В одном из флигелей своего большого дома последний завел типографию, лучшую в то время в Москве, а в другом его флигеле, между чепцами и шляпками, открылась его книжная лавка – сборный пункт всех московских писателей того времени.
До Бекетова никто не издавал с таким тщанием книг. В 1811 году он напечатал маленькое прекрасное издание на веленевой бумаге «Душеньки» Богдановича, которое до выпуска в продажу почти все погибло во время нашествия французов; уцелело только всего одиннадцать экземпляров.
Бекетов в 1803 году печатал на свой счет журнал «Друг просвещения», памятный только тем, что в нем архиепископ Евгений начал печатать «Словарь светских писателей».
В типографии же Бекетова была напечатана в весьма небольшом количестве экземпляров книга «Путешествие NN в Париж и Лондон, писанное за три дня до путешествия». К этой книге была приложена виньетка, на которой изображен Вас. Льв. Пушкин, очень похожий. Он представлен слушающим Тальму, который дает ему урок в декламации. Шутка эта написана стихами И. И. Дмитриевым еще в начале 1803 года. Вас. Льв. Пушкин, как мы уже говорили, очень любил читать свои стихи, «хоть слушай, хоть не слушай их», как говорит И. И. Дмитриев в этой книге. Пушкин был большой библиофил; у него была роскошная библиотека, сгоревшая в Москве в 1812 году. Потом он собрал другую, но не столь уже замечательную. В числе книг, изданных Бекетовым, замечательно еще «Описание в лицах торжества, происходившего в 1626 году, февраля 5-го, при бракосочетании государя, царя и великого князя Михаила Феодоровича, с государынею царицею Евдокиею Лукьяновною из рода Стрешневых» 1810 года. Особенно известен его «Пантеон Российских Государей», три тома с гравюрами. Граф Ростопчин у Бекетова напечатал свои «Мысли вслух на Красном крыльце» и т. д. Семья Бекетовых принадлежала к одной из аристократических в Москве – сестра его была замужем за Дмитриевым, сын которой, Ив. Ив. Дмитриев, был министром и поэтом; одна из дочерей Бекетова была замужем за Балашевым, который был долгое время обер-полицеймейстером в обеих столицах и министром полиции.
В тридцатых годах нынешнего столетия все диковины домов, бывших Воронцова, не существовали – пруды и фонтаны давно там иссякли.
В одном из главных домов помещалась Медико-хирургическая академия, и в помещении, где была типография Бекетова, стояли, в анатомическом кабинете, страшно оскалив зубы, человеческие скелеты.
По старой Калужской, или Серпуховской, дороге, в нескольких верстах от Москвы, была дача этого же Бекетова: это был препоэтический уголок, никому не доступный, обнесенный сплошным тыном, орошаемый с одной стороны небольшою речкою, с другой – защищенный оврагом.
Как заколдованная, стояла дача между распутий, и только по седым ветлам, видным издали, догадывался об ее существовании проезжий. Два крутых холма, расступясь, дали место даче, подымающейся из долины в гору. С соседнего холма виднелось ровное зеркало пруда в зелени.
Вдоль изгороди шла дорога, которая доходила до деревянных ворот с будкою сторожа. Широкая, прямая дорога вела к подъезду под одно крыло полукруглого дома. Она была огорожена некогда стриженными шпалерами акаций. Перед задним фасадом дома – луг с добрую версту, опушенный парком из берез, лип, кленов, сосен, кедров, ели, лиственницы, тополя и ясеня, расположенных группами в перспективе, на которой ничто не останавливает взора.
Дом, стоя на холме, разделял дачу пополам: спереди тоже луг, под лугом зеркальный пруд; рощи, понижаясь кругом, давали вид вдали на реку; еще далее виднелся Симонов монастырь, как и на картинке.
«Все местоположение, – по словам современника, – гористое, нет ста шагов ровных; вьются дорожки в чаще леса, по окраине лугов, наводя на живописные виды; там курган, тут – пруд, длина, чаща, кривое дерево, обрыв к речке и т. д. Гуляя по парку, думаешь быть далеко, а всего три версты за заставою. Дом очень старой архитектуры, комнат немного, но прекрасных. Зала, библиотека и столовая с мраморными каминами и колоннами, расписанными Скотти. Из библиотеки комната, канареечная, усыпанная песком, усаженная деревьями, где было сотни птиц. Из нее сход в оранжерею, бывшую единственною после Горенской. Там не стояло кадок, горшков; все растения сидели в грунту, между ними вились дорожки, и посетитель гулял, как на воздухе, между огромными музами, пальмами; над водоемом стлались водяные растения; стены скрывал плющ, виноград; камелии росли кустами, магнолии – деревьями. Из второго этажа на луг идет сход без ступеней, обложенный дикими каменьями и заросший кругом деревьями».
Такова была дача еще до тридцатых годов; в пятидесятых же, отворив дверь из дома в оранжерею, вы натыкались на кучу мусора. Дача тогда продавалась под кирпичные заводы и кедры уже были намечены на топливо, в залах с колоннами предполагалось наставить ткацких станков для выделки нанки, в пруде – мочка миткаля, набойки и т. д. Прошли и эти времена, и не осталось уже и ничего от парка, превращенного в трехчетвертные сажени дров. На лугу также уже не растет и картофель.
