Когда она вернулась, Шарж ждал возле стола. Ждал — и сказал, ласково, ободряюще:
— Прелестно. Прелестно на ветру...
Потом он приходил каждый день. Он никогда не задерживался надолго, всего на несколько минут, чтобы сказать ей что-нибудь приятное о том, как она танцует. Иногда он выглядел немного иначе, словно тот, кто нарисовал его, немного подзабыл, как рисовал его вчера. Но основные черты оставались всегда одними и теми же: глазки в духе «Сиротка Энни», смешная «S» из брови и носа, дефис рта и горизонтальная «С» подбородка; удлиненные прямоугольники рук и ног.
— Я не мастер рисовать, — с сожалением сказал он однажды.
— Вы действительно так выглядите? — спросила мисс Браун.
— Не совсем. Но это лучшее, как я могу себя изобразить, чтобы оставаться в диапазоне вашей реальности.
— В диапазоне моей реальности?
— Как ваше восприятие цвета ограничено узостью видимого спектра, так и ваше восприятие реальности ограничено узостью вашего опыта. Поскольку формы жизни на этой планете никак не соотносятся с вашим прошлым опытом, трансцендентная фаза ваших логических выкладок отрицает их существование. Вот почему ваша экспедиция никак не может найти жизнь на планете, которая кишит жизнью.
— Но на этой планет нет жизни!
— Конечно, нет — с точки зрения вашего ограниченного опыта. Ваш диапазон реальности так же абсолютен, как мой... Но что вы думаете обо мне, мисс Браун?
— Я... ничего не думаю.
— Но вы верите, что я реален?
— Да. В каком-то смысле.
— Тогда я реален. Хотя видеть меня вы можете только в виде грубого наброска... завтра вы придете танцевать снова, мисс Браун?
— Вероятно, мне снова придется собирать бумаги, — ответила мисс Браун.
Теплые летние дни неторопливо сменяли один другой. Каждое утро члены экспедиции, встав пораньше, решительно отправлялись в челноке на раскопки, и каждый вечер возвращались поздно, усталые, расстроенные и не в духе. По кают-компании проносились короткие шквалы недобрых слов; между мисс Стон-тон и мисс Помрой вспыхнула тактическая холодная война; ледник капитанского лица продолжал отыскивать в море зазевавшийся корабль.
Но в мире мисс Браун небо было голубым и безоблачным. Иногда она ловила себя на том, что поет душой. Минуты, которые она проводила перед своим походным туалетным столиком, незаметно растянулись в часы. За ужином, когда мистер Смизерс просил ее передать соль или масло, у нее всегда находилось ка-кое-нибудь остроумное замечание, хотя мистер Смизерс, как обычно, ничего не замечал.
И вот однажды вечером капитан наконец сказал:
— С меня довольно. Если до завтрашнего вечера мы не найдет тут никаких доказательств жизни, улетаем!
В ту ночь мисс Браун не могла уснуть. Она ворочалась и металась в темноте; включила свет, села на край койки и выкурила несколько сигарет подряд. К утру она забылась зыбкой дремой, но рано вставшие члены экспедиции, шедшие по коридору, разбудили ее.
Сначала раздался приглушенный металлический стук их подошв, а потом, когда они поравнялись с ее каютой, она услышала через вентиляционное отверстие голос доктора Лэнгли:
— Скажите, что в последнее время нашло на наше чудище?
— Не могу понять, — отозвался голос мисс Помрой. — Иногда она даже улыбается. Знай ее хуже, я бы сказала, что она влюбилась.
Доктор Лэнгли рассмеялся. Мисс Стонтон рассмеялась. Кто-то рассмеялся.
— Она? Влюбилась? — проговорил голос доктора Лэнгли.
Снова смех. Удаляющиеся шаги.
Тишина...
Она очень тихо лежала на своей узкой койке. Лежала, заложив руки за голову и неотрывно глядя на маленький белый квадрат потолка. Посреди потолка голая флуоресцентная трубка жутко улыбалась ее некрасивости.
Она долго лежала так, с сухими глазами, неподвижно. Потом встала и оделась. Как обычно, оделась тщательно, но зачем? Все это было совершенно бесполезно.
Когда после обеда она вынесла на улицу свой письменный столик, то не забыла прихватить пресс-папье — самое тяжелое, какое нашла, — и аккуратно положила его точно по центру верхнего листка. И очень сосредоточенно принялась печатать.
Сначала она разобралась с заметками мистера Смизерса, потом доктора Лэнгли. И только оказавшись в гуще несвязных по-черкушек мисс Помрой, она подняла взгляд от машинки, и тот пустился в странствие по равнине и манящим холмам.
За самым дальним холмом в зеленой долине пряталась деревня. Прелестная деревня с розовыми домиками и алебастровыми улицами, с высокими иглистыми шпилями церквей. В такую деревушку можно войти без страха. В такой деревушке, кем бы ты ни был и что бы ни искал, тебя никогда не прогонят, никто не станет над тобой смеяться...
