Глаза он оставил напоследок, а перед тем, как стереть их, нарисовал в углу каждого глаза слезинку.
Перед отлетом подали ужин.
Капитану было непросто сосредоточиться на супе. Всякий раз, как он поднимал ложку, его взгляд устремлялся к мисс Браун.
Мистер Лэнгли был сбит с толку. Он поглядывал то на мисс Помрой, то на мисс Стонтон, то на мисс Браун. Через некоторое время он уже не сводил с мисс Браун глаз.
Мистер Смизерс еще доедал суп, когда подали главное блюдо. В конце концов он отказался от супа и занялся тушеным мясом. Своевременно подали картофельное пюре, и он положил себе скромную порцию. По непонятным причинам подливка запаздывала. Его взгляд прошелся по столу и обнаружил подливку перед тарелкой мисс Браун.
— Пожалуйста, передайте мне подливку, мисс Браун? — сказал он.
Она передала, весьма грациозно.
Она улыбалась.
Она была прекрасна!
Мистер Смизерс едва не уронил подливку. В последний миг он спас положение и подхватил соусник, но спасти себя уже не успел.
— Вы сегодня прелестны, мисс Браун, — сказал он.
Каждое утро по дороге в школу Нэнси проходила мимо угла, и каждое утро ее там ждали дети — жестокие слова, писклявый смех. «Эй, лупоглазая, куда идешь, лупоглазая?»
Этим утром они тоже стояли на углу. Она оцепенело прошла мимо, не глядя на них, внутренне сжавшись, как всегда. Она беспомощно ждала их криков, чувствуя униженно, она ждала их смеха.
Вдруг к ней подбежал маленький мальчик. Его недавно умытое личико сияло, глаза светились теплом и дружелюбием. «Донести твои учебники, Нэнси?»
Мисс Бриггс успела на аэробус, но, как обычно, все места были заняты. Она привыкла стоять и даже привыкла к голово-круэ/сению, которым мучилась каждое утро, летя на работу. Это стало частью ее личного status quo, и она мирилась с этим, как мирилась со своей каморкой, мартовским ветром, и неоспоримым фактом собственной некрасивости. Никто никогда не уступал ей места и вряд ли когда-нибудь уступит в будущем.
«У вас усталый вид, — обратился к ней молодой человек, поднимаясь. — Не хотите присесть?»
Тени, даже если они трехмерны, остаются тенями, и иллюзии физической глубины недостаточно, чтобы обратить мелодраму в драму. Мисс Мерритт отошнело Три-ви. Три-ви надоело ей до смерти.
По пути домой она заглянула в аптеку, чтобы выпить колы и выкурить сигарету. Симпатичный молодой человек в костюме из серого габардина снова был здесь, разглядывал корешки книг в мягких обложках. Она небрежно потягивала колу и делала маленькие затяжки, потом в тысячный раз представила, что молодой человек выбирает одну из не самых аляповатых книг, листает, на мгновение задумывается и наконец наклоняется к ней через стойку, и говорит: «Прошу прощения. Никак не могу понять вот этот кусок. Не поможете?» Обычно книга оказывалась Стейнбеком, или Фолкнером, или Хемингуэем, но чем бы она ни оказывалась, мисс Мерритт всегда удавалось дать блестящий ответ.
Сегодня она вдруг поняла, что габардиновый рукав почти касается ее локтя.
«Прошу прощения, — обратился к ней молодой человек. — Эта книга. Никак не пойму. Интересно...»
Это была книга в аляповатой обложке, очень далекая от Стейнбека и Фолкнера и за миллион миль от Хемингуэя.
Но и она была достаточно хороша.
Победа Глории Грандонуиллз
1
Садясь в шаттл «Королевы Галактики», Билл Хардинг даже не догадывался, что его уже опередил еще один пассажир до Грузовесочной — особь женского пола, и что они с ней обречены разделить приключение, которое ни одному из них и не снилось.
У нее были холодные голубые глаза, черные волосы полуночного оттенка и лицо римской императрицы, каждой черточкой говорившее: богатая сучка. А сложена она была, как кирпичный fitzenframmerhouse на Бетельгейзе-VI.
Удобно усевшись на одном из двух стоящих друг против друга лож, она пристально вглядывалась в экран, встроенный в пол шаттла, ожидая момента, когда откроется подфюзеляжный люк двигающейся по орбите «Королевы» и шаттл начнет по спирали снижаться в разреженной атмосфере планеты.
Билл Хардинг никогда с ней не встречался, но видел ее один или два раза на прогулочной палубе «КГ». Тогда стюард назвал ему ее имя: Глория Грандонуиллз.
Когда он уселся напротив нее, она одарила его единственным надменным взглядом и снова уставилась на экран. В следующую минуту вошел пилот шаттла, сел за панель управления и резко передвинул пару небольших рычажков. Центральный люк открылся, и шаттл по спирали устремился к планете, точно обтекаемое яйцо птицы рух с Ватумби-IV. Вскоре на экране в полу появилась поверхность Грузовесочной — необыкновенно серая и суровая, с единственным искупающим все это зеленым пятнышком, расположенным на полпути между ее экватором и тропиком Рака.
Билла Хардинга весьма интересовало, зачем богатой сучке вроде Глории Грандонуиллз захотелось посетить подобное место. Если не считать зеленого пятнышка, которое представляло собой изобильную плодоносящую долину, где ее владелец — Смотри-тель-Псишеэктомист[31]— проживал вместе со своими «призраками» и воспоминаниями, местная топография ограничивалась каменистыми степями, ледниками, вялыми речушками и мертвыми морями.
Внезапно Билл Хардинг ахнул. Не может ли быть так, что она летит на Грузовесочную по той же причине, что и он?
Хотя атависты встречались крайне редко, это вовсе не означало, что два таких человека не могут отправиться на Грузовесочную в одно и то же время и на одном и том же корабле. В конце концов, где еще атавист может избавиться от души?
Тут он решил до поры отставить протокол. В конце концов, нельзя сказать, что Глория Грандонуиллз была ему совершенно незнакома; ведь он уже видал ее, и они летели одним рейсом.
— Вы тоже летите, чтобы увидеться со Смотрителем-Псише-эктомистом? — осведомился он.
— Да, — ответила Глория Грандонуиллз, не отрывая взгляда от напольного экрана.
— Меня зовут Билл Хардинг, — представился он. — Я с Передовой.
Она окинула его одним-единственным синим ледяным взглядом.
— Гм! — хмыкнула она и снова сосредоточилась на экране.
Уязвленный Билл Хардинг тоже посмотрел на экран. Вблизи Грузовесочная выглядела еще менее приветливой, нежели с орбиты. Шаттл приближался по спирали быстро к планете, курсом, который вероятно, означал посадку посреди зеленой долины, но вскоре Билл Хардинг осознал, что шаттл вовсе не собирается садиться рядом с долиной.
Он обратил внимание пилота на это обстоятельство.
— Вы чертовски правы: мы вовсе не собираемся садиться рядом с долиной, — отозвался пилот. — Я не намерен приближаться к этому безумному месту! Может быть, то, что я слышал о нем — сущая правда, а может быть, и нет, но рисковать я отказываюсь. Мне надо думать о жене и детишках, а если со мной что-нибудь стрясется, кто о них позаботится, а? Кто будет выплачивать ренту, покупать продукты, отгонять от дверей волков? Кто? Я вас спрашиваю — кто?
— Ладно, забудьте, — сказал Билл Хардинг. — Просто, забудьте.