На Арбате, в приходе Бориса и Глеба, в петровские еще времена стояли богатые каменные палаты ближнего боярина царя Алексея Михайловича, Ивана Алексеевича Мусина-Пушкина, бывшего при Петре главным начальником монастырского приказа, управляющим петербургской типографией и сенатором.
Мусин-Пушкин обладал большим умом и находился в большой милости при дворе. Семейное предание в роду Мусиных-Пушкиных объясняет эту милость родственными отношениями тишайшего царя к жене Ивана Алексеевича.
По этому преданию, старший сын Пушкина, Платон, был сыном царя Алексея. П. Ф. Карабанов по поводу этого рассказывает, что Пушкин добровольно уступил свою супругу царю. И царь, утешась и любя этого Платона, иначе не называл его, как «мой сын Пушкин». Он был замечательно похож на Петра. За это сходство Петр Великий сильно благоволил к нему и любил называть его своим братом.
Род Мусиных-Пушкиных один из древнейших русских боярских родов, известный еще в XII веке. Император Петр произвел Ивана Мусина-Пушкина в действительные тайные советники и пожаловал его первым русским графом.
Старший сын его Платон воспитывался за границей и, возвратясь в 1714 году из Парижа, хотел жениться на дочери князя М. П. Гагарина; но молодая княжна не пошла за него и предпочла идти лучше в монастырь. Вскоре Петр отправил его опять за границу для обучения дипломатической части; сперва он был послан в Голландию к князю Б. А. Куракину. Государь снабдил Мусина-Пушкина рекомендательным письмом следующего содержания: «Господин подполковник! Посылаем мы к вам для обучения политических дел племянника нашего Платона, которого вам яко свойственнику свойственника рекомендую. Петр».
Спустя три года он уже является уполномоченным при датском короле и после посылается в Париж для переговоров. Но недолго продолжалось дипломатическое служение графа Платона: престарелый его отец упросил императора вызвать его в Москву – у старика он был тогда один сын, два других уже не были в живых; один утонул, купаясь в Москве-реке; другой умер семнадцати лет.
Прибыв в Москву, он был назначен присутствовать в московской конторе Правительствующего сената и произведен в статские советники. При вступлении императрицы Анны на престол граф Платон был назначен смоленским губернатором, вскоре переведен в Казань и оттуда в Эстляндию, и затем ему велено быть президентом коммерц-коллегии и сенатором.
Возвышением своим в это царствование он был обязан своему другу Артемию Волынскому, тогда сильному кабинет-министру императрицы. Но эта дружба и приязнь впоследствии навлекла на графа большое несчастие. 14 февраля 1740 года он был пожалован орденом Св. Александра Невского, а 27 июня, по доносу герцога Бирона, лишен чинов, орденов и с отрезанием языка сослан в Соловецкий монастырь за дерзкие будто бы слова против государыни. А его богатые вотчины и многие тысячи душ крестьян отписаны в казну; из одного богатого его московского дома на Арбате взято множество драгоценных каменьев и золотых вещей и одного серебра несколько десятков пудов. Самый же дом отдан жене его с детьми. Помимо этого дома у графа было несколько домов и в Петербурге: так, один его дом на Мойке отличался богатою мебелью, фарфоровыми вещами, попугаями и другими предметами роскоши; дом этот достался князю Н. Ю. Трубецкому, с частью близлежащего места. Другой его дом, тоже каменный, между набережной и Немецкою линиею, приписан к дворцу для помещения дворцовых служителей. Третий его дом, на Васильевском острову, тоже взят в казну; дача между Петергофом и Стрельною отдана в вечное владение фельдмаршалу Миниху, а Клопицкая мыза в Копорском уезде – генералу Густаву Бирону, брату временщика.
Публичная казнь над Мусиным-Пушкиным происходила на Сытном рынке 27 июля, в восьмом часу утра; он был выведен вместе с Волынским и другими на площадь, где было прочитано объявление о смертной казни и помилование; язык ему был урезан еще в казарме. Граф Платон был послан в Соловецкий монастырь и посажен в так называемой Головленковой тюрьме, которая устроена внутри стены, сделанной из дикого камня, за линиею монастырских келий, в четырех саженях от озера.
Вход в нее был со стороны монастырской, чрез деревянный, в виде полукружия, острог; двое дверей, каждая на замке, вели во внутренность казармы, где стоял часовой при свете ночника с тюленьим жиром и мог согревать себя возле печи; далее, с обеих сторон казармы, находилось по одной колодничьей тюрьме в шесть аршин длиною, без печей и без свету, запираемой двумя дверьми с железными засовами. В одной из них сидел лет четырнадцать какой-то писарь Патока, а потом около года князь Мещерский, который зимою согревал себя единственно шубами и которого вывели в другое место, чтобы дать место Мусину-Пушкину.
В сентябре месяце посылали к нему гвардии подпоручика Вындомского допросить его о некоторых пожитках, векселях и т. п. Вындомский нашел его в твердой памяти, однако ж больного, страждущего кровохарканьем. 28 октября Бирон смягчил его участь, дав именем императора указ освободить его и отправить на житье в дальнюю деревню его жены. Он поехал в Симбирский уезд.