На шестом ярусе вдоль стен еще стояли леса, и Царь, сообразив, что по лесам можно подняться на седьмой ярус напрямик и гораздо быстрее, решительно начал карабкаться по ним. Царь оказался гораздо проворнее и меня, и Айка, и к тому времени, как мы добрались до площадки лесов, он уже одолел половину пути по лесам, окаймлявшим незавершенный седьмой ярус.
Я вдруг понял, что дует ветер — ровный, с юга. Он нес запах моря. Проект раскачивался, совсем чуть-чуть. Но я не боялся. Инженеры учли и ветер. Я много раз чувствовал, как Проект раскачивается, да и ветер был моим давнишним знакомцем. Верхний помост лесов приходился вровень с зубчатым гребнем незаконченной стены седьмого яруса. Ухватившись за край площадки, Царь подтянулся и перемахнул на узкие мостки. Он выпрямился, ветер трепал его кудрявые волосы, выбивающиеся из-под золотой короны.
Мы с Айком оставались внизу, на последней площадке лесов.
Царь погрозил кулаком голубому безоблачному небу.
— С самого начала я знал, что проклятый Организатор работает на тебя! — закричал он. — Ему не удалось меня одурачить, ни на секунду! Но он напрасно старался, я все равно сделаю то, что обещал, прямо сейчас, на этом самом месте!
С этими словами Царь снял со спины лук, вложил стрелу, натянул тетиву и выпустил стрелу прямо в небо.
Стрела взвилась прямо вверх, словно никакого ветра не было, и, казалось, набирала скорость с каждым локтем, который пролетала. Мы с Айком затаили дыхание. Для нас в мире не осталось ничего, кроме этой стрелы. Стрела представлялась нам молнией — молнией, пущенной безумцем в небеса в величественном, пусть и бессмысленном, желании их оскорбить.
Стрела не думала останавливаться или замедлять полет. Казалось, в любой момент она пролетит через невидимые Врата и исчезнет. Она взлетела уже достаточно высоко, иначе и быть не могло. Но стрела не влетела во Врата. Внезапно из небесной тверди появилась огромная длань, протянулась вниз и схватила крохотную стрелу. Огромный большой палец прижал стрелу к указательному. Далеко вверху раздался слабый треск, едва слышный из-за ветра. Потом рука втянулась обратно, а обломки стелы упали к ногам Царя.
Царь уставился себе под ноги и так стоял.
Минули миллионы лет. Не было слышно ни звука, кроме воя ветра в перекладинах лесов. Потом мы услышали громкий всхлип. Он повторился. Мы развернулись и как могли быстро начали спускаться — по лесам, потом по ступеням и так до самой земли. Мы не оглянулись — ни разу. Можно подумать, что видеть плачущего Царя приятно, но на самом деле ничего приятного в этом нет. Это все равно, что увидеть, как гора обращается в муравейник, город рассыпается в пыль или могучее королевство обращается в прах.
Ну что ж, Строительный участок № 209 исчез, как только уехала Компания. Мы знали, что на Равнине больше не будет работы для таких, как мы. Так что мы разъехались кто куда. Ребята отравились на все четыре стороны. Я двинул на юг. Нашел неплохую работу в зернохранилище. Платят немного, но мне хватает, чтобы прокормить Дебби, маленького Джейка и себя, пока не подучу язык. Как только я выучу язык, снова поищу место на стройке. На востоке как раз намечается большой проект. Судя по тому, что я слышал, это какие-то гробницы. Строительство займет не меньше года, и потребуются квалифицированные рабочие ироде меня. Думаю, каменщику там легко найдется место.
Вниз по лестнице
В Дом Джефф чаще всего ходил летом. «Мама, я, наверно, схожу в Дом», — говорил он матери, и та всегда знала, о каком доме речь, ведь только туда Джефф всегда и ходил.
Сама мать в Дом ходила редко, и ей Дом всегда был не очень-то нужен. Он уже в ту пору был довольно старым и ветхим. Говорили, будто Дом не красили со времен Гражданской войны, хотя это наверняка было преувеличение. Но Дом определенно очень нуждался в покраске. Доски были почти голые, многие покоробились, а нижние уже начинали плесневеть.
Первоначально Дом представлял собой квадратную двухэтажную постройку с двускатной крышей. Потом к нему пристроили одноэтажное крыло с открытой террасой по всей его длине. Шли годы, и вторая дверь, дающая прямой доступ в заднюю часть Дома, вытеснила парадный вход — непредвиденная случайность, повысившая задний двор до ранга парадного двора. Полностью заросший ковром колокольчиков и затененный густыми кустами сирени, это был самый необычный парадный двор на Главной улице.
На крыльце всегда стояло несколько стульев и удобное крес-ло-качалка. В кресле-качалке обычно сидел и качался дядя Джеффа. Дядя любил это дело — сидеть и качаться. Люди говорили,
мол, ничем больше он и не занимался. Очередное преувеличение. Тем не менее, отправляясь летом к Дому, Джефф почти всегда обнаруживал, что дядя на крыльце качается в кресле-качалке. И через равные промежутки времени длинно сплевывает коричневую табачную слюну через перила террасы.