— Я сяду во-он там, у высокой скалы. Оттуда до того места, куда надо вам обоим, рукой подать. В конце концов, нельзя же требовать, чтобы человек с женой и детьми рисковал, верно? В нашем совместном контракте прямо говорится, что пилоты шаттлов не обязаны идти на ненужный риск... Ну-ка, как вам это местечко для мягкой посадки?.. Не то, чтобы я боялся этого психа и тех призраков, ну, вы понимаете. Боже, если бы я рисковал только собой, то, призраки или не призраки, запросто приземлился бы прямо посреди этой крошечной старой долины! Но мне надо думать о жене и детках. Ведь если со мной что-то стрясется, кто бу...
Билл Хардинг подхватил рюкзак и вышел. Глория Грандону-иллз взяла свой и последовала за ним. Обидевшийся пилот с грохотом захлопнул люк и отправил шаттл по спирали обратно в атмосферу.
Два атависта исследовали местность. Песок... Еще песок... Скалы, камни, галька... Солнечный свет и тень... А высоко над головой — немного зелени.
Сухопутный краб выбежал из-за камня и исчез за другим.
— Ох! — выдохнула Глория Грандонуиллз.
Памятуя о том, как презрительно она отвергла его попытку завязать дружеские отношения, Билл Хардинг, не обращая на нее внимания, направился к небольшой полоске зелени.
Через некоторое время он оглянулся, чтобы посмотреть, не идет ли она за ним. Она шла. Почти по пятам. В сущности, так близко, что ему удалось определить, какой тушью для ресниц она пользуется. Этот сорт туши изготавливали, размалывая и смешивая корни болотоцвета с Иогенуорта-VI и привозимого с Груса-Ш чашелистика шарники, и стоила такая тушь целое состояние. Сотрудник ведущего концерна Передовой «Косметика и парфюмерия» Билл Хардинг отлично разбирался в подобных вещах. Но он бы не сказал, что эти знания смогли принести ему много пользы. Именно неспособность подняться выше по корпоративной карьерной лестнице стала причиной его визита на Гру-зовесочную. По совету психоаналитика компании он добровольно подвергся психоанализу, и когда обнаружилось, что у него есть душа, компания настояла на том, чтобы он немедленно посетил псишеэктомиста или отправился к ближайшей электронной кассе за выходным пособием.
Постепенно смутное зеленое пятно превратилось в траву и деревья — причем первая оказалась тимофеевкой, а последние — финкго, хайльго, кленами, сферго, виртами и почти всеми прочими породами тенистых деревьев, с какими согласна была мириться глинистая почва Грузовесочной.
Остановившись у края долины, двое атавистов изучали владения Смотрителя: сперва они увидели зеленый, затененный деревьями склон. Затем речку в тени деревьев, пенящуюся, как шампанское, между зелеными мшистыми берегами. Потом зеленые геометрически правильные поля, пестрые от более ярких оттенков многолетних фруктов и овощей. Потом парк, похожий на лес. Потом на лесной поляне — приземистое здание, занимавшее по меньшей мере два акра земли, с башней, похожей на маяк, возвышавшейся над беспорядочной мешаниной крыш. Потом опять лес; потом — другую реку (или рукав первой); потом другой засаженный тенистыми деревьями склон и, наконец, зеленую бесконечную степь.
Они бок о бок спустились по ближайшему тенистому склону и подошли к первой реке. Чуть ниже по течению через похожую на шампанское воду был переброшен вычурный пешеходный мостик, и Билл Хардинг первым двинулся к нему. В нескольких футах от мостика он резко остановился: путь преграждал стоявший перед пешеходным мостиком один из грузовесочников.
2
Несомненно, читатель гадает, отчего Билл Хардинг, поглядев на мостик, не заметил тотчас же и грузовесочника и отчего ему потребовалось буквально натолкнуться на это существо, чтобы осознать его присутствие. Нижеследующая выписка из новой «Энциклопедии базовых знаний Бланта и Граймса» должна прояснить этот небольшой вопрос, а заодно пролить свет на другие интригующие характеристики этих странных и малоизученных обитателей Грузовесочной:
ГРУЗОВЕСОЧНИК (подотряд 4, галакт. мелкая сошка; копатель): парагуманоидное существо родом с Раднакриш-нан IV (см.), более известной как Грузовесочная из-за своей первоначальной функции телеметрической грузоизмерительной станции для рудовозов класса В-ІХ. Грузовесочни-ки — это почти прозрачные транспротоплазматические (см.) высокоинтеллектуальные существа, уступающие в остальном человеку (см.). Рядовые астронавты суеверно именуют их «призраками», поскольку эти уникальные существа обладают примечательной способностью менять форму, размер, консистенцию и цвет применительно к любой ситуации. Благодаря своей гиперчувствительной природе они способны при общении точно угадывать, какую личность, существо или вещь хочет видеть его собеседник, и благодаря явно выраженному комплексу неполноценности вынуждены становиться этой личностью/существом/вещью и черпать его/ее/его лексику из мозга собеседника. Часто, когда между грузовесочниками и человеком (см.) устанавливаются длительные отношения, грузовесочник остается избранной личностью до тех пор, пока отношения не прекратятся.
Бдительно выискивая первые признаки какого-нибудь подвоха, Билл Хардинг приближался к грузовесочнику, стоящему перед мостиком. За ним, бледнея аристократическим лицом, но решительно глядя льдисто-голубыми глазами, шествовала Глория Грандонуиллз.
Грузовесочник походил на прозрачную простыню, которую кто-то оставил висеть на несуществующей бельевой веревке, после чего кто-то другой изрешетил ее залпом картечи. Он висел примерно в двух футах от земли и непрерывно гудел — «гм-м-м-м, гм-м-м-м, гм-м-м-м». Остановившись в полу яр де от него, Билл Хардинг произнес:
— Мы с этой молодой леди оставили позади много парсеков, преодолевая пространство и время, чтобы нанести визит Смотрителю-Псишеэктомисту. Поэтому не будете ли вы любезны отойти в сторону и не позволите ли нам перейти этот мост?
Грузовесочник тотчас превратился в мать Билла Хардинга.
— Сынок, — произнес он. — Не хочу совать нос в твои дела, но не будет ли разумнее, если ты чуть дольше подумаешь над этим? Если и в самом деле, как, несомненно, кажется, у тебя есть душа, ты, разумеется, должен в итоге избавиться от нее, чтобы сохранить Работу и достичь Большого Успеха. Но не лучше ли будет подольше пожить со своим несчастьем, чтобы разобраться и понять, как жили в старину, когда у каждого была душа и считалось, что она необходима, чтобы прожить свою жизнь достойно и обрести жизнь после Смерти? И еще одно, сынок — эта девица, с которой ты тут разгуливаешь. Мне известно, что это Судьба свела вас, но на твоем месте я бы остерегалась ее. От таких всего можно ждать, сынок, всего!
— Я знала! — воскликнула Глория Грандонуиллз. — Знала! Знала с самого начала!
— Что знала? — осведомился Билл Хардинг.
— Что вы — регрессировавший вследствие Эдипова комплекса психодормитальный подпороговый паранормал! Я знала, я так и знала! — Надменно тряхнув головой, Глория Грандонуиллз на пол-ярда приблизилась к грузовесочнику и сказала: — Ну, уйдешь ты с моей дороги или нет? Думаешь, я приперлась в такую даль к псишеэктомисту только для того, чтобы в самую последнюю минуту мне загородила дорогу какая-то паршивая дряхлая простыня, побитая молью?
