Ошибкой попал я к президенту здешней полиции Sachar, вместо того, чтобы попасть к майору и коменданту пражской военной полиции Альбинскому, к которому имел я письмо от Фридланда. Президент сказал мне, что открыты заговоры в Париже, Вене и Берлине и что одна надежда на императора Николая, чтобы установить порядок.
Обедали мы в гостинице довольно порядочно. После обеда ездили мы с комендантом и с женой его в Waldgarten и на Josephineninsel. Везде очень хорошая полковая музыка, венгерская и итальянская. Нельзя не подумать, с грустью глядя на это: неужели Бог все так устроил, чтобы венгерцы и итальянцы должны быть не дома, а в Богемии. Город прекрасный и древними и новыми зданиями своими. Мосты на Молдаве очень красивы и живописны.
Вечером был я в театре. Венская певица Wildauer в опере Цыганка.
13-е. В 10 часов утра отправились мы с Ганкой в университет. Шафарик показывал нам библиотеку. Особенных редкостей, кажется мне, нет. Впрочем, я в этом деле профан и смотрю на все только из приличия и для очистки совести.
Я обещал Шафарику прислать из Петербурга полную историю Карамзина, которой у них только 8 томов, подаренных императрицей Марией Федоровной или Елизаветой Алексеевной.
После отправились мы в Stift Strahow и бегло осмотрели библиотеку, потому что было уже около 12 часов и Pater Adolph Fischer, добрый и веселый старичок, боялся опоздать к трапезе. Несколько раз с хохотом повторял он мне, что помнит Суворова.
Осмотрели церковь. Отправились в St. Veils Kathedrale в Градшине. Серебряная гробница Св. Непомуцена и проч. и проч., подсвечник из храма Соломонова. Во дворце древняя зала Wrati'слава, заново подготовленная и устроенная, с трибунами и лавками, в силу и в ожидании конституции, которая при рождении своем умерла. Испанская и немецкая залы. Замок Валленштейна с садом и с гротом, в котором купался Валленштейн. В летнем дворце королевы Анны расписывают залу картинами из чешской истории. Обедали в Cafe Francais с Ганкой и комендантом. После обеда осматривали Museum, находящийся под ведением Ганки. В отделении естественной истории, между прочим, собрание 30000 разнородных жуков. Митрополит Амвросий мог бы остаться довольным. Когда Александр Тургенев представлял ему Жуковского, он приветствовал его желанием: «Дай нам Бог поболее таких жучков».
Ездили в сад князя Кинского. Вечером в театре.
14-е. Ездил я с Ганкой осматривать разные храмы и, между прочими, die Teynkirche (от слова тына, забор), вероятно, древнейшую церковь в Праге.
Жаль, что теперь загорожена она не тыном, а домами. Ездили в мастерские ваятелей братьев Максов. Эммануил Макс работает теперь над колоссальной статуей Радецкого, которая будет воздвигнута в городе. Надгробный камень (памятник), представляющий спящую женщину (кажется, графиню Мико), также очень замечателен. Были и у третьего ваятеля, молодого чеха, которого имя я, к сожалению, забыл. Он был пастухом и для забавы занимался резьбой из дерева. Эти опыты попались в руки Schwanthaler, который их оценил и призрел и образовал молодого художника. Мало заказывают ему работы потому (по словам Ганки), что он чех, а не немец. Те же жалобы, что и у нас.
Были в типографии Haase, одной из величайших на твердой земле.
Работают до 700 человек. Русские и славянские шрифты очень хороши. После с женой и с Лизой ездили в Градшин. Обедали дома с Ганкой. Показывали нам окно, в котором убита была княгиня Виндишгрец.
Вечером в театре, в ложе баронессы Kotz. Певица Wildauer в опере Дочь полка. После театра ездили на Sophieninsel, где была музыка и освещение по случаю Anna-Fest. В числе городских украшений замечателен памятник императору Францу II, сооруженный одним из братьев Мах. Тут представлены, в виде фигур, разные области в Богемии, каждая со своей особенной принадлежностью. Мало трех суток для осмотрения Праги, которая прекрасна и любопытна во многих отношениях. Лучшего путеводителя не мог я иметь.
Ганка был неразлучно со мной во все это время.
15-е. В начале 11-го часа утра отправились мы по железной дороге и благополучно прибыли в Дрезден в 5 часов пополудни. Эта поездка – лучшее доказательство, что мое здоровье поправилось и что я духом ободрился. В прошлом году не мог я без ужаса думать о железной дороге и всюду разъезжал в допотопной карете, на удивление почтарям и лошадям, которые уже отвыкли возить проезжающих. Сторона от Праги по берегу Молдавы почти вплоть до Боденбаха довольно плоская и мало живописная. Но после природа оживляется, а Саксонская Швейцария развивает картины чудесной красоты, которыми любуешься на лету. Остановились мы в Britisch Hotel. Писал Лизе Карамзиной.
