцеремонно выманивали деньги у зрителей. Известный провинциальный актер Дмитрий Москвичев, представляя мельника в пьесе Аблесимова того же названия, на сцене позволял себе такие, например, вольности, распевая куплеты:
Я вам, детушки, помога,
У Сабурова денег много.
Сабуров, известный богач, сидевший в первом ряду, только улыбался… и больше ничего. Москвичев, чтобы поправить свою ошибку, пел снова:
Я вам, детушки, помога,
У Карпова денег много.
Рукоплескания подтверждали, что актер пел правду, но Карпов не кидал на сцену кошелька, а только утерся и покраснел. Москвичеву надобно было добиться своего, и он снова запел:
Я вам, детушки, помога,
У Манухина денег много.
Манухин был богатый купец, богачу это понравилось, и вслед за припевом на сцену к ногам актера летел кошелек, актер подымал его и трижды кланялся. Все смеялись находчивости артиста, и часто подобные сцены повторялись.
Про первый дебют этого Москвичева рассказывают «Харьковские ведомости» следующее. Москвичев, раз исполняя в Харькове роль трубочиста в пьесе «Князь-трубочист», выпал на сцену из камина, упал, приподнялся… и остолбенел! Не может выговорить ни слова и приготовился уже бежать со сцены.
Причиной испуга был губернатор Орловского наместничества, сидевший в театре в первом ряду кресел. Актер Москвичев был в орловской губернской роте сержантом и, тайно оставив знамена орловского губернского Марса, предложил услуги харьковской Талии; явясь на сцену и заметив губернатора, он постигнул все последствия побега и потерялся совсем. Но бывший начальник сжалился над ним и, чтобы не лишать публику удовольствия, закричал ему: «Не робей, Дмитрий, не робей! Продолжай, не бойся ничего». И Дмитрий оправился и благополучно кончил пьесу, ко всеобщему удовольствию. В тот же вечер оба губернатора кончили на бумагах, что сержант Москвичев переведен на службу из орловской роты в харьковскую.
Обычай вызова автора в первый раз случился в 1784 году, во время представления «Рослава» Княжнина. В этот спектакль по окончании трагедии публика вошла в такой восторг, что единогласно потребовала выхода автора на сцену. Это требование поставило Княжнина в недоразумение, из которого выручил его актер Дмитревский, вышедший на сцену перед публикой со словами, что «для автора восхитительно лестное благоволение публики, но так как его в театре нет, то он, в качестве его почитателя и друга, осмеливается за него принести благодарность публике».
С этого времени, когда пьеса имела успех, принято было за обыкновение вызывать автора.
В старину также существовал обычай делать со сцены анонсы к публике о предстоящих спектаклях и бенефисах. Обыкновенно это делалось так. После первой сыгранной пьесы или перед последним действием выходил второстепенный актер, почтительно кланялся и называл день и театр, на котором будет играна такая-то пьеса. При представлении пьес многосложных (à grand spectacle), как, например, комедии «Мещанин во дворянстве», одной из первых пьес, игранной в петербургском театре еще в 1758 году, где требовалось много людей и принадлежностей на сцене, при объявлении назначалась за вход всегда двойная цена. Комедия «Мещанин во дворянстве» была торжеством актера Крутицкого.
В старое время актеры, помимо жалованья, получали деньги на квартиру и на гардероб, также им давали казенные дрова. Так, первая артистка драматической труппы получала 8 сажен дров ежегодно. Кроме этого, еще существовало правило отпускать актерам по две восковые свечи, отчего и произошло название argent feu.
Начало поспектакльной платы в нашей драматической труппе относится к 1810 году. В это время знаменитая актриса Семенова первая начала получать ее. В 1802 году был издан указ, чтобы бенефисы были впредь назначаемы одним отличным актерам, представляющим первые роли. До этого времени переводчики и авторы многих пьес получали бенефисы. Обыкновение же давать утренние спектакли на Масленице началось в 1827 году. Первый такой спектакль был дан на Сырной неделе в субботу. Шла вторая часть «Днепровской русалки».
В старину спектакли начинались обыкновенно в пять часов и кончались не позднее десятого часа. Император Павел, не любивший, чтобы спектакли были продолжительны, в 1800 году 25 апреля отдал приказ, чтобы представления, даваемые на публичном театре, не продолжались более как до 8 часов вечера, разумея начало их непременно в 5 часов пополудни.
Выдающиеся артисты имели доступ на вечера известных меценатов того времени: Л. А. Нарышкина, Н. Б. Юсупова, А. С. Строганова, А. Н. Оленина.