И тотчас грузовесочник из матери Билла Хардинга превратился в высокую худощавую женщину с бородавкой на самом кончике носа. Она была одета в форму медсестры, лиловую с горизонтальными полосками коричного цвета, а на голове у нее возвышалось нечто вроде шлема с надписью «МАТЬ МАККЭИ: инструктор по сексу».
— О, Глория, Глория, — воскликнула она. — Ты всегда была своенравной девочкой! Меня очень огорчает, что после всего того, чему я научила тебя, я вижу, как ты разгуливаешь с регрессировавшим на почве Эдипова комплекса психодормитальным паранормальным представителем мужского пола, которого ты впервые увидела полчаса назад и по сути совсем не знаешь. Но, полагаю, твой случай неотложный, и, следовательно, в подобных обстоятельствах девушка может обойтись без обычных мер предосторожности. Поэтому неохотно скажу: ступай, дитя мое, но будь начеку каждую секунду и бдительно охраняй свою девственность!
Грузовесочник снова превратился в дырявую простыню и, колыхаясь, сдвинулся в сторону. С лицом, пылающим, как огневые леса на Болоте-IX, Глория Грандонуиллз протопала по мостику. Билл Хардинг последовал за ней.
О полях, по которым в тот вечер шли Билл Хардинг с Глорией Грандонуиллз, можно написать поэму, как и о деревьях, под чьей сенью они шли, и о грузовесочниках, возделывавших круглогодично плодоносящие помидоры, старые добрые виноградники и неизменную кукурузу. Фактически, Билл Хардинг сочинил поэму, или, скорее, набросал ее в уме, чтобы когда-нибудь потом записать ее для потомков:
зеленые деревья
податели орехов
простыни, висящие
на
не
существующих
бельевых веревках
помидоры
виноград
початки кукурузы
...золотые...
надгробный плач древесных лягушек
предсумеречный блюз
становящщщииийся
истинной
печалью
истинной...
В должное время — и без дальнейшего вмешательства грузо-весочников (которые хотя и меняли кое-как облик, когда люди проходили рядом, но были слишком заняты тяжкими трудами, чтобы делать это как следует) — они пришли к похожему на парк лесу, где стояло расползшееся здание, которое они еще давно видели с края долины. После случая на мостике ни Билл, ни Глория не проронили ни слова, и это обоюдное молчание было прервано, только когда они вышли из зарослей на открытое место. Тогда они остановились как вкопанные, и Глория Грандонуиллз воскликнула:
— Ох ты ж, он и в самом деле, должно быть, чокнутый!
Билл Хардинг был склонен согласиться с ней. Смотреть на эту постройку издалека — одно; видеть ее вблизи — совершенно другое.
Он задумался о том, как ее строили — изнутри наружу или снаружи внутрь?
Он решил, что здесь не применялся ни тот, ни другой способ, поскольку оба подразумевали заранее составленный план, а это здание представляло собой растянувшийся на огромное расстояние памятник бесплановости. Очевидно, Смотритель строил его по ходу дела, добавляя крылья и пристройки по мере надобности. Несомненно, он начал строительство с похожей на маяк башни, которая теперь была скрыта от глаз нагромождением крыш остального сооружения.
Почти таким же несообразным, как само здание, был неоднородный материал, из которого оно возводилось: древесина филка с Оттаваты-XL, эбеновый камень с Глика-1, вечноглина с Одинокой Звезды (Регулус-Ш) и голубой кирпич с Рабадабдаба (Дхаб-XVII), а вдобавок без счета других материалов, которые Билл Хардинг не сумел опознать.
Окон нигде не было видно, однако напротив пятачка, где стояли два атависта, имелся прямоугольный проем, отдаленно напоминавший дверной проем. Таких проемов было множество, но этот казался им наиболее многообещающим. Билл Хардинг пошел первым, и вскоре они с Глорией Грандонуиллз оказались в тускло освещенном коридоре, поворачивающем то в одну сторону, то в другую. Она шла за ним так близко, что до него доносился аромат ее духов. Теперь это была смесь жидкости, выделяемой любовным мешочком болотного бобра с Грампуса-XVIII, с очищенным соком ягод баклушии с Локаса-ХХІІІ.
Наконец он увидел впереди яркий свет и пошел быстрее. Глория Грандонуиллз тоже прибавила шагу, и вскоре они вступили в огромное пятно позднего солнечного света. Это оказалось то же самое пятно, из которого они ушли от силы две минуты назад.
— Будь я проклят! — пробормотал Билл Хардинг. — Мы пришли туда, откуда ушли!
— Это лабиринт — вот почему так случилось, — взволнованно произнесла Глория Грандонуиллз. — Лабиринт, похожий на тот, что некогда существовал на острове Крит на Солнце-Ш. В нем жил Минотавр. Инте... интересно, а что если и в этом живет Минотавр.
Билл Хардинг раздраженно посмотрел на нее.
— Идемте. Попробуем еще раз.
3
Заходя в это странное жутковатое здание во второй раз, Билл Хардинг уже отлично понимал, что в полумрак его диковинных извилистых коридоров вполне возможно таятся такие опасности, с какими он никогда еще не сталкивался, и что в любую секунду ему придется дать бой неведомым ужасам, которые ему никогда и не снились. Предупредив свою спутницу, что следует сохранять спокойствие, и приказав ей держаться как можно ближе к нему, он внимательно вглядывался вперед в необычный тусклый свет, проникавший в каждый уголок и трещинку извилистого коридора и не имевший никакого видимого источника; затем, когда все его чувства настроились на то, чтобы уловить малейшее движение, звук или легчайший запах, он бесстрашно красться вперед.
Довольно нескоро он достиг ответвления коридора, которое, очевидно, раньше пропустил. Он свернул туда, Глория — за ним. От второго коридора ответвлялся третий. Они повернули в него. Затем в четвертый. Спустя некоторое время они пришли в какую-то комнату. Это оказалась ванная. Они пошли дальше. Очень скоро они вышли к следующей комнате. Тоже ванная.
Та же самая?
Снова они двинулись вперед. Тусклый свет становился все тусклее. Внезапно Глория Грандонуиллз прошептала:
— Вы ничего не слышите, Билл Хардинг?
— Например что?
— Например... например, цокот копыт.
Билл Хардинг резко остановился. Он уже хотел сказать ей, что сейчас не до фантазий о том, как исполняются желания, и что она, вероятно, никоим образом не подходит в качестве жертвы, но сам услышал звук: цок-цок, цок-цок, цок-цок. Цок-цок, цок-цок, цок-цок, цок-цок.
Он снова пристально вгляделся вперед во тьму. Тут Глория Грандонуиллз резко вздрогнула.
— Ай! — вскрикнула она и резко обернулась. Билл Хардинг тоже. Там — а как же! — стоял Минотавр. Он смеялся.
— Хе-хе-хе! Вас обманула акустика, не так ли? Так и должно быть.
Он снял голову. Потом — шкуру и копыта. Билл Хардинг с Глорией Грандонуиллз увидели малюсенького человечка с седой козлиной бородкой, которому было лет восемьдесят, а то и девяносто.
— Хе-хе-хе, — снова рассмеялся он. — Хе-хе-хе!
Глория Грандонуиллз размахнулась и дала ему пощечину.
— Да как ты смеешь подкрадываться ко мне сзади и... Да как ты посмел?!!
Старик, казалось, не обратил на пощечину никакого внимания.