Внутри Дома всегда было чисто и прибрано, все так и сияло — если не считать коробок со старой заброшенной домашней утварью, громоздящихся в углах. Бабушка Джеффа, когда была жива, никогда ничего не выкидывала. В прихожую и на верхний этаж — двери туда постоянно, и зимой, и летом, были закрыты, — гости не допускались; они были завалены кипами старых газет, да такими, что приходилось бочком протискиваться вдоль стен, чтобы добраться до лестницы. Помимо старых газет в прихожей хранились бесчисленные пачки журналов, на которые бабушка Джеффа подписывалась годами, вроде «Дамский журнал Годи», или «Друг леди», а кроме того, имелись ящики, доверху заполненные любимыми бабушкой викторианскими романами. Обо всем этом Джефф узнал, пробираясь в прихожую в те минуты, когда дядя отлучался в амбар, а дедушка дремал в качалке в гостиной у печки. В ту пору дедушка Джеффа был еще жив. Дедушка, обеспеченный фермер, отошедший от дел, поздно женился, а еще владел в городке кое-какой недвижимостью. Когда дедушка умер, все отошло к старшему сыну, дяде Джеффа, за исключением старого дома на улице Вязов — его дед оставил отцу Джеффа, но они уже и так там жили. В каркасном доме на улице Вязов Джефф родился.
Иногда дядя Джордж отправлялся в прихожую и приносил оттуда Джеффу старые журналы с «забавными картинками». Однажды дядя поднялся наверх и принес оттуда игрушку, которую, по его словам, в то утро нашел в своем шкафу. Более потрясающей игрушки Джефф не видел по сю пору. Игрушка состояла из двух частей. Одна часть представляла собой дощечку длиной в ярд, толщиной три четверти дюйма и шириной два с половиной дюйма. Дощечка была выкрашена ярко-красной краской, и по всей ее длине двумя параллельными рядами были вбиты гвозди на расстоянии примерно двух дюймов один от другого. Гвозди располагались вертикально через равные интервалы. Грозди были вбиты в дощечку где-то на половину в шахматном порядке друг от друга, с таким расчетом, чтобы те, что слева, оказывались приблизительно на три восьмых дюйма ниже тех, что справа.
Другая часть игрушки представляла собой маленького человечка, выпиленного из четвертьдюймовой фанеры. Его руки торчали в стороны, и он был чудно раскрашен, как будто одет в забавный костюм. Условно намалеванное личико человечка было комичным, уголки крошечного рта приподняты в вечной улыбке. Чтобы заставить человечка «спуститься» по «лестнице» вниз, требовалось расположить его так, чтобы он цеплялся ручонками за пару верхних гвоздей, а потом отпустить. Сначала соскальзывала с гвоздя одна его ручка, потом другая, и он скатывался вниз, клики-клик-клик-клик, до самого пола, раскачиваясь из стороны в сторону.
Все время, пока Джефф возился с игрушкой, дядя Джордж вроде как нервничал. Он словно жалел, что принес игрушку вниз. И после того, как опять унес ее наверх, он больше никогда не приносил ее вниз. Но Джефф не забыл об игрушке и через несколько лет, во время поминок по дедушке, когда все были слишком заняты, чтобы обращать на него внимание, прокрался наверх, вытащил игрушку из шкафа дяди Джорджа, и тайком вынес из Дома и унес к себе домой. Часами потом он играл в ней у себя в спальне, спуская болванчика вниз по лестнице и всякий раз дивясь, как же у того не отваливаются ручки. Наконец ему надоело, и Джефф поднял лестницу на несколько футов над полом, прежде чем пустить по ней человечка. Когда болванчик соскользнул с самой нижней «ступеньки», он перекувырнулся в воздухе и приземлился точнехонько на макушку. Довольный Джефф поднял лестницу еще выше, и снова пустил человечка вниз. На этот раз, ударившись о пол, человечек раскололся на три куска. В ярости Джефф сломал лестницу пополам и выбросил вместе с останками человечка в мусорное ведро. Он боялся, что дядя Джордж может хватиться человечка и станет винить его. Но дядя Джордж так и не сказал ни слова. Лишь странно посмотрел Джеффа, когда тот в следующий раз пришел в Дом.
За Домом большой участок земли тянулся до самого ручья. Каждый квадратный дюйм этой земли принадлежал деду Джеффа (а впоследствии — его дяде). Если зайти за амбар, вы попадали на травянистую полосу, которая раньше была фургонной дорогой; дальше по этой полосе вы шли между двумя рядами ветхих сараев, где хранился старый фермерский инвентарь, утративший полезность в связи с неприменением. Вскоре вы попадали в длинную неглубокую низину, которая когда-то была мельничным прудом. Посередине пруд пересекала дамба, а за дамбой можно было пройти по пологому склону в большой яблоневый сад. Уже в те дни деревья никто не подстригал, и идти по саду было все равно, что идти через джунгли. За садом земля резко уходила вниз. Когда-то здесь был берег ручья — в ту пору, когда ручей был гораздо шире. Теперь там, где когда-то текла вода (текла и сегодня, иногда, во время весенних разливов), выросли платаны, ивы и тополя. Пробравшись между платанами, ивами и тополями, вы наконец выходили к ручью. Джефф провел множество летних дней, разгуливая по его неглубоким водам. Иногда он брал с собой самодельную удочку, но рыбу удил редко. Гораздо интереснее было голыми руками ловить раков. Обычно он отрывал ракам клешни, бросал увечных обратно в воду и глядел, как те барахтаются там. Один раз он видел водяную змею. Потом ему говорили, что ему показалось. «Галлюцинация» — так это назвал потом доктор. Но они ошибались. Змею он видел