Впереди — дорога. А в жизни нет ничего лучше дорог…»
Что верно, то верно: она любила дорогу, смену обстановки любила, но поездить ей не пришлось. Она всегда завидовала Ивану Антоновичу. «Тебе что — тебе и умирать не страшно. Ты всю страну объездил. А я дальше Геленджика нигде не была. В Ленинграде, в Эрмитаже, после войны не была. Разве это жизнь!»
Так случилось, что последние два-три года он часто ездил на Ангару — в Иркутск и Братск. Собирая его в дорогу, Лена всегда была грустная. А на этот раз к обычной грусти добавилось еще и чувство ревности: мол, знаю тебя — к потаскухе своей едешь! Ему очень хотелось разубедить Лену, успокоить. Но что он мог сказать ей? Обмануть, сказать, что никакой женщины у него не было в Иркутске? Покаяться во всем — что в войну был грех, а теперь, мол, все кончено? Он не рассказал бы, если бы даже она спросила! Если б даже его на огне пытали! Но она не спросила, хотя он видел по грустной усмешке ее, о чем она думала. Верный себе, Иван Антонович предпочел молчание. Он решил, что старое теребить не нужно, не стоит: что было, то быльем поросло.
Однако думая так, Иван Антонович все ж надеялся встретить Клаву. Приехав в Иркутск, он в первый же вечер отправился к ней. Но в той самой комнатушке в Соляном тупике, где он так любил бывать когда-то, обитал теперь какой-то одноногий мужик, инвалид войны. На вопрос Ивана Антоновича, можно ли ему повидать Клавдию Николаевну, одноногий удивленно пожал плечами. Когда, куда перебралась бывшая хозяйка каморки, он не знал.
На другой день утром по пути на стройплощадку Иван Антонович заглянул в городское адресное бюро и попросил, чтобы ему отыскали адрес Клавдии Николаевны Лаврухиной. Девушка, принимавшая заказ, была очень любезна; она тут же взяла картотеку всех Лаврухиных, проживавших в Иркутске, но… Но никакой Клавдии Николаевны в ней не оказалось. «Уехала? Вышла замуж и сменила фамилию?» — Иван Антонович забеспокоился еще больше. Забросив на какое-то время неотложные свои дела, он отправился в областную больницу, где Клава работала до войны. Был неприемный день, и сторожиха остановила Ивана Антоновича еще при входе в больницу: «Вы к кому, гражданин?» Это была толстая пожилая женщина в тулупе, хотя стояла уже середина мая, в пуховом платке; она курила папиросу и исподлобья, не очень ласково глядела на позднего посетителя. Иван Антонович помялся, не зная, что сказать, а потом рассказал все, как оно есть: что он старый приятель Лаврухиной и пришел узнать — не работает ли она снова в областной больнице?
«Эвон, вспомнил Лаврухину! — сказала сторожиха, дымя в лицо Ивану Антоновичу. — Она, поди, уже скоро десять лет как иную фамилию носит. Миронова она теперича, а работает знаете где? В зубной поликлинике…»
И стала объяснять, как проехать туда. Но Иван Антонович был так обескуражен тем, что услыхал, что ему не до адреса было. Он повернулся и, даже не поблагодарив сторожиху, побрел прочь…
Он не пошел к Клаве — ни в этот, ни на другой день. Было очень много дел, и он мотался всю неделю то туда, то сюда. «К чему теребить прошлое, — уговаривал он себя. — Она вышла замуж. Ну и пусть живет себе и будет счастлива!» Уговаривал и держался, пока был занят. Однако за день до отъезда, когда у него был уже билет в самолет, он не утерпел, позвонил в поликлинику. Клава вела прием. Иван Антонович спустился вниз, взял такси и поехал. В просторном вестибюле нового здания поликлиники висели таблички: фамилия врача и номер кабинета, в котором он ведет прием. Иван Антонович нашел фамилию Мироновой К. Н.; Клава принимала в кабинете № 14. Он прошел нижним коридором — все кабинеты без номеров: «Главный врач», «Бухгалтерия», «Директор»… Иван Антонович поднялся на второй этаж, и тут же, напротив лестничной площадки, увидел на двери табличку: «14». В небольшом холле рядом на табуретках сидело человек пять посетителей — женщин и мужчин. «Вы в четырнадцатый?» — спросил Иван Антонович, присаживаясь ка свободный табурет. Кто-то сказал чуть слышно «да», кто-то кивнул головой. Он просидел минут десять. Пришел еще посетитель: «Будьте добры, у вас талончик на который час?» — «Нет-нет! Пожалуйста!» — Иван Антонович встал и отошел к окну.
Хлопнула дверь кабинета. Иван Антонович скосил глаза: вышел посетитель. Лицо серое, искажено болезненной гримасой. «Следующий!» Нет, не ее, не Клавин, голос. Вошел и вышел еще один посетитель и еще один… А Иван Антонович все стоял у окна. И тут вдруг он услыхал ее шаги.
Он вздрогнул, но сдержался, не обернулся. Она не узнала его — прошла в соседний кабинет, побыла там минуту-другую и вернулась обратно к себе.
Иван Антонович дождался, когда Клава закончит прием записавшихся, и только после этого вошел к ней. Она мыла руки над раковиной и о чем-то разговаривала с медсестрой, убиравшей кабинет. Увидев посетителя, Клава, как заметил Иван Антонович, недовольно повела плечами, словно хотела сказать, что на сегодня, мол, прием окончен, но вдруг, узнав его, радостно воскликнула: «А-а, Иван Антонович! Проходите, садитесь».