— Позвольте представиться, — промолвил он. — Я — не кто иной, как Смотритель-Псишеэктомист. Или, пожалуй, следует сказать «экс-псишеэктомист», ибо еще в расцвете меня, к несчастью, ввиду психических изменений, происшедших с человеческой расой, и, как ни печально, я лишился профессии, которая принесла мне славу и богатство, своего единственного способа добывать средства к существованию. Поистине, человеку, трудящемуся не покладая рук на избранном им поприще, очень трудно внезапно оказаться невостребованным, нужным разве что случайным атавистам — и что же остается ему, кого человечество более не признает Великим Человеком (а ведь он истинно велик!), кроме как отринуть блуждания человеческие и удалиться в Убежище, и там писать Мемуары, созидая себе достойный памятник? Посему в один прекрасный день некогда великий и знаменитый человек сидит в своей башне, обрабатывает, не покладая рук одну из множества жемчужин, которые он создает для потомков, — и видит приближающихся издалека двух посетителей, а поскольку один из посетителей, оказывается, женщина, сложенная, как кирпичный fritzenframmerhouse на Бетельгейзе-VI, он решает оказать ей радушный прием, подобающий одной из девственных красавиц Былого, которыми жители Микен платили дань царю Миносу.
Билл Хардинг ощутил легкое головокружение.
— Сэр, — произнес он. — Поскольку я не знаю, сколько времени прошло с тех пор, как атавист в последний раз пользовался вашими услугами, должен задать вам не вполне уместный вопрос: вы еще способны выполнять псишеэктомию?
Смотритель выпрямился в полный рост. Он повернул круглую ручку на соседней стене, зажег свет, затем поднял сжатую в кулак руку и растопырил пальцы.
— Видите эти пальцы, молодой человек? А вы, юная леди? Видите, какие они изящные? Какие чувствительные? Какие симметричные? Как можно хотя бы усомниться в том, что...
— Я не говорил, что сомневаюсь, — поспешно перебил Билл Хардинг. — Я только спросил. В любом случае, сэр, для псише-эктомии требуются не только чувствительные пальцы, не так ли? Вы пользуетесь какой-нибудь машиной?
— Машина лишь второстепенна, — высокомерно произнес Смотритель. — Однако, естественно, она у меня есть. — Он пристально посмотрел на Билла Хардинга. — А, вы-то, кстати, атавист?
— Да, — ответил Билл Хардинг, — и прибыл с Передовой, чтобы воспользоваться вашими услугами. Психиатр компании сообщил мне, что вы — последний псишеэктомист, способный проделать то, что нужно, поэтому вы — моя единственная надежда. Меня... меня зовут Билл Хардинг.
Смотритель с любовью взглянул на свои пальцы.
— Что ж, превосходно — просто превосходно! У меня дав-ным-давно не было пациентов. Порой по ночам мои пальцы трепещут, славно горят желанием выполнить свое предназначение! Исцелять, спасать, вылечивать! — Псишеэктомист повернулся к Глории Грандонуиллз. — А вы, юная леди, — вы тоже атавист? Возможно ли, что Госпожа Удача, которая столь подло обходилась со мной в мои преклонные годы, позволила явиться ко мне двум атавистам сразу?
— Меня зовут Глория Грандонуиллз, — произнесла девушка, — и если ты, старый козел, хотя бы на несколько минут перестанешь тут ломать комедию, перейдем к делу! Сколько?
Билла Хардинга потрясло столь неуважительное обращение к такому прославленному человеку, однако Смотритель, похоже, ничуть не обиделся. Вероятно, он уже имел дело с богатыми сучками.
— 1054298 долларов, — ответил он спокойно.
— 1054298 долларов! — выдохнул Билл Хардинг. — Это же больше, чем я зарабатываю за неделю!
— Не сомневаюсь, молодой человек, не сомневаюсь. Но я не сказал, что я потребую эту сумму с вас. Я назначаю цену пациентам сообразно тому, сколько они могут заплатить, а мне совершенно ясно, Билл Хардинг, что вы бедны, как церковная мышь, в то время как мисс Грандонуиллз богата, как Херстенбург. И в ее случае не надо быть снисходительным, ведь так уж вышло, что я не настолько отрешился от людских блужданий, чтобы не помнить имя Грандонуиллз. Не ваш ли папаша скупил за бесценок все виски на Скотче-IV, мисс Грандонуиллз? Или это были противозачаточные таблетки со вкусом вишневого ликера? Никак не могу точно вспомнить, что именно.
— Таблетки со вкусом вишневого ликера, — с гордостью ответила Глория Грандонуиллз. — Вишневочки.
— Ах да. Безусловно, он сколотил на этом неплохое состояние для семьи. — Смотритель повернулся к Биллу Хардингу. — Вы мне кажетесь едва сводящим концы с концами химиком, или биологом, или кем-то в этом роде. Так что для вас мой гонорар составит ровно 1000 долларов. — Смотритель поднял костюм Минотавра и перекинул через плечо. — Сейчас мы все вместе отправимся в мой дворец, и я покажу вам кой-какие редкие произведения искусства и, может быть, прочту кое-что из моих стихов.
— Ты сочиняешь стихи? — с недоверием спросила Глория Грандонуиллз. — Ты поэт?
Смотритель отвесил еле заметный скромный поклон.
— Пока лишь весьма незначительный, Мисс Грандонуиллз, однако надеюсь, что однажды поднимусь на более высокий уровень.
Глория Грандонуиллз простонала:
— Сперва чокнутый, регрессировавший на почве Эдипова комплекса, а теперь Шекспир-маразматик! — воскликнула она. — За что мне все это?!
4
Поскольку зенит моей жизни пройден, моим современникам может показаться странным, что мне вздумалось в столь преклонные лета направить свои усилия на поэзию и что я не сделал этого намного раньше. Что ж, во-первых, я никогда не посещал Сколледж, хотя это может изрядно удивить моих былых друзей и знакомых, которые слышали, как я беседую на старофранцузском. Вовторых, меня не сразу осенило, что я могу стать Великим Поэтом, и потому я взамен решил стать Великим Псишеэктомистом. Но теперь, так сказать, оставшись не у дел, ибо нет у них долее душ (sic) для пси-шеэктомии, я решил поведать миру в ритмической форме толику мудрости, накопленной мною посредством учения и опыта, и на языке лирики дать Человечеству понять, что я чувствую касательно некоторых аспектов человеческой природы.
Предисловие к «Полному собранию стихотворений
Смотрителя-Псишеэктомиста»
из Мемориальной библиотеки Смотрителя.
Билл Хардинг с Глорией Грандонуиллз прошли следом за Смотрителем-Псишеэктомистом по извилистым, петляющим коридорам лабиринта. Какую еще шутку сыграет с ними Судьба? Какие новые опасности подстерегают их во тьме и таинственной тени, чтобы сделать смехотворными их попытку обрести счастье единственным способом, какой оставила им холодная, жестокая галактическая цивилизация?
Дождавшись, пока Смотритель спрячет свой костюм Минотавра в потайном шкафу, они вскоре вышли из лабиринта и попали в переполненную людьми комнату, почти такую же огромную, как Пенсильванский космодром. Сначала Билл Хардинг подумал, что это и есть Пенсильванский космодром и эти люди дожидаются своих кораблей; затем он понял, что это своего рода музей, и догадался, что эти люди ничего не ждут, а разглядывают предметы в витринах, стоящих вдоль стен, и саркофаг, окруженный оградой из кованого железа, под полом в самом центре комнаты.
