С этими словами он вдруг стал расти в размерах, пока не достиг головою потолка. Это было страшное и удивительное зрелище. Кассирша и вторая официантка упали в обморок от ужаса, но первая официантка, хоть и побледнела, спокойно сказала Хоттабычу:
– Стыдитесь, гражданин! Ведите себя, как полагается в общественном месте… И если вы порядочный гипнотизёр…
Она думала, что старик проделывал над ними опыты гипноза.
– На колени! – снова проревел Хоттабыч. – Я кому говорю – на колени?!
За три тысячи семьсот тридцать два года его жизни это был первый случай, когда обыкновенные смертные осмеливались ослушаться его приказаний. Хоттабычу казалось, что это роняет его в глазах Вольки, а ему страшно хотелось, чтобы Волька уважал его и ценил его дружбу.
– Падай ниц, о презренная, если тебе дорога жизнь!
– Об этом не может быть и речи, – отвечала дрожащим голосом храбрая официантка. – Это за границей, в капиталистических странах, работники общественного питания вынуждены выслушивать всякие грубости от клиентов, но у нас… И вообще непонятно, чего вы повышаете голос… Если есть жалоба, можете вежливо попросить у кассирши жалобную книгу. Жалобная книга выдаётся по первому требованию… Наш павильон, знаете ли, посещают самые известные гипнотизёры и иллюзионисты, но никогда ничего такого себе не позволяли… Правильно я говорю, Катя? – обратилась она за поддержкой к подруге, которая уже успела прийти в себя.
– Тоже выдумал! – отвечала Катя всхлипнув. – На колени становиться! Безобразие какое!..
– Вот как?! – окончательно разошёлся Хоттабыч. – Так вот до чего доходит ваша дерзость?! Ну что ж, вы сами того хотели!
Привычным жестом он выдрал из своей бороды три волоска и отнял левую руку от Волькиного уха, чтобы разорвать их на мельчайшие части.
Но стоило лишь Хоттабычу оставить Волькино ухо в покое, как Волька, к великой досаде старика, вновь обрёл дар речи и свободу в распоряжении своим телом. Первым делом он схватил Хоттабыча за руку:
– Что ты, Хоттабыч! Что ты задумал?
– Я задумал наказать их, о Волька. Поверишь ли, стыдно признаться: сначала я хотел их поразить громом. Поражать людей громом – ведь это по силам любому, самому завалящему ифриту!..
Тут Волька, несмотря на серьёзность положения, нашёл в себе мужество вступиться за науку.
– Удар грома… – сказал он, лихорадочно размышляя, как отвести беду, нависшую над бедными девушками, – удар грома никого поразить не может. Поражает людей разряд атмосферного электричества – молния. А гром не поражает. Гром – это звук.
– Не знаю, – сухо отозвался Хоттабыч, не желавший опускаться до споров с неопытным юнцом. – Не думаю, чтобы ты был прав. Но я передумал. Я не поражу их громом. Лучше я превращу их в… воробьёв. Да, пожалуй, в воробьёв.
– Но за что?
– Я должен наказать их, о Волька. Порок должен быть наказан.
– Не за что их наказывать! Слышишь!
Волька дёрнул Хоттабыча за руку. Тот уже собрался порвать волоски: тогда было бы поздно.
Но волоски, упавшие было на пол, сами по себе вновь очутились в тёмной шершавой ладошке Хоттабыча.
– Только попробуй! – закричал Волька, заметив, что старик снова собрался порвать волоски. – Ах, так!.. Тогда и меня превращай в воробья! Или в жабу! Во что угодно превращай! И вообще считай, что на этом наше знакомство закончено! Мне решительно не нравятся твои замашки. И всё! Превращай меня в воробья! И пусть меня сожрёт первая попавшаяся кошка!
Старик опешил:
– Разве ты не видишь, что я хочу это сделать, чтобы впредь никто не смел относиться к тебе без того исключительного почтения, которого ты заслуживаешь своими бесчисленными достоинствами?
– Не вижу и не желаю видеть!
– Твоё приказание для меня закон, – смиренно отвечал Хоттабыч, искренне недоумевавший по поводу непонятной снисходительности своего спасителя. – Хорошо, я не буду превращать их в воробьёв.
– И ни во что другое!
– И ни во что другое, – покорно согласился старик и всё же взялся за волоски с явным намерением порвать их.
– Зачем ты хочешь рвать волоски? – снова всполошился Волька.
– Я превращу в пыль все товары, и все столы, и всё оборудование этой презренной лавки!
– Ты с ума сошёл! – вконец возмутился Волька. – Ведь это государственное добро, старая ты балда!
– Да позволено мне будет узнать, что ты, о брильянт моей души, подразумеваешь под этим неизвестным мне словом «балда»? – с любопытством осведомился Хоттабыч.
Волька покраснел, как морковка:
– Понимаешь ли… как тебе сказать… э-э-э… Ну, в общем, «балда» – это что-то вроде мудреца.
Тогда Хоттабыч решил запомнить это слово, чтобы при случае блеснуть им в разговоре.
– Но… – начал он.
– Никаких «но»! Я считаю до трёх. Если ты после того, как я скажу «три», не оставишь в покое этот павильон, можешь считать, что мы с тобой не имеем ничего общего, и что между нами всё кончено, и что… Считаю: раз!., два!., т…
Волька не успел досказать коротенькое слово «три». Горестно махнув рукой, старик снова принял свой обычный вид и сумрачно проговорил:
– Пусