Наскоро попрощавшись с ещё более погрустневшей Татьяной Ивановной, Богорады помчались домой.
Как раз к этому моменту Александр Никитич входил в ворота своего института.
Но что случилось? Из здания доносился гул человеческих голосов и громкий прерывистый лязг цепей.
«Воры!» – промелькнула в мозгу Александра Никитича тревожная мысль.
Дрожавшими от волнения руками он отпер двери, ворвался внутрь помещения и застыл, как поражённый громом.
Вместо баранов в стойлах металось около двух десятков мужчин, прикованных цепями за ноги к стене.
– По-позвольте, – грозно закричал тогда Александр Никитич, – а где же бараны?
– Это мы и есть бараны, – зло ответил ему мужчина лет сорока пяти с наполовину побритым лицом. – То есть, вообще говоря, мы, конечно, не бараны, а, конечно, как вы видите, люди, а вот вы нас трое суток держите в этих дурацких стойлах.
– Это безобразие! Мы жаловаться будем!
– Человеку не дают спокойно побриться! Обязательно превращают его в барана!
– Снимите немедленно цепь, а то я весь хлев разнесу!
Ничего не понимавший и изрядно перетрусивший Александр Никитич извлёк из шкафа ключи от замков, которыми были скреплены цепи. Но в это время из самого отдалённого стойла донёсся очень знакомый голос:
– Папа! Папочка!
– Серёжа! Сынок мой милый! – закричал, не веря своему счастью, Александр Никитич и бросился тормошить и обнимать сына. – Вот это здорово! Как ты сюда попал, а? Мы тебя ищем по всему городу, а ты, оказывается, здесь, под самым моим носом, и даже виду не показываешь!
– Я же ещё третьего дня на улице прыгал вокруг тебя, – оправдывался Сережа, – ты даже сказал тогда милиционеру, что уже давно ведёшь наблюдения над этим молодым барашком – надо мной, значит. Вот я и думал, что ты меня узнал.
– Да нет же, – отвечал счастливым голосом Александр Никитич, – я тогда, сказать тебе правду, здорово врал.
– Вот мама-то обрадуется! Побегу позвоню ей. Так и не сняв цепи с Серёжиной ноги, он побежал к выходу. Тогда остальные пленники, с интересом наблюдавшие драматическую встречу отца и сына Кружкиных, подняли такой гвалт, что Александр Никитич, торопливо произнося неуклюжие извинения, бросился отпирать замочки на цепях.
– Где тут у вас жалобная книга? – приставал в это время к Александру Никитичу мужчина с наполовину выбритым лицом. – Нет, я вас категорически спрашиваю, где жалобная книга?
– Как ты попал в эту компанию? – спросил Александр Никитич у Серёжи, когда они возвращались домой. – Ты разве тоже был в этой злосчастной парикмахерской?..
«Будьте знакомы»
Рано утром следующего дня друзья были уже в сборе.
– Будьте знакомы, – сказал официальным голосом Волька и представил Хоттабычу Серёжу и Женю.
– Очень приятно, – сказали в один голос и Хоттабыч и обе его недавние жертвы.
А Хоттабыч подумал немножко, пожевал губами и добавил:
– Нет границ моему счастью познакомиться с вами. Друзья моего юного повелителя – лучшие мои друзья.
– Повелителя? – удивились Серёжа и Женя.
– Да, повелителя и спасителя.
– Вашего спасителя? – не удержались и фыркнули ребята.
– Напрасно смеётесь, – строго взглянул на них Волька, – тут ничего смешного нет, – и вкратце рассказал о всех приключениях за последние трое суток.
Ребята помолчали, подавленные необыкновенностью своего нового знакомого.
Молчание прервал Женя:
– А знаете, товарищи, наш дом скоро будут сносить.
– Прошу прощения, превосходнейший отрок, не скажешь ли ты мне, что значит «сносить дом»? – пытливо осведомился Хоттабыч.
– Ну, сломают.
– А зачем, прости мне мою назойливость, будут ломать твой дом?
– То есть как зачем? Чтобы построить на его месте новый дом, дом-дворец. Это не только наш дом ломать будут, – добавил он с гордостью, – в нашем переулке сразу четырнадцать домов ахнут. Заодно уж и переулок расширят. Давно пора.
– А тебе жалко дом? – сочувственно спросил старик.
– А то не жалко! Конечно, жалко, я к нему во как привык! Мы в нём одиннадцатый год живём. И ребята кругом все знакомые…
– Брось, не хнычь, тоже сочувственно сказал Волька. И почему-то добавил: – Утро вечера мудренее….
На следующее утро, когда небыло ещё четырёх часов, Вольку разбудило лёгкое прикосновение чьей-то руки. Он огорчённо открыл глаза и увидел прямо над собой торжествующее лицо Хоттабыча.
– В чём дело? – сварливо спросил Волька. – Не мешай, пожалуйста, спать. Это просто не по-товарищески – будить человека чуть свет…
Старик сделал вид, что не заметил упрёка. Он важно разгладил руками свою бороду и низко-низко поклонился:
– Если ты, к искренней моей радости, чувствуешь себя здоровым, то соблаговоли встать и почтить своим присутствием Первый Спасоболвановский переулок.
– Скажи хоть, в чём дело?
– Да позволено будет мне не ответить на этот вопрос, ибо я осмелился приготовить тебе, о Волька, скромный сюрприз.