Некоторые люди были ему знакомы. Он узнал Джорджа Вашингтона, Флоренс Найтингейл, Марка Аврелия, Дэвида Бринкли[32] Теодора Рузвельта, Оноре де Бальзака (двух Оноре де Бальзаков), Джо Намата[33] Наполеона Бонапарта, Альфрагара Бума, Бенвенуто Челлинни, Чета Хантли[34] сенатора Тропвейта Смита-Джонса-Ш, Мэри Пикфорд, Филлипа Абабского, Клиффорда Ирвинга[35] Нефертити, Уильяма Шекспира, Мухаммеда Али, Джима Джеммерсена и Лоренса Велка[36] Возможно, он узнал бы и остальных, однако в основу материала, которым Смотритель мысленно снабжал разнообразных грузовесочников, устанавливая постоянное общение с ними, были взяты бюсты, почтовые марки, дагерротипы, фотоснимки, портреты и художественные замыслы, а, что еще хуже, память ему то и дело изменяла. Еще больше сбивало с толку то, что псишеэктомисту то ли не нравились костюмы соответствующих эпох, то ли он забыл, что мода менялась. В любом случае все эти выдающиеся люди, и мужчины, и женщины, сейчас были одеты так же, как и он сам: в голубоватосиреневые полукомбинезоны и берцы электротехников.
— Вы не подозреваете об этом, — произнес псишеэктомист, вошедший в комнату раньше Билла Хардинга и Глории Грандо-нуиллз, — но вы находитесь в недавно открытой Мемориальной библиотеке Смотрителя. Позвольте показать вам кое-что из хранящихся здесь памятных вещей и уникальных предметов, которые по прошествии веков обретут величайшую галактическую славу, благодаря постоянному паломничеству в это благословенное святилище, где он некогда ходил, дышал и говорил, убеждая его в надежности его места в рядах Великих Людей Всех Времен.
Глория Грандонуиллз сказала:
— Я прилетела сюда, чтобы сделать псишеэктомию, а не чтобы пялиться на паршивую дряхлую библиотеку богатого самовлюбленного эгоманьяка с комплексом Великого Человека. И вообще, ты еще не совсем умер — умер на 99,99%.
— Принимая во внимание, что этот человек собирается для нас сделать, ты не очень вежлива, Глория, — заметил Билл Хардинг.
Та парировала:
— Принимая во внимание, что он уже мне сделал и сколько собирается запросить с меня за что-то еще, я считаю, что с ним еще не так надо бы разговаривать.
— Вот там, Билл Хардинг, моя коллекция курительных трубок, — произнес Смотритель. — Среди них есть редчайшие пеньковые трубки с Оттисбаги-ХІІІ и одна из настоящего бриара «тукка фрутта» с Халпа-ХХП. Идемте-ка.
Билл Хардинг поставил на пол свой рюкзак и вместе со Смотрителем протиснулся через толпу посетителей, оставив Глорию Грандонуиллз стоять у стены рядом группой беседующих людей, среди которых были Бенджамин Франклин, Федор Достоевский, Анна Болейн, Леонардо да Винчи и Уолтер Кронкайт.
Показал Хардингу коллекцию трубок, Смотритель повел его на большую экскурсию по остальной части огромного помещения. Здесь были коллекции почти всего на свете: монеты, марки, колорадские жуки с Грооса-Ш, бабочки с Болота-IX, туманные моли с Солнца-Ш, примитивные шариковые ручки и окаменелые земные ивовые сережки.
Судя по толпе посетителей вокруг, коллекция ивовых сережек пользовалась наибольшей популярностью.
— Великолепно! — воскликнул один из них восхищенно.
— Превосходно! — светясь от радости, вторил ему другой.
— Делать шарман! — выкрикнул третий (Билл Хардинг узнал в нем одного из Бальзаков). — Жамэ я не видать похожий чьючесс! Волшебн! Волшебн! Волшебн!
По завершении обхода цокольного этажа Смотритель провел гостей по узкой лестнице на галерею, окаймлявшую комнату примерно в двадцати футах от потолка. Она была отдана исключительно портретам, для которых он позировал в разные периоды
жизни. Их насчитывались без преувеличения тысячи, и на каждом он был с бородкой. Даже в возрасте шестнадцати лет, на самом раннем из портретов, он все равно отчасти смахивал на козла.
— А теперь, — театрально произнес он, останавливаясь перед дверным проемом, за которым неведомо куда поднималась изящная винтовая лестница, — главное!
Следом за псишеэктомистом двое людей взобрались по ступеням в маленькую круглую комнату со сводчатыми окнами, откуда была видна вся долина. Посреди комнаты стояли стол и стул, а на столе — чернильница с торчащим из нее пером. Рядом лежала стопка бумаги, а близ нее — издание «Анатомии поэзии» Мухаммада Али с серебряным тиснением на переплете.
Верхний лист бумаги покрывал тонкий неразборчивый почерк. Смотритель взял его. Откашлявшись, он прочел:
Песнь Шестнадцатая
Деньги — главная причина
Большей части преступлений,
Зол, чинимых ежедневно,
Деньги, — в этом нет сомнений.
Билл Хардинг заморгал.
Изо всех, кем полон космос —
Без учета цвета кожи,
Наиболее презренны
Те, кто выбрал в боги доллар.
— Не думаете ли вы, — сказал Билл Хардинг, немного нервничая, — что пора присоединиться к мисс Грандонуиллз?
Похоже, Смотритель его не слышал.
Деньголюбы все бесстыжи,
Суть ничтожества они,
Я считаю, они ниже
Чуждой расы «кирафунч»...
— Вы сказали — мисс Грандонуиллз? Кто это такая?
— Ну как же — та молодая леди, которая прилетела вместе со мной... разве вы не помните?
— Ах, да! Глория Грандонуиллз. Я хорошо ее помню. Ее отец занимался таблетками, регулирующими рождаемость, верно? Да, нам надо немедленно присоединиться к ней.
Глория Грандонуиллз тем временем успела пройти к середине большой комнаты, где находился саркофаг, и теперь, опираясь на ограду из кованого железа, глядела на медную пластинку, вделанную в каменную крышку. В нескольких футах от нее стоял Зейн Грей[37] на таком же расстоянии справа — доктор Спок[38]
Подойдя к ней и проследив за ее взглядом, Билл Хардинг увидел выбитые на медной пластинке слова. Они гласили:
Здесь покоится Великий Смотритель,
Хоть он очень был богат,
Часто думал он о бедных,
Кто и солнцу не был рад.
Глория Грандонуиллз уже прочитала эту эпитафию.
— Старый ханжа! — воскликнула она. — Да он знать не знает, что такое «бедный»!
— Ш-ш-ш, — прошептал Билл Хардинг. — Он стоит прямо за вами.
Глория Грандонуиллз тяжело вздохнула, увидев, как близко от нее Псишеэктомист.
— Не сметь, старый козел! — вскричала она.
— Не сметь что? — осведомился Смотритель.
— Ты знаешь. И вообще, чего это мы тут встали, как кучка тупых грузовесочников? Почему ты не готовишься к моей пси-шеэктомии? Я не могу ждать неделю — завтра за мной приедет чартерный корабль!
