Наместо соловьев кукушки здесь кукуют
И гневом милости Дианины толкуют;
Хотя разносится кукушечья молва,
Кукушкам ли понять богинины слова?..
Московское общество, в свою очередь, упросило в это время бывшего в Москве молодого Державина ответить на «Кукушку», и он написал «Сороку», окончив ее так:
Сорока что соврет,
То все слывет сорочий бред.
И подписал ее двумя буквами: Г. Д. Последнее обстоятельство дало возможность Сумарокову заподозрить ни в чем не повинного какого-то Гавриила Дружерукова, и последний едва отделался от Сумарокова.
Помимо русских спектаклей у Бельмонти давались итальянские интермедии и оперы; певцами в то время у него служили Мора, Фонети, Тоника, Приор с женою и другие. В 1766 году антрепризу русского театра взял на себя полковник Н. С. Титов.
Представления собранной им труппы давались в Головинском деревянном театре, построенном в бытность императрицы Екатерины в Москве. Титов взял в свою труппу актеров Померанцева, Калиграфа и Базилевича; остальные персоналы, нужные для спектаклей, дополнялись из разного звания людей; маскарады и оперные спектакли остались по пятилетнему контракту за Бельмонти; последний, впрочем, в это время принял к себе в компанионы еще Чути. Титов содержал театр до 1769 года; после него антрепризу приняли опять итальянцы. В эти же годы казна отвела Бельмонти и Чути место для постройки между Покровскими и Мясницкими воротами, где были стена Белого города и Лесной ряд. По словам А. А. Мартынова[56], после шли представления в доме графа С. И. Воронцова на Знаменке, где теперь дом М. С. Бутурлиной.
Затем театр принял иностранец Гроти, к которому в 1776 году поступил в товарищи московский губернский прокурор князь П. В. Урусов. В этом же году Гроти отделился от него, и князь Урусов один содержал Московский публичный театр «с благопристойными к удовольствию публики увеселениями», а также устраивал уже один концерты, маскарады и вокзалы[57]. Князь Урусов принял к себе в товарищи англичанина Михаила Егоровича Медокса.
По уличному прозвищу в Москве, он слыл за кардинала. Прозвище это он получил за свой обычай ходить всегда в красном плаще. Медокс был превосходный механик; он сделал часы с полным оркестром музыки и различными фигурами, приходящими в движение, подобно механизму известных страсбургских часов. Эти часы были поднесены императрице Екатерине и ценились очень высоко. Одно время они стояли в Москве у известного антиквария Г. Лухманова; на них съезжалась смотреть вся Москва. Часы эти впоследствии купил сын фельдмаршала графа Каменского.
Медокс был более двадцати пяти лет антрепренером театра и, кроме долгов, ничего не нажил.
Известно, что почти все театры в Москве погибли от пожаров. Так и театр, который арендовал Медокс с князем Урусовым на Знаменке, сгорел во время представления трагедии «Димитрий Самозванец». Пожар этот стоил жизни известному в то время актеру Калиграфу: на нем он простудился и затем вскоре умер.
Большие убытки от пожара потерпел князь Урусов. Это обстоятельство и принудило его уступить свою привилегию держать театр Медоксу за 28 000 рублей; сверх этого, новый содержатель театра был повинен платить опекунскому совету ежегодно 3100 рублей. Получив привилегию, Медокс заложил свое вокзальное заведение за 50 000 рублей и принялся за постройку большого каменного театра. Место для нового театра Медокс купил у князя Лобанова-Ростовского, на Петровской улице, в приходе древней церкви Спаса, что в Копье (от этой улицы большой московский театр и стал называться Петровским).
План и работы производил ему архитектор Розберг; театр был построен в пять месяцев и обошелся Медоксу в 130 000 рублей. Тогдашний начальник столицы, князь В. М. Долгорукий-Крымский, остался так доволен зданием, что дал Медоксу привилегию на содержание театра еще на десять лет, то есть до 1796 года.
Внутреннее устройство этого театра было почти такое же, какое было до пожара 1853 года, с тою только разницею, что ложи не были открыты, но каждая составляла как бы отдельную комнату; подле оркестра были особые места, занимаемые постоянными посетителями; назывались они «табуретами», и большая часть владельцев этих мест имели свои собственные крепостные театры в Москве. Это были строгие ценители и судьи, и Медокс часто руководствовался их советами.
Они получали всегда приглашения на две генеральные репетиции новой пьесы, вместе с авторами и переводчиками. Каждый из таких гостей имел здесь голос.
Если ареопаг знатоков общим приговором решал, что пьеса идет успешно, что каждый актер на своем месте и твердо знал свою роль, суфлер переходил на амплуа бесполезностей, и когда Аполлон не скакал на сцене, тогда только Медокс назначал первое представление.