Он прошел, сел в кресло. И она села — напротив, на свою рабочую тумбу. Потом ей что-то потребовалось, и Клава попросила сходить за этим свою помощницу. Сестра ушла, и они, как бывало, остались вдвоем. Но она не взяла его, как бывало, за руку, а долго молча глядела на него, разглядывая и как бы сравнивая с тем, каким она знала его десять лет назад. И он смотрел на нее и сравнивал… Она мало изменилась. Совсем мало. Наконец она спросила: «Какими ж это вы судьбами?» Он рассказал, что по тем изысканиям, которые они вели тут в конце войны, теперь на Ангаре начато строительство гидроэлектростанции. Был по делам и решил разыскать ее.
Она выслушала, улыбнулась. «А я вот, видите, — сказала она, почему-то смущаясь, — изменила вам, вышла замуж». Он хотел быть вежливым, хотел сказать: «Поздравляю», но язык у него отнялся. «У меня, кроме Оли, еще двое детей». — «И кто же он?» — наконец выдавил из себя Иван Антонович. «Он? — она приподняла брови. — Он — военный, майор. В общем, хороший человек. — И, не желая обидеть его, добавила: — Но Вы тоже хороший, Иван Антонович. Я нисколько не обижаюсь на Вас».
Он порывисто взял ее руку и поцеловал.
Пальцы ее обжигали все также, как и десять лет назад.
27
Когда Иван Антонович работал над схемой будущего гидроузла, он не думал о плотине и других сооружениях как таковых, то есть как они будут выглядеть в натуре. Как перекинется с одного берега на другой этакая ребристая хребтина из железобетона, и бегут по ней поезда и автомашины, и жители города по праздникам выходят гулять на набережную, чтобы полюбоваться заречными далями и огнями гидростанции. Выше плотины разлилось море, а в нижнем бьефе бурлит вода, только что свершившая свою работу в турбинах.
Иван Антонович не был сентиментален: он оценивал размах будущего сооружения по «кубикам», как он любил выражаться. Причем «кубики» эти исчислялись в миллионах: сколько миллионов кубических метров грунта предстоит вынуть под котлован; сколько миллионов кубометров бетона надо будет уложить в тело плотины; сколько миллионов кубов воды вместит в себя водохранилище и т. д. У него даже никогда не возникало желания съездить, скажем, на торжества, связанные с пуском ГЭС, как это делали многие его сослуживцы, потому что, когда пускали одну станцию, он уже по уши был занят другой и все мысли его принадлежали уже ей, новой, проектируемой.
А Лене, наоборот, очень хотелось съездить на какую-нибудь ГЭС, увидеть все своими глазами. Однажды, лет восемь назад, предстояли какие-то торжества на Иркутской ГЭС, и Иван Антонович устроил так, что они поехали на эти торжества всей семьей — он, Лена и Миша. Ему хотелось развеять подозрения Лены относительно того, что у него есть в Иркутске любовница. Пусть, мол, она своими глазами посмотрит, зачем он ездил сюда.
Это была памятная и очень радостная для всех них поездка.
Они приехали в Иркутск рано утром, скорым. Их встретили (у Ивана Антоновича было немало друзей на «Гидрострое») и отвезли за город, в местечко Кедровое. Тут у гидростроителей был однодневный дом отдыха. Им отвели хорошую комнату — просторную, с видом на Ангару.
На другой день они отправились в Братск, а потом по возвращении из Братска принимали участие в этих самых торжествах.
Против ожидания, все то великое, что было сделано людьми в Прибайкалье — новые города, плотины, шлюзы, — не произвело на Лену того впечатления, на которое рассчитывал Иван Антонович. Она молча глядела на эстакаду, перекинувшуюся с одного берега реки на другой, на мощные портальные краны, не выражая ни удивления, ни восторга. А в Ангарске — новом светлом городе, который очень нравился Ивану Антоновичу прямыми, как в Ленинграде, улицами и скверами, она просто помирала от скуки. «Поедемте скорее отсюда!» — просила она.
И сразу же после окончания торжеств Иван Антонович решил увезти ее на природу, в какое-нибудь тихое местечко на Байкале. У строителей был служебный катерок «Тайфун». Иван Антонович договорился с начальником гидроузла, и катерок этот дали им на целую неделю. Они побывали в Байкальском соболином заповеднике, в Турке, в Баргузине. На обратном пути из Баргузина остановились в Максимихе. Иван Антонович вспомнил, что тут, в Максимихе, у него должен быть хороший приятель — Илья Тугутов. Этот замечательный охотник и рыболов в войну работал мотористом в их гидрологическом отряде на Ангаре, и они тогда очень подружились.
Неподалеку от устья Максимихи, давшей название деревеньке, на песчаной косе, где приткнулся к берегу «Тайфун», рыбаки тянули невод. Вернее, невод-то тянула коняга с помощью ворота, а рыбаки, стоя по колено в воде, принимали сеть, доглядая, чтобы косяк не ушел из кулька. Пока моторист и его сменщик с катера купались, Иван Антонович спустился на берег и подошел к рыбакам. Он постоял, наблюдая за их работой, а потом, улучив минуту, заговорил с ними: о том, о сем — хороши ли уловы да не продадут ли они омуля, а потом ради любопытства спросил: знают ли они такого Илью Тугутова и по-прежнему ли в Максимихе он живет или уехал куда-нибудь?