Затем известно, что при царе Василии Ивановиче здесь стоял княжеский терем; в 1547 году здесь живал еще молодой грозный царь Иоанн Васильевич и здесь, по сказаниям псковского летописца, во время Петрова поста, когда к нему пришли посланные от псковичей 70 человек выборных с жалобою на своего наместника, князя Турунтая Пронского, государь, не выслушав и не разобрав дела, «разгневался на псковичей, обливал вином горячим, палил бороды и волосы, да свечу зажигал и повелел их покласти нагих на землю; и в ту пору на Москве колокол-благовестник напрасно (неожиданно) отпаде и государь пойде к Москве, а жалобников не истял (не погубил)».
Позднее видим, что царь Алексей Михайлович ходил в поход в село Остров: тишайший государь останавливался в Острове, когда ходил в монастырь у Николы на Угреше. После село Остров принадлежало при Петре всесильному тогда вельможе князю Меншикову, и уже при императрице Елисавете Петровне оно приписано было к комнате великого князя Петра Феодоровича. Императрица Екатерина II всемилостивейше пожаловала его графу А. Г. Орлову в потомственное и вечное владение; в год пожалования, в 1767 году, в сентябре месяце, почтил своим посещением нового владельца великий князь Павел Петрович, где и кушал в доме графа.
В 1782 году, 6 мая, граф А. Г. праздновал в селе Острове свое бракосочетание с девицею Евдокиею Николаевною Лопухиной. Почти вся Москва была свидетельницею торжества, продолжавшегося несколько дней.
Молодая Лопухина вступила в брак двадцати лет; при красивой наружности она отличалась добродушием и приветливостью, была набожна, не пропускала церковного служения не только в праздники, но и в обыкновенные дни; молодая графиня не любила нарядов и никогда не надевала бриллиантов. Через три года, 2 мая, родила она дочь Анну, и через год, 20 августа, при рождении сына Иоанна скончалась и сама графиня Авдотья Николаевна, в Москве, на двадцать пятом году.
Граф Иван Орлов-Чесменский был зачислен в Преображенский полк, но через год тоже умер. Чесменский герой проводил лето обыкновенно в Острове. Старожилы рассказывали, что с самых юных лет дочь его удивляла всех своею набожностью и, несмотря на равнодушие и даже холодность отца ее в деле веры, нимало не охладевала, так что в то время, как съехавшиеся гости наполняли дом отца, молодая графиня тайком убегала в церковь к вечерне, так как это было удобное время ускользнуть от внимания имевших над нею надзор.
Сперва о ней весьма тревожились, но впоследствии знали уже, где ее отыскивать, шли в церковь и находили там молящеюся. В Острове церковь была вблизи дома, и молодая графиня убегала туда, не будучи никем замеченною.
После смерти отца двадцатидвухлетняя графиня осталась одна наследницею всех богатств графа – ежегодный доход наследницы простирался до 1 000 000 рублей, стоимость ее недвижимого имения, исключая бриллиантов и других драгоценностей, ценившихся на 20 000 000 рублей, доходила до 45 000 000 рублей. Очень понятно, что у такой богатой наследницы было немало женихов.
В числе последних был граф Воронцов и сын фельдмаршала Каменского, граф Николай Михайлович. По словам биографа графини Елагина[87], Анна Алексеевна посвятила себя жизни уединенной, близкой к отшельничеству и, несколько лет спустя по смерти отца, поехала на богомолье в Киев, а потом в Ростов; здесь во время поклонения мощам св. Дмитрия познакомилась она с гробовым иеромонахом Анфилохием. Графиня избрала его своим духовником, но он вскоре скончался. Тогда Орлова желала найти себе другого руководителя и обратилась к епископу пензенскому Иннокентию за советом; тот указал ей на Фотия. Для знакомства с последним Орлова покинула родную Москву и переехала в Петербург. Здесь она искала два года случая сблизиться с ним, но последний, опасаясь влияния ее знатности и богатства на свое убожество, тщательно уклонялся от нее. Орлова познакомилась с Фотием только по переводе его в Юрьев монастырь.
Графиня купила поблизости этого монастыря у тамошнего помещика В. И. Семевского за 75 000 рублей небольшую усадьбу и построила для себя дом на том месте, где, по преданию, некогда стоял древний монастырь Св. Пантелеймона.
Жизнь вблизи монастыря Фотия на первое время, однако, не удалила графиню от большого света. Она ездила в Петербург и Москву, делала приемные вечера для избранного общества и не покидала и двор, где числилась камер-фрейлиной, и ездила с императрицею Александрой Феодоровной на коронацию в Москву, затем в Киев, в Варшаву и Берлин, и все это время графиня оставалась светской женщиной. Мисс Вильмот, известная приятельница княгини Дашковой, рассказывает, что граф Чесменский устраивал у себя праздники единственно для дочери и что последняя была всегда героинею праздников. Орлова была очень грациозна и легка в танцах, и все присутствовавшие невольно любовались ею.