– Ну, разве что сюрприз, – сурово сказал Волька и, позёвывая и потягиваясь, начал одеваться.
По мере приближения к Первому Спасоболвановскому переулку Хоттабыч проявлял всё большие и большие признаки волнения.
Но вот они наконец свернули в переулок, и старик, сделав широкий гостеприимный жест правой рукой, произнёс:
– Соблаговоли, о мой повелитель, осмотреть дворцы.
– Какие дворцы? – удивился Волька. – Где дворцы? – Но, сделав ещё несколько шагов, он восторженно воскликнул:
– Ух ты! Вот это да! Это ты сделал?
Ещё полчаса назад левую сторону его загромождали четырнадцать мрачноватых, серых многоэтажных домов, похожих на огромные кирпичные ящики. Сейчас на их месте возвышались сверкающие громады четырёх белых мраморных дворцов. Богатая колоннада украшала их фасады.
У входа в каждый дворец стояло по два чёрных великана с громадными кривыми мечами в руках. Завидев Вольку, великаны, как по команде, пали ниц и громоподобными голосами приветствовали его. При этом из их ртов вырвались огромные языки пламени, и Волька невольно вздрогнул.
Великаны снова пали ниц и, изрыгая пламя, покорно проревели:
– Повелевай нами, о могучий наш господин!
– Встаньте, пожалуйста. Я вас прошу немедленно встать, – смущённо забормотал Волька. Да встаньте вы наконец, и чтобы этого больше не было, этого пресмыкательства! Стыдно! Честное пионерское, стыдно!
Ифриты, недоумённо поглядывая друг на друга, поднялись на ноги и молча вытянулись в прежней напряжённой позе на караул.
– Ну то-то, – сказал Волька, всё ещё сконфуженный. – Пойдём, Хоттабыч, посмотрим твои дворцы.
– Это не мои дворцы. Это твои дворцы, – почтительно возразил старик, следуя за Волькой. Но Волька не обратил на его слова никакого внимания.
Первый дворец был из драгоценного розового мрамора. Его восемь тяжёлых резных дверей, изготовленные из сандалового дерева, были украшены серебряными гвоздями и усыпаны серебряными звёздами и ярко-алыми рубинами.
Второй дворец был из голубоватого мрамора. В нём было десять дверей из редчайшего эбенового дерева. Они были украшены золотыми гвоздями и усыпаны алмазами, сапфирами и изумрудами.
Посреди третьего дворца был просторный бассейн, а в нём плескались золотые рыбы, каждая величиной с доброго осетра.
«Д-да, – подумал про себя Волька, – попробуй-ка взять в руки этакую золотую рыбку – без рук останешься».
– А теперь, – сказал победоносно Хоттабыч, – окажи мне честь и окинь благосклонным взором четвёртый дворец.
Они вошли в четвёртый дворец, блиставший таким великолепием, что Волька ахнул:
– Да ведь это вылитое метро! Ну прямо станция «Киевский вокзал»!
– Ты ещё не всё видел, о благословенный Волька, – оживился тогда Хоттабыч.
С этими словами он вывел Вольку на улицу. Великаны взяли немедленно мечи на караул, но Хоттабыч, не обращая на них внимания, указал мальчику на полированные золотые доски, украшавшие сверху входы во дворцы. На каждой из них была вычеканены одни и те же надписи, от которых Вольку бросило сначала в жар, а потом в холод.
«Дворцы эти принадлежат благороднейшему и славнейшему из отроков этого города, красавцу из красавцев, умнейшему из умных, преисполненному неисчислимых достоинств и совершенств, непоборимому и непревзойдённому знатоку географии и прочих других наук, первейшему из ныряльщиков, искуснейшему из пловцов и волейболистов, непобедимому чемпиону комнатного бильярда всех систем – царственному юному пионеру Вольке ибн Алёше, да славится во веки веков имя его и имя его достойных родителей».
– Так вот, – ответил Волька после некоторого молчания, – во-первых, в этих надписях маловато самокритики, а во-вторых, вывески вообще надо заменить другими.
– Я понимаю тебя и не могу не обвинить себя в недомыслии, – смутился старик. – Конечно, надо было сделать надписи из драгоценных камней.
– Ты меня неправильно понял, милый Хоттабыч. Видишь ли, в нашей стране не принято, чтобы дворцы принадлежали частным лицам. Пусть эти дворцы принадлежат МКХ.
– Я не знаю, кто такой этот МКХ, – произнёс Хоттабыч с горечью в голосе, – и вполне допускаю, что он достойный человек. Но разве МКХ освободил меня из страшного заточения в бутылке? Нет, это сделал не МКХ, а ты, прекраснейший отрок, и именно тебе или никому будут принадлежать эти дворцы.
– Но пойми же…
– И не хочу понимать. Или тебе, или никому. Значит, ты никак не согласен, о кристалл моей души?
– Конечно, нет. Зачем они мне дались – эти дворцы? Что я – учреждение какое-нибудь или детский сад?
– Иэхх! – горестно воскликнул тогда Хоттабыч и махнул руками.
В то же мгновение дворцы расплылись в своих очертаниях, заколыхались и растаяли в воздухе, как туман, развеянный ветром. С воплями взвились вверх и исчезли великаны.
Кто самый богатый
Пять дней Хоттабыч обижался на Вольку и отсиживался в аквариуме. На шестой день, с удовлетворением убедившись, что мальчик тяжело переживает их размолвку, старик вылез наконец из воды.