— Всему свое время, мисс Грандонуиллз, всему свое время. Псишеэктомию не делают вечером — она делается только утром. Вы же не можете ожидать от псишеэктомиста с моей репутацией, что я хоть на йоту отойду от традиции? Я прикажу Флоренс подготовить помещение и завтра утром приму вас как амбулаторную больную. Вас, Билл Хардинг, ожидает такая же псишеэктомия — в порядке очереди. Пока же я препровожу вас обоих в апартаменты с балконом, где вы сможете полюбоваться моим Пелепополи-незийским садом. Там же вы сможете переодеться к ужину, который подадут в восемь.
Глория Грандонуиллз бросила на него злобный взгляд. Затем взяла свою дорожную сумку и пошла вместе с ним к аркообразной двери в дальнем конце комнаты. Билл Хардинг тоже взял вещи и последовал за ними.
5
Отведав ужин из девяти блюд, изобилующий экзотическими кушаньями и редкими винами, поданный такими разными и колоритными грузовесочниками, как Диоклетиан, Бард Боденбунк и Дорогая Эбби[39] Глория Грандонуиллз удалилась в свои покои, а Билл Хардинг — к себе.
Он намеревался хорошенько выспаться, чтобы встретить предстоящее ему испытание на свежую голову.
Однако он обнаружил, что не может заснуть.
Ощущая странное беспокойство, он вышел на балкон своих апартаментов и посмотрел вниз, на залитый солнцем Пелепопо-линезийский сад. Он увидел маленькие, почти игрушечные, деревья руттенбуги; среди них вились посыпанные щебнем дорожки. Дерн блестел, точно бледные озерца. Билл вдыхал острый аромат шикарных цветов и крошечных цветочков. Он слышал внушающее любовное томление позвякивание ритуального фонтанчика дождевого дерева. Внезапно опьяненный красотой этого зрелища, он спустился по ближайшей лозе расселиной адис-адибы и легко соскочил на землю.
Пелепополинезийский сад располагался где-то внутри лабиринта — где именно, не знал даже сам Смотритель. Он был полностью окружен апартаментами с балконами, один из которых — вероятно, по меньшей мере один — принадлежал Псишеэктоми-сту, один только что покинул Билл Хардинг, спустившись по лозе, а еще на один выходили комнаты Глории Грандонуиллз. Последний располагался напротив балкона Билла Хардинга, над звенящим ритуальным фонтаном дождевого дерева — и именно к нему он вскоре направил свои стопы.
Почему же Билл Хардинг направил свои стопы не куда-нибудь, а именно туда — к будуару с балконом богатой девицы, относившейся к нему как к молочному жучку, которого бестрепетно раздавит? Разумеется, не потому, что он влюбился в нее, и уж точно не потому, что влюбился в деньги Грандонуиллзов. Он не был ни неверным в Любви, ни алчным до Денег. Нет, настоящая причина того, что он направил свои стопы в будуар Глории Грандонуиллз, заключалась в том, что он ощутил внезапное необъяснимое стремление искупаться в ритуальном фонтане дождевого дерева, росшего прямо под ее балконом.
Оказавшись у фонтана, он без колебаний нырнул в него. Фонтан был большой и, не в пример всем прочим таким фонтанам, вода в нем била из множества скоплений маленьких форсунок, расположенных через одинаковые промежутки вдоль его круглой кромки, а также одной сильной струей из центра. Эта струя исходила из патрубка, служившего ртом статуи бога Пеле-пополинезийского дождевого дерева, а поскольку этот бог был полигермафродитом, у статуи было двенадцать грудей и по шесть мужских и женских половых органов. Статуя была такая большая, что загораживала собой существенную часть противоположной стороны фонтана.
Вода оказалась Биллу Хардингу по колено. Он улегся в нее, чтобы вода впиталась в его поры, затем встал и подошел к статуе, намереваясь на удачу омыться потоком воды, льющейся изо рта бога.
И тут он увидел Глорию Грандонуиллз.
И тут Глория Грандонуиллз увидела его.
Она тоже стояла в фонтане, почти голая, если не считать розовой сорочки, и тоже приблизилась к статуе, намереваясь хорошенько вымокнуть в несущем удачу потоке.
Она уставилась на Билла Хардинга.
Билл Хардинг уставился на нее.
Тонкий налет цивилизации — странная штука. Хотя он никоим образом не сводится к тому, во что человек одевается, ни к его или ее окружению, нельзя опровергнуть тот факт, что человек, стоящий в ритуальном фонтане дождевого дерева в его/ее трусах/ночной сорочке, чувствует себя и выглядит так же, как если бы он/она стоял/а в обычной одежде на углу столичной улицы.
Из глаз Глории Грандонуиллз исчез ледяной холод. Исчезла ее надменность. Теперь рядом с Биллом находилась нежная изголодавшаяся по любви девственница, до сей поры скрывавшаяся под жестоким кринолином цивилизации. Он сейчас видел истинную Глорию Грандонуиллз.
— Билл Хардинг, — прошептала она.
— Глория Грандонуиллз, — прошептал он в ответ.
Они жадно бросились друг к другу. В своем рвении они поскользнулись и упали. Смеясь, как двое играющих ребятишек, они с трудом поднялись и наконец сумели выйти из фонтана. В роще руттенбуги они нашли лужайку...
Великая буря разразилась в Пелепополинезийском саду Смотрителя виллы в ту памятную ночь. Скандализованные звезды глазели с неба, не веря тому, что видят. Деревья руттенбуги сотрясались от крон до корней, ночные цветы дрожали на стебельках. Шикарные цветы и крошечные цветочки отворачивались. На миг Грузовесочная запнулась в своем движении вокруг солнца.
Но, лежа на земле, усталые и утомленные, любовники познали не любовь, то была беспримесная первобытная страсть. Они устало посмотрели друг другу в глаза.
— Билл Хардинг, — тихо промолвила Глория Грандонуиллз.
— Глория Грандонуиллз, — пробормотал в ответ Билл Хардинг.
— Ах, сынок, сынок, — простонал знакомый голос, — как ты мог так поступить со мной! — Подняв глаза, Билл Хардинг с изумлением увидел свою мать. Стоя неподалеку, она обвиняюще указывала на него пальцем. — После всего, что я для тебя сделала! После того, как я рассказала тебе о Жизни! Она не для таких, как ты, Билл Хардинг. Неужто ты настолько слеп, что не видишь таких простых вещей? Она богата. Она задавака. Она тщеславна. Она жестока. Удовлетворив свою мимолетную страсть, она выбросит тебя как использованную салфетку и никогда не вспомнит о тебе снова. Ах, сынок, сынок, сынок!..
Глория Грандонуиллз села. Теперь она смотрела на Била Хардинга мрачно и зло.
— Так вот что ты думаешь обо мне, регрессивный пара-нормал с Эдиповым комплексом! Мужик. Чертов деревенщина! Я отдала тебе свое все! Пожертвовала девственной чистотой, только чтобы удовлетворить твои низменные желания! После того как...
Ее голос затих. На поляну забрел другой грузовесочник и превратился в ту самую высокую строгую женщину с бородавкой на кончике носа, в которую днем уже превращался грузовесочник у моста.
Глория Грандонуиллз принялась лихорадочно нашаривать ночную рубашку.
— Нет, нет, мать Маккэй! Это не то, что вы думаете. Это...
Мать Маккэй обвиняя нацелила свой перст на нее.
