В то время рассказывали следующий анекдот: танцор Дембровский всякий день ходил к управляющему конторою Гемниху просить жалованье, и тот все отвечал: «Зайдите завтра». Однажды, придя в контору и отворив дверь в присутствие, он заглянул туда и спросил только: «Прикажете завтра прийти?»
Князь Гагарин был человек в высшей степени добрый, благородный и приветливый, хотя имел наружность довольно гордую и даже суровую. Но под этою наружною корою скрывалось самое доброе и великодушное сердце. Всем он делал добро, зла – никому и никогда. Беспристрастие его в делах службы было образцовое. Не выходя ни копейкою из предписанного штата, князь Гагарин не мог с небольшими средствами заплатить старых долгов дирекции. Он просил прибавки к содержанию театров и не получил ее. Три года боролся он с этим трудным положением. В его время управления ужасный год первой холеры посетил столицу и заставил закрыть театры на несколько месяцев. Наконец, в 1833 году, он просил опять прибавку артистам; просьба его не была исполнена, и он подал в отставку.
На место его был назначен прибывший из Москвы церемониймейстер, действительный статский советник Александр Михайлович Гедеонов, деятельность которого еще в памяти у многих и до сих пор служащих при театре.
Цыганское хоровое пение стало входить у нас в моду во времена Екатерины II; первые цыгане-певцы выписаны были чесменским героем, графом А. Г. Орловым, из Молдавии. Молдавия считается колыбелью этого кочующего племени; многие историки предполагают, что цыгане переселились сюда из Индии в 1417 году, во время Александра Доброго. Толпы цыган из Молдавии распространились по Валахии, Трансильвании, Венгрии и шли далее по Европе. Цыгане приписывали себе египетское происхождение, и потому венгерцы называли их «фараоновым отродьем». В разных странах цыган называют различно. Французы зовут их Bohemiens, англичане – Gypsies, испанцы – Gitanos, голландцы – Heydens (идолопоклонники), датчане и шведы – татарами; но, за исключением этих названий, другие народы называют их одним именем, с небольшой разницей: так, русские зовут цыганами, турки – чингене, персияне – цингарами; в Германии называют Zigeuner, молдаване – Cigani, поляки – Zigani и т. д. Несомненно, что все эти названия имеют одну этимологию, изменяясь лишь по местному произношению слова «цинкали», как иногда именуют себя испанские цыгане. Сами себя цыгане обычно называют «романи»; слово это по-санскритски значит «мужья»; некоторые называют себя «романичель» (сын жены) и «ром» (т. е. люди); у московских цыган употребительно также слово «чавалы»; последнее значит в переводе «ребята». Кочующие цыгане в религии крайне шатки; они соображаются с верой и обрядами не только страны, но даже города и деревни, где поселились; цыгане нередко крестят одного и того же ребенка в десяти местах; часто и двадцатилетние цыгане принимают снова крещение. Цыгане верят в переселение душ и утверждают, как буддисты, что их души, переходя из одного тела в другое, приобретают такую чистоту, после которой могут наслаждаться совершенным спокойствием. Не зная религии, они не знают и брачных союзов; у них нет законного обряда свадьбы. Четырнадцатилетний мальчик берет первую попавшуюся ему девушку, даже из родных, и женится на ней. При этом случае новобрачные разбивают кувшин, как было у Гренгуара и Эсмеральды, и брак совершен. Цыгане легко переносят голод и стужу; нередко их шатры можно встретить раскинутые на снегу. До шестнадцатого года в Молдавии цыган ходит почти голый. Существует следующий анекдот: во время холодной зимы нагой цыганенок жаловался, что ему очень холодно. «На, дитятко, – отвечала ему мать, – веревку, опояшься ею, тебе будет теплее».
Цыганское племя принадлежит, конечно, к красивейшим племенам, и между детьми часто встречаются лица почти кисти Мурильо; но цыган, насколько он красив в молодых летах, настолько ужасен под старость. Между цыганами есть немало и уродов. Это случается оттого, что супруги при ссоре дерутся детьми; отец берет малютку и бьет им жену, а жена хватает другого ребенка и отражает им удары. Цыгане, живущие в Москве и Петербурге, представляют отдельное, исключительное явление в цыганском мире, они давно уже приобрели себе место в гражданском обществе: это уже не бродяги, не отчужденные люди, неспособные понимать удобства оседлой жизни.
Современные физиологи уверяют, что потребность к бродяжничеству у них является вследствие большого малокровия всей цыганской расы. Цыгане не могут жить вне своих семейств, хотя бы их осыпали золотом. Старый кочевой цыган бросит все житейские удобства и уйдет в родные палатки. Кочевая жизнь, палаточный дым необходимы цыгану, как вода необходима рыбе, воздух – птице. Даже петербургские и московские цыгане, давно отвыкшие от жизни номадов[520], и те не живут в домах каменных, а выбирают себе деревянные: там им легче дышится.