Она сердито заставила себя вернуться к несвязным заметкам мисс Помрой. Поначалу она не заметила, что пресс-папье исчезло. А когда заметила, было уже поздно. Она хотела схватиться за бумаги, но ветер уже ждал и торжествующе вынырнул из-за корабельного бока. И вот уже она снова танцевала, ее тело было свободно на ветру, мягкие волосы развевались у лица.
Когда она вернулась к столу с бумагами, Шарж уже был нарисован на обычном месте, а пресс-папье появилось снова.
— Мне хотелось еще раз увидеть, как вы танцуете, — сказал он.
Она положила бумаги на столе и прижала их пресс-папье. Потом взглянула в круглые глаза.
— Я вас ненавижу, — сказала она. — И больше не желаю вас видеть! Никогда!
Кружки глаз загадочно взглянули на нее. Гротескный человеческий контур, казалось, дрожал на ветру.
— Не понимаю, зачем вы вообще ко мне подошли, — продолжила мисс Браун. — Вы только все испортили, стало еще хуже. Зачем вы это сделали? Зачем?
— Потому что мне хотелось посмотреть, как вы танцуете.
— Но вы же и так видели, как я танцую... собираю бумаги. Вам не нужно было для этого рисовать себя в дурацком виде. Не нужно было заговаривать со мной!
— Мне хотелось сказать вам, как прекрасно вы танцуете.
Она беспомощно стояла там.
— Я вообще не умею танцевать, — наконец проговорила она. — Я знаю, что не умею. Никто никогда не хотел смотреть, как я танцую. Никто никогда не хотел танцевать со мной. Никто никогда не приглашал меня.
— Еще я хотел сказать вам, как вы прекрасны.
Она вдруг расплакалась. Оставила свое тело стоять на летнем ветру, а сама вернулась на Выпускной с Одиночеством. Потом — в апрельский вечер на свое первое свидание, посидела в парке на скамейке под апрельским дождем и все ждала, ждала, ждала, а ледяной дождь промочил ее светлое выходное пальто, а холодный страх прокрадывался в ее сердце. Наконец она улеглась на свое узкое ложе и услышала голос доктора Лэнгли: «Чудище». Голос доктора Лэнгли раздавался снова и снова: «Что нашло на чудище?»
— Я не удосужился сказать вам, — сказал Шарж, — что в своем обществе я эксперт.
В его голосе — если это был голос — появилось что-то, чего не было раньше.
Она не ответила, и он продолжил:
— Я эксперт по красоте. Это моя функция в моем обществе, как ваша функция в вашем обществе — превращение крошечных символов в вашей машине в осмысленные последовательности на бумаге.
Ее глаза высохли, но на щеках блестели следы слез. Ей было муторно и стыдно и хотелось убежать и спрятаться на корабле в своей каюте; хотелось запереть дверь и...
— Не уходите, — сказал Шарж. — Прошу вас, не уходите. Я хотел бы рассказать вам о красоте.
— Хорошо, — ответила она.
— Красота — результат восприятия симметрии. Результат меняется пропорционально полноте восприятия. Ведь само собой разумеется, что истинный результат дает только полное восприятие.
Незрелые расы еще не могут распознавать тонкие отличия, существующие между симметрией объектов и симметрии разумных существ. Объекты обладают трехмерной симметрией; разумные существа наделены четырехмерной симметрией.
Объекты обладают толщиной, высотой и шириной; разумные существа обладают высотой, толщиной, шириной и характером. Невозможно полностью воспринять симметрию разумного существа в трех измерениях, так же как невозможно воспринять симметрию объекта в двух измерениях.
Вы понимаете меня, мисс Браун?
— Наверно, — ответила она. — И могу логически обосновать.
— Не нужно логически обосновывать... я эксперт в области красоты, ее знаток и ценитель. Я не сказал вам, что вдобавок я создатель красоты. Но я создаю ее субъективно, давая другим способность видеть ее. Концепция красоты — одна из высших ступеней в процессе взросления любой расы, и каждая раса в младенчестве совершает одну и ту же трагическую ошибку: винит результат за неполноту собственного восприятия.
Я создатель красоты и все-таки не могу сделать вас красивой. Но я могу заставить ваших соплеменников разглядеть, что вы и бесчисленные вам подобные прекрасны.
В тени корабля повисла тишина. Даже ветер успокоился и ровно дул с далеких холмов над летней равниной. Мисс Браун тоже притихла. Она стояла очень неподвижно перед смешным наброском в воздухе, стараясь разглядеть что-то в его пустых круглых глазах.
— Жаль, — сказал Шарж. Потом примолк. — Жаль, что между вашей и моей реальностями нет промежуточной реальности. Реальности, в которой вы могли бы увидеть меня таким, каков я есть. Я довольно плохой художник. Если честно — карикатурист.
— Нет! — воскликнула мисс Браун. — Я думаю, что вы прекрасно рисуете.
— Спасибо, — поблагодарил Шарж. — Теперь мне пора.
— Вечером мы улетаем. Вы больше не увидите... как я танцую.
— Знаю. Я буду очень по вам скучать, мисс Браун.
Он начал стирать себя.
— Подождите! Не уходите!
— Надо. Мне нужно исправить дефект — восприятийный ответ целой цивилизации. Это огромная работа, даже для меня. До свидания, мисс Браун.