— Ох, Глория, Глория, Глория! Ты всегда была упрямицей! Если я сказала об этом твоему отцу однажды; я сказала ему об этом сотни раз! «Мистер Грандонуиллз, — сказала я, — это не доведет вашу дочь до добра. Она слишком независима, и в ней ощущается врожденная роковая тяга к нимфомании». «Постарайтесь сделать все, что в ваших силах, мать Маккэй, — отвечал он. — Сделайте все, что от вас зависит». И я делала. Я втолковывала тебе, как важна твоя девственность, и объясняла, почему, оставаясь атависткой и обладая душой, ты едва ли сумеешь сохранить ее, ведь душа лишь мешает человеку поступать с другими так, как ему не хотелось бы, чтобы поступали с ним. И еще я постоянно объясняла тебе, что девственность — это оборотный актив и расстаться с ней в порыве первобытной страсти — все равно что бросаться Деньгами. И что же? Ты пала жертвой первого попавшегося мужчины, знакомого тебе не дольше пяти минут, а ведь ты наследница богатства Грандонуиллзов, а он — па-ранормал, регрессировавший на почве Эдипова комплекса. Да к тому же деревенщина! И теперь твоей девственности больше нет! Ох, Глория, Глория, Глория!
Билл Хардинг отыскал камень и швырнул его в бродячих грузовесочников; те снова превратились в прозрачные простынки из протоплазмы и медленно улетели с поляны. Однако когда он стал искать глазами Глорию Грандонуиллз, той уже не было.
6
«Выразительные, вызывающие головокружение своим непринужденным сиянием, эти перлы, эти чистейшего блеска безмятежности безусловно найдут свое особое место в поэтических анналах».
Макджордж Кэшдоллар. «Нью-Йорк. Эпоха XXIII».
«Еще один ужасающий пример того, как человек, прославившийся в одной сфере, может добиться немедленного признания в другой, просто помахав пластиковым флажком и заорав: «А вот и я!» Положительное доказательство того, что жалкая унция ассоциативности ценнее десяти фунтов таланта».
Патрик Хосе Тентентенков. «Курьер Рюкзака-I».
«Ура! Ура! Ура! Наконец-то новый свет пробился в литературное окно! Се — восток, и Смотритель — солнце.
Барбрабриггз. «Обозрения Дела-IХ».
«Честному, сознательному обозревателю (критику), когда он столкнется с таким ужасающим сборником, как «Полное собрание стихотворений Смотрителя-Псишеэктомиста» (Хилл энд Бургунди, 1066 стр., $98.50), остается только в полном отчаянии воздеть руки и вскричать “помогите!”. Каэюдое из этих асимметрических мелких бесчинств посвящено Деньгам, а их мес-сидэю неизменен, как танец дождя на Раббадабдабе: люди, которые любят Деньги и у которых их много — это Зло; люди, которые не любят Деньги и не имеют их в достатке — Благородны. Уму непостижимо, как Смотритель, который в свое время нажил приличный капитал, сумел выработать подобное отношение к ним — разве что постулировать, что в последние годы он обрел истину, резко противоречащую Этике, на которой зиждились его карьера и состояние (а именно, что только в загробной жизни человек может распознавать ложь, таящуюся в умах его последователей, и что, следовательно, душа — это нечто лишнее, создающее помеху в обществе конкуренции); что он превратил Деньги в своего рода в мальчика для битья, дабы искупить то, что накопил их столько.
Бенджамэн Стритхаукер. «Страж Скотча-ІV».
Из «Альбома для вырезок Смотрителя-Псишеэктомиста», любезно представленного Мемориальной библиотекой Смотрителя.
Билл Хардинг вновь увидел Глорию Грандонуиллз, когда на следующее утро Флоренс Найтингейл препроводила ее в палату для псишеэктомии. Ранее его уже приводил сюда этот же грузовесочник. Войдя, богатая девушка даже не взглянула в его сторону, однако огненные языки, выстреливающие по ее изящной шейке, и зардевшиеся мягкие щеки однозначно указывали на то, что она даже чересчур хорошо осознает его присутствие.
Комната для псишеэктомии казалась тесноватой, в основном из-за огромного псишеэктомического аппарата, занимающего три четверти пространства. Больше, чем на что бы то ни было, аппарат походил на большой канцелярский шкаф из хромопластика, с четырьмя ящиками. Два ящика были выдвинуты и напоминали теперь столы, оборудованные электронной сеточкой Шлотца-Фебли и псишесакционными трубками. Когда Глория Грандонуиллз вошла, Билл Хардинг уже лежал на одном из столов, одетый в розовую больничную рубашку из цельного куска ткани.
Флоренс Найтингейл потянула вниз с потолка небольшую ширмочку, увела новую пациентку за нее, сняла с нее одежду и переодела в такую же розовую рубаху. Как и следовало ожидать, Глория Грандонуиллз в таком одеянии оказалась вполне достойной созерцания, но Билл Хардинг тут не годился в качестве доказательства. Когда она улеглась на второй стол, он одарил ее одним-единственным полным ненависти взглядом — больше, чем получил от нее.
Смотритель вошел в палату, одетый в парусиновые брюки, белый смокинг и белую шапочку, подошел к раковине и тщательно мылся добрых пять минут. Потом он поднял руки, и Флоренс Найтингейл натянула на них белые резиновые перчатки.
— Надеюсь, операция пройдет успешно, доктор, — проговорила она.
— Мои операции всегда проходят успешно, Флоренс. А теперь, если ты соизволишь передать мне восьмидюймовый разводной ключ, приступим.
Флоренс Найтингейл хромированными щипцами взяла с курящегося паром подноса инструмент и вложила в протянутую правую руку Смотрителя. Он целенаправленно прошелся между двумя операционными столами и остановился напротив «канцелярского шкафа». Билл Хардинг впервые в жизни ощутил беспримесный страх, а у Глории Грандонуиллз от ужаса округлились глаза.
Наклонившись вперед, псишеэктомист изучил лицевую часть псишеэктомического аппарата. Вскоре он обнаружил искомое — почти незаметную, но выступающую на четверть дюйма глухую гайку. Он ловко раскрыл разводной ключ до нужной ширины, захватил гайку и повернул на пол-оборота против часовой стрелки. Как только он это сделал, сеточка Шлотца-Фебли и псише-сакционные трубки жадно присосались к нервным окончаниям Билла Хардинга и Глории Грандонуиллз.
В ушах Билла Хардинга резко зазвенело. Он услышал, как тяжело вздохнула Глория Грандонуиллз. Он увидел, что псише-эктомический аппарат светится ярко-красным.
Смотритель подождал пять секунд, затем опять повернул гайку на четверть круга против часовой стрелки, возвращая ее в исходное положение. Ярко-красный свет полностью погас, а сеточка Шлотца-Фебли и псишесакционные трубки отсоединились от пациентов и втянулись в операционные столы.
Псишеэктомист повернулся лицом к Флоренс Найтингейл. Она ловко вынула разводной ключ из его руки и стянула со Смотрителя резиновые перчатки.
— Превосходная работа, доктор, — сказала она. — Действительно превосходная.
— Благодарю, Флоренс.
Флоренс Найтингейл ушла, а Смотритель осмотрел пациентов:
— Ну-с, как вы себя чувствуете? — осведомился он.
— Так же, как и прежде, — ответил Билл Хардинг, садясь.
— Я тоже, — сказала Глория Грандонуиллз и тоже села.
Внезапно их глаза встретились. Надолго. Билл Хардинг ощутил, что тает. Он еще ни разу не видел у женщины такого выражения лица, какое было у Глории Грандонуиллз. Он увидел в ее глазах страсть и желание. Любовь. Обожание. Сострадание. Униженность. Он не сознавал, что те же чувства читаются и в его взгляде. Он знал одно: она самая прекрасная, самая желанная, самая благородная из всех женщин, каких он встречал на жизненном пути. Он бы с радостью отдал за нее жизнь. Он сделал бы ради нее все, что угодно!