В Петербурге цыган селится на Песках, на Черной речке, в Москве живет он в Грузинах; в комнатах у него, когда вы войдете, вас поразит какая-то пустота, вы не увидите многих необходимых вещей в домашнем быту: цыган не привык заводиться хозяйством, два-три стула, стол-калека, деревянная большая кровать с множеством подушек, пуховиков, несколько грязных ребятишек в запачканных рубашках – вот и весь его домашний скарб; разные диваны, кресла цыган называет вздором, от которого делается только тесно в комнатах. Цыган всякое занятие для себя считает унизительным и потому все свое время проводит в бездействии, за исключением двух-трех дней в неделе, когда он выезжает на конную для продажи лошадей. Тут он в своей сфере, бегает, кричит, божится, бранится и неотвязчиво пристает к покупателю. В сумерки он идет домой, оттуда идет с семьей в трактир, здесь начинаются жаркие споры, крики и т. д. Через час-два семья расходится, женщины едут в загородный ресторан, где проводят время до утра, поджидая посетителей. Сам же глава семьи заваливается спать или бренчит на гитаре, лежа на кровати. Гостей слушать цыган в их трактиры в старину ездило множество. Самые постоянные из них носили кличку «гуляк»; такой гость являлся каждый день в трактир, пил здесь донское, бросал деньги цыганкам за песни, давал и половому на водку по синенькой; кланялись ему там чуть ли не в землю, величали «сиятельством»; по обыкновению, это был гусарский корнет в отставке или просто помещик, проживающий без дела в столице, по вольности дворянства. Одет был такой гость в гусарскую венгерку, кисет с табаком висел у него за пуговицей, носил он предлинные усы и военную фуражку. Этот гость не всегда благополучно сходил с лестницы из трактира. Самый же желанный гость у цыган появлялся, как метеор, вдруг; появление последнего производило в трактире целую революцию. Гость этот был веселого звания, купеческий сын или приказчик богатого приезжего купца; иногда заезжал загулявший купец древнего благочестия, одетый в длинную сибирку[521] и в сапоги бутылками; последний посетитель денег в пьяном виде не жалел и кидал их пригоршнями, бил посуду, зеркала, делал и другие безобразия. Существовал еще разряд гостей, который являлся к ним периодически; приезжал такой гость с приятелем, смирно садился к столу, требовал графин сотерну и полчетверки табаку. Гость этот был студент сороковых годов, тоже цыган, только литературный. Заезжал он сюда, чтобы, вдали от театрального хлама и всяких эстетических тонкостей, послушать простым, отзывчивым сердцем, под хриплое гитарное арпеджио, поразительные по певучести и по сердечности общего тона цыганские песни, в которых то звучит тоскливый разгул погибшего счастья, то слышится в ноющих звуках беспредельная женская ласка.
Цыганская мелодия прямо идет в душу, и неудивительно, что цыганка Таня доводила Пушкина своими песнями до истерических припадков, а другой поэт, Языков, лежал у ее ног. Про цыганку Таню существует рассказ, что сама знаменитая Каталани, слушая ее, плакала и раз, сняв с себя дорогую кашемировую шаль, подарила своей сопернице, сказав: «Эту шаль прислали мне, как несравненной певице, но я вижу, что она следует вам более, нежели мне».
В прошлом столетии как хороший оркестр, так и цыганский хор составляли необходимую принадлежность каждого знатного вельможи. Граф А. Г. Орлов первый приказал собрать цыган для хора. Цыгане эти были приписаны к находящемуся в 20 верстах от Москвы селу Пушкину. Хор этот забавлял вельмож Екатерины и услаждал досуги светлейшего князя Потемкина, Зубова и Зорина. Первым начальником этого хора был Иван Трофимов. Впоследствии хор получил вольную, и когда настал достопамятный 1812 год, то весь наличный мужской персонал поступил в ряды гусар и улан. Старики и женщины жертвовали деньгами. Самая небольшая из пожертвованных сумм была 500 рублей ассигнациями, тогда большие деньги. Иван Трофимов известен как ревностный собиратель русских песен. В его хоре образовалась знаменитая цыганская Каталани – Стеша, которую в 1817 году нарочно ездили слушать в Москву из всех концов России. Жихарев рассказывает, что в этом хоре был цыган-плясун; немолодой, необычайной толщины, плясал он в белом кафтане с золотыми позументами. Это был мастер своего дела, чрезвычайно искусный и даже красноречивый в своих телодвижениях. Он как будто и не плясал, а так просто, стоя на месте, пошевеливал плечами, повертывая в руках шляпу, изредка причикивая и притопывая по временам одной ногою, а между тем выходило прекрасно: ловко, живо, благородно. В другом месте своих записок Жихарев говорит, что один поручик, встретив какую-то барышню, хотел тотчас же увезти ее, но не удалось. Начальство узнало об этой проделке, и молодец был посажен под арест. На этот случай тотчас же сложили песню на голос: «Пряди, моя пряха», которую записной цыганофил Андрей Новиков ввел в моду под названием: «Верные приметы».
Все ездили слушать ее. Цыганка Степанида, что твой соловей, так и разливалась; песня начиналась:
Ах, зачем, поручик,