А вот что я вписал и Ганке в его памятную книжку: «Слово дано от Бога человеку на благо и с тем, чтобы люди друг друга разумели и вследствие того друг другу сочувствовали и помогали. Слово должно быть орудием мира и братского дружелюбия между народами и между правительствами. Горе тем, которые употребляют этот дар во зло и обращают его в орудие вражды, ненависти, зависти и междоусобий. Мы, славяне, дети слова, расторгнутые ошибкой, чтобы не сказать преступлением истории, все еще родные братья по крови, по слову. Этой живоначальной и неистребимой силе обязан я за наслаждение, которое здесь встретил и с которым беседовал на родном языке с просвещенным и добродушным хозяином этой книги, в которую с радостью и благодарностью вписываю имя свое. На добрую память P.W.»
21-е. С Дрезденом уживаюсь я как с старым приятелем. С удовольствием вижу снова знакомые лица и знакомые места. Почти каждый день, часу в 8 утра, начинаю прогулкой в Grosse-Garten, который великолепно зелен и тенист. 20-го отправился я с Видертом, в 7-м часу утра, в Freiberg, за отысканием следов Ломоносова. Но и эта моя франклинская экспедиция, кажется, останется безуспешной. Ледяные горы немецкой флегмы загородили путь к желаемой цели, хотя и обещали мне порыться еще в старых бумагах покойного профессора Henkel, на которого указал мне Погодин.
Дело в том, что во время Ломоносова Горная Академия еще не была устроена и, следовательно, в официальном архиве ничего отыскать нельзя.
Странно, что имя Виноградова, товарища Ломоносова, осталось в памяти, а следы Ломоносова совершенно простыли. Вот тебе и слава!
Главным начальником в Фрейберге – v. Beust, брат министра, который мне дал письмо к нему. Горный Музей показывал мне August Breithaupt, директор его и профессор минералогии, который недавно был в Петербурге и с большой похвалой отзывается о нашем Горном Корпусе. На Фрейбергских заводах около 8000 работников, а чистого дохода, за вычетом издержек, выручается, кажется, до 80000 талеров.
В Фрейберге жил недавно служивший по горной части Гердер, сын знаменитого писателя, и оставил по себе прекрасную память. На дороге из Дрездена в Фрейберг воздвигнут ему памятник, а сам, по собственному желанию своему, похоронен он вблизи одного из заводов. Сын Шиллера также где-то каким-то ратом (Rath), но говорят, вовсе не в отца.
Книжка 18. (1853, 1854, 1856)
Венеция, 25 октября 1853
Продолжаю прерванный мой дневник. Первую книжку кончил я 19-го октября. В течение этих дней был я с Стюрмерами в Palazzo Albrizzi. Замечательны потолки с изваяниями гениев и амуров во весь рост (из terra cotta), которые в разнообразных положениях поддерживают, развертывают draperies, также из штукатурки. Работа очень художественная и грациозная.
Удивительно, как эта штукатурка не обваливается. Вероятно, стоило больших денег. Из комнаты перекинут мостик через узкий канал в сад. Дворец не на большом канале. Хозяйка дома славилась своей красотой и любовными похождениями и ныне еще, говорят, красавица. Дочь ее, графиню Галвани, которая пошла в матушку, показывают иностранцам на piazza, как первую венецианскую львицу. В литературных и светских преданиях Венеции хранится имя другой графини Albrizzi («Venise» par Jules Le Comte, page 616).
После пошел я через разные мытарства на знакомые мне Zattera. Один из нищих спросил меня: не был ли я болен, что давно не видать меня. Теперь, что переехали мы на полканала, прогулки и нищие мои переменились.
Напрасно полагают, что Венеция вовсе не пешеходный город, не экипажный, там и ходить есть где: улицы преоригинальны, иногда узки, как ружейный ствол, площади, площадки, кое-где довольно широкие набережные. Я очень люблю проникать в эти кишки, в эту довольно животрепещущую внутренность Венеции, где жизнь простонародная круговращается во всей своей деятельности и простоте. В Венеции, как и в прочих городах Италии и Востока, люди разве только ночуют в домах и то не все и не всегда, а все домашние дела, упражнения и испражнения производятся обыкновенно на улице.
Дурасов, сын петербургского сенатора, давал вечером серенаду. Одни чужестранцы и проезжие возобновляют этот старинный обычай и оглашают и освещают струи канала давно умолкшими песнями и погасшими фонарями. Певцы не очень хороши, но все есть какое-то наслаждение лежать в гондоле под сводами Ponte-Rialto, особенно для русского, в ноябрьскую ночь, и слушать созвучия итальянского языка, который уже сам по себе пение и мелодия.
Проезжая мимо дома бывшей г-жи Bensoni (умершей в 1839 г.), певцы неминуемо затягивают известную и знаменитую баркароллу: La biondina in gondoletta, которая в честь ее была сочинена. Вот также бессмертие! Впрочем, она оставила по себе и предание умной и любезной женщины.
Кажется, не вынесу из Венеции никакого личного воспоминания, заслуживающего особенной отметки в записной книжке собственных имен. Смерть и революция последних годов все очистили; тем чище и любовь моя к Венеции. В любовь мою не вмешивается никакое личное пристрастие. Любил бы я ее и живую, но люблю ее, голубушку, и мертвую.
Рядом с Ботаническим садом церковь S. Giobbe (Fondamente Sestriere di Cannertgio). В ней богатый памятник надгробный графа Argenson, картины Bordone, Bellini. В каждой из церквей есть какое-нибудь богатство. Нет сомнений, что Римская церковь была вдохновительницей искусств.