— Я с радостью умер бы за тебя, — произнес он. — Я сделал бы для тебя все что угодно!
— Я с радостью умерла бы за тебя, — робко промолвила она.
Внезапно она ахнула, словно что-то вдруг вспомнила, и выражение лица, которое он видел у женщины впервые, сменилось острым раскаянием.
— О нет! — вскричала она. — Как я могла так унизиться в его глазах! Как я могла!
И, к изумлению Билла Хардинга, она спрыгнула со стола, собрала одежду и выбежала из палаты.
Он похватал свою одежду и уже собрался бежать за ней, когда Смотритель цепко схватил его за руку.
— Нет, Билл Хардинг — еще нет. Сначала тебе надо кое-что узнать.
— Я знаю, что она любит меня, а я — ее, и это все, что мне нужно знать! — выкрикнул Билл Хардинг. Потом вдруг он ахнул: — Да это потому, что ты вынул у нас души, верно? Должно быть, они представляли своего рода психический блок, который мешал нам видеть друг друга в истинном свете. Пустите руку — я иду за ней!
— Успокойся, — сказал Смотритель. — И оденься. Догонишь ее потом — она не уйдет очень уж далеко. А мы пока не спеша прогуляемся по Мемориальной библиотеке Смотрителя, и я ознакомлю тебя с кое-какими фактами жизни в том понимании, к какому пришел со временем я, Смотритель-Псишеэктомист, позднее Поэт.
— Ладно... хорошо... — согласился Билл Хардинг.
Некоторое время после ухода из псишеэктомической палаты Смотритель молчал. А потом произнес:
— В известной степени обладать душой не так уж плохо, — сказал он. — По крайней мере с точки зрения нравственности душа в основном удерживает человека на правильном пути, хотя она же удерживает его от продвижения в Мире. Однако в этом и есть существенный недостаток помимо того, что душа мешает успешно мыслить, ведь она внушает человеку, что тот должен и чего не должен делать только ради своего блага — а не ради блага чужого. Она не заставляет его любить других и не заставляет его меньше любить себя. Скорее напротив, она заставляет его больше любить себя. И если человек с самого начала склонен много думать о себе, он думает о себе еще больше. Нет, псишеэк-томист не может корить себя за то, что удаляет злокачественную опухоль, которая так влияет на людей, — я и не корю. Меня беспокоит другое — должное истинное применение науки псишеэк-томии я понял чересчур поздно. Сообрази я это вовремя, я мог бы преображать пациентов, превращая лицемеров в истинных гуманистов, даруя им возможность любить не только себя. Всякий раз, выполняя свои профессиональные обязанности, я мог бы применять «псевдотомию». Что ж, по крайней мере, — печально подвел итог Смотритель, — я заработал уйму денег.
— Не понимаю, — сказал Билл Хардинг. — Каково может быть истинное применение псишеэктомии, кроме удаления душ?
Они между тем подошли к Библиотеке и теперь протискивались сквозь толпу грузовесочников к арке в дальнем конце помещения, через которую несомненно прошла Глория Грандонуиллз, чтобы забрать остальные свои вещи из апартаментов с балконом.
— Когда вы с Глорией Грандонуиллз явились для псишеэктомии, — продолжал Смотритель, — я обрадовался даже больше, чем показал, поскольку вы нечаянно предоставили мне возможность хотя бы отчасти исправить большую ошибку, к которой свелась вся моя жизнь. А «отчасти» означает «очень много», когда человек оставил позади зенит своей жизни. Я не просто вынул из вас и Глории Грандонуиллз душу, Билл Хардинг, я... я поменял ваши души местами, и даровал тем самым хотя бы отчасти вам обоим возможность любить не только себя... любить друг друга!
Билл Хардинг оцепенел.
— Вы... вы... поменяли их местами! Ах ты мошенник...
Он осекся. Где-то возле арки он услышал шум, и источником его была не кто иная, как Глория Грандонуиллз. Вновь одетая в дорогу, неся рюкзак, она вошла в комнату и проталкивалась через кишащих там грузовесочников к выходу из лабиринта.
К горлу Билла Хардинга подкатила такая тоска, что чуть не задушила его.
— Глория! — закричал он. — Глория Грандонуиллз!
Не удостоив его даже единственным взглядом, она не остановилась; лицо ее пылало, как огненные леса Бол ота-IX. В полном отчаянии он хотел бежать за ней, но на пути густо роились грузовесочники, и он никуда продвинулся.
— Чек пришлю на следующей неделе почтой! — бросила она через плечо Смотрителю, а в следующий миг вошла в извилистые, петляющие коридоры и исчезла из виду.
Билл Хардинг повернулся к псишеэктомисту.
— Что ж, надеюсь, вы довольны, — произнес он. — Теперь я ее никогда не отыщу. Она потеряна для меня навсегда. Как она могла полюбить меня и тут же возненавидеть?
— Она не испытывает к вам ненависти, — ответил Смотритель. — Не сможет, даже если захочет. Она любит вас и будет любить вас так же, как вы любите ее и всегда будете любить. Теперь вы — часть ее, Билл Хардинг, а она — часть вас.
Наконец Билл Хардинг понял.
— Тогда почему она убегает? — спросил он, когда они остановились перед входом в лабиринт. — Почему даже не посмотрела на меня?
— Потому что ей до того стыдно за свое поведение прошлой ночью в моем Пелепополинезийском саду, что она не может смотреть вам в глаза. Неужели вы так ничего и не поняли, Билл Хардинг?
— Но что же мне делать? Я ни за что не сумею отыскать ее в этих безумных коридорах, и рано или поздно она выберется наружу, и поднимется на корабль, который прибудет за ней, и...
— Вы слишком беспокоитесь, Билл Хардинг. — Смотритель зашел в лабиринт, открыл потайной шкафчик и достал костюм Минотавра. — В голове, чуть выше глаз, — продолжал он, — есть небольшая лампочка. Когда вы приближаетесь к тому, за кем гонитесь, он станет зеленым; а когда пройдете мимо, загорится красным. — С этими словами он протянул Биллу Хардингу костюм. — Наденьте и ступайте за ней.
Цок-цок, цок-цок, цок-цок, цок-цок, цок-цок, цок-цок, цок-цок, цок-цок, цок-цок, цок-цок, цок-цок, цок-цок, цок-цок, цок-цок, цок-цок, цок-цок, цок-цок, цок-цок, цок-цок, цок-цок...
— О! Что еще ты, старый козел... надо было... Ба, да это ты, Билл Хардинг!.. Ммммммммммммммммммм!.. Осторожнее, Билл Хардинг! — тут все, возможно, напичкано «жучками». Флоренс сказала мне утром, что в ветвях каждого дерева руттенбуги в Пелепополинезийском саду спрятана скрытая 3Д-камера!
Ну и пусть они напичканы «жучками» — кого это волнует? Мммммммммммммм!.. Оооххххх... Из-за тебя я опять... веду себя, как самая обыкновенная... девка с панели...
— Я люблю... когда... ты ведешь себя... как самая обыкновенная девка с панели!
— Мммммммммммммммммммммм! Ммммммммммммм!
— Мммммммммммммммммммммммммммммммммммм!
Из собрания минипленок Смотрителя; любезно предоставлено Мемориальной библиотекой Смотрителя.