Публика была всегда уверена, что увидит что-нибудь «совокупное», как тогда называли, ensemble. В то время пьеса разыгрывалась без докучного эха, и из дыры не торчала всклокоченная голова суфлера, на которую тогда еще не было изобретено деревянного колпака. Места для дам были кресла, стоили они 2 рубля; партер был за креслами, ценою по рублю за место. Ложи не продавались на один спектакль; в «Московских ведомостях» 1780 года, № 76, напечатано объявление Медокса о принятии подписки на годовой наем мест; они оставались на полной ответственности годовых абонентов, которые обязаны были оклеивать их на свой счет обоями, освещать и убирать как хотели: каждая ложа имела свой замок, и ключ хранился у хозяина ложи. Декорации тогдашнего театра были просты, написаны по-домашнему, хотя многие из них писывал «Ефрем, российских стран маляр», но они не были несообразны, а художественны. В костюмах играли первые роли китайка, коломенка и крашенина.
Отстроенный большой театр представлял большое удобство для спектаклей и маскарадов, которые посещало тогда все высшее общество; они давались в особой великолепной круглой зале (ротонде), украшенной зеркалами, где при собрании многочисленной публики освещение производило изумительный эффект.
План[58] внутреннего устройства этой залы и идею дал сам Медокс. Это было нечто изящное в своем роде: зала освещалась сверху огнем, горевшим в 42 хрустальных люстрах; к ней примыкали еще несколько больших гостиных. Вход в маскарад стоил рубль медью. Посетители все допускались только замаскированные. Петровский театр был открыт в 1780 году; для этого случая, по желанию государыни, Аблесимов сочинил пролог-диалог в стихах «Странники»; в нем были выведены Аполлон, Меркурий, Момус, Муза, Талия и Сатир. Декорация представляла вдали Парнас, у подножия которого лежала Москва с возвышающимся новым великолепным зданием; к нему подъехал в великолепной колеснице Аполлон, предшествуемый Меркурием.
Спустя несколько лет после открытия Петровского театра на Медокса посыпались невзгоды. В это время Ив. Ив. Бецкой нашел выгодным для казны учредить публичный театр при московском Воспитательном доме, с двумя труппами – русской и итальянской. Это обстоятельство заставило Медокса подать прошение бывшему тогда главнокомандующему графу З. Г. Чернышеву.
Просьба его осталась не уважена, но на его счастие вдруг произошла перемена. И. И. Бецкой нашел неприличным, чтоб девицы Воспитательного дома танцевали и представляли на публичном театре, и потому, запретив воспитанникам участвовать в спектаклях, заключил с Медоксом следующие условия: 1) уступается ему театр, устроенный в большой зале главного корпуса; 2) вносить Медоксу ежегодно десятую часть с собираемых доходов с театра в Воспитательный дом; 3) принять гардероб за 4000 рублей; 4) принять же ему, Медоксу, на полное содержание и жалованье питомцев обоего пола, которые были привезены из петербургского театра к московскому: для балетов 50 человек, для декламации 24 человека и для музыки 30 человек; 5) Воспитательный дом обязывается с своей стороны построить еще другой театр вне главного корпуса и дозволить Медоксу одному производить на них представления и, кроме Медокса, никому уже содержания публичного театра в Москве не дозволять.
Таким образом, Медокс сделался владельцем и распорядителем двух театров. Он начал с того, что уволил всю иностранную труппу, состоящую из немцев и французов, принятую Воспитательным домом, а строение театра со всеми принадлежностями положил продать и вырученные деньги обратить на уплату долгов своих; но в этом он не успел, и впоследствии его финансы от всех предприятий до того расстроились, что если б даже ему была уступлена опекунским советом десятая часть доходов с театра, которую Медокс никогда не платил, 188 150 рублей, то и затем он остался бы совету должен с лишком 100 000 рублей. У Медокса осталась одна русская опера. Изворотливый Медокс прилагал все старание, чтобы придать занимательность своим спектаклям. В продолжение года он поставил, впрочем, не более 80 спектаклей.
Замечательно, что в первое время публика считала по какому-то предубеждению русскую сцену неспособною для оперы, и когда первую русскую оперу «Перерождение» в 1777 году решились играть, то Медокс так был неуверен в успехе, что перед представлением заставил актеров в нарочно сочиненном для этого разговоре испросить у публики дозволения сыграть ее.
Русская труппа Медокса в восьмидесятых годах состояла из тринадцати актеров и девяти актрис; настоящих танцовщиц было четыре и три танцовщика вместе с балетмейстером; музыкантов было двенадцать человек, из них один капельмейстер Керцелли. Вся труппа получала жалованья 12 139 рублей 50 копеек; старший оклад был 2000 рублей; получал его один актер Померанцев. Актеры у него были: Лапин, Залышкин, Сахаров, Волков, Ожогин, Украсов, Колесников, Федотов, Попов, Максимов, Померанцев и Шушерин. Последние оба играли в драмах и комедиях: первый был превосходный актер в ролях благородных отцов; у него была превосходная дикция, он готовился поступить в дьячки, но невзначай как-то попал в театр, и здесь решилась его судьба, он поступил в актеры.