По желанию отца и для удовольствия гостей она плясала танец с шалью, с тамбурином, казачка, цыганку, русскую и проч. При этом две служанки выполняли вместо нее фигуры, считавшиеся не довольно приличными для молодой графини, а гости составляли около нее благоговейный круг.
По словам Вильмот, после каждого танца графиня подбегала к восхищенному отцу, чтоб поцеловать у него руку. Графиня впоследствии впала в пиетизм[88] и в течение своей двадцатипятилетней жизни вблизи Юрьева монастыря отличалась строгою подвижническою жизнию, держала пост, соблюдая его по-отшельнически, например, в первую неделю поста ела одну просфору, а в продолжение Страстной недели ела только однажды, в Великий четверток.
Елагин, сообщая о такой аскетической жизни Орловой, говорит, что это она делала под руководством Фотия. Графиня Анна Алексеевна Орлова-Чесменская и архимандрит Фотий, как верно замечает П. Бартенев[89], суть лица вполне исторические. Их жизнь и деятельность служили противовесом тому вероисповедному безразличию, которое господствовало в русском образованном обществе не столько по влиянию философии XVIII века, сколько вследствие того, что Россия сделалась убежищем для французских эмигрантов.
Строгий подвижник Фотий умел придать вес себе в высших кружках тогдашнего распущенного общества, он имел доступ во дворец, обличал сильных мира и поднял значение русского духовенства, до того тогда униженного, что издавались даже распоряжения, чтобы помещики подносили священникам и причту, приходящим со святынею, лишь определенное количество рюмок водки.
Юрьевский архимандрит Фотий, сын дьячка в приходской церкви в Новгородском уезде, по фамилии Спасский, в мире Петр Никитич, родился в 1792 году, получил образование сперва в Новгородской, потом в Петербургской семинарии и в Духовной академии, впрочем, болезнь груди не дала ему возможность окончить полного курса; двадцати пяти лет он был пострижен в монахи и на третий год по пострижении рукоположен в иеромонахи и в том же году был назначен законоучителем и настоятелем во втором кадетском корпусе; с воспитанниками Фотий был крайне строг и в домашней жизни воздержен чрезвычайно.
Уверяли, что он питался одним чаем, – жил тогда Фотий в самой убогой квартирке на Петербургской стороне, в одном из самых глухих переулков. Фотий отличался крайне болезненным, истощенным видом, смотрел исподлобья; он последние годы своей жизни носил на теле вериги, от которых у него были зловонные язвы.
Фотий спал на каменной кушетке, покрытой волосяной тканью. Проповеди его по воскресным дням отличались самым строгим аскетизмом.
На второй год своего законоучительства в корпусе Фотий за отличие был назначен иеромонахом в Невскую лавру и два года спустя рукоположен в игумены Новгородского третьеклассного Деревяницкого монастыря. Удаление свое из Петербурга Фотий приписывал козням тайных богопротивных обществ и врагов церкви Христовой. Фотий был самым яростным изобличителем сект, которым покровительствовал сильный тогда А. Н. Голицын. Фотий считал последнего главным виновником всех церковных смут.
Князь Голицын, как и многие из важных лиц того времени, дорожил тем, что после времен неверия и безбожия явилось религиозное чувство, религиозное возбуждение, хотя бы и в неправильном виде; он надеялся, что это движение, будь оно даже и неправильное, обратится в пользу господствующей церкви. А. Н. Голицын, уважая всех сектантов, уважал и православных в их религиозном чувстве: форма для него не значила в деле религии ничего.
Фотий яро, с исступлением восстал против сильных в то время приверженцев так называемой внутренней церкви; он не хотел вступать в сделку и не хотел выжидать; он, как человек энергичный, пошел напролом вперед.
Эта-то черта его характера и вызвала в графине Орловой безграничную преданность к нему и уважение, выразившиеся тем, что она предоставила ему все свое колоссальное состояние. После Деревяницкого монастыря Фотий был переведен в Сковордский монастырь, и отсюда в том же 1822 году Фотий, за примерное поведение и за исправление двух монастырей, переведен был настоятелем первоклассного Юрьева монастыря; с переходом сюда и начинается историческая деятельность Фотия.
По свидетельству одних, Фотий был фанатик, другие видели в нем лицемера, а третьи считали его клевретом Аракчеева.
Вот характеристика Фотия, сделанная самой графиней Орловой, когда один близкий к ней человек спросил ее, что вас привлекло к Фотию: «Он возбудил мое внимание тою смелостию, тою неустрашимостию, с какою он, будучи законоучителем кадетского корпуса, молодым монахом, стал обличать господствовавшие заблуждения в вере. Все было против него, начиная со двора; он не побоялся этого; я пожелала узнать его и вступила с ним в переписку; письма его казались мне какими-то апостольскими посланиями, в них был особый язык, особый тон, особый дух. Узнав его ближе, я убедилась, что лично для себя ничего не искал: он распоряжался для других моим состоянием, но себе отказывал во всем; я хотела обеспечить бедных его родных, он мне и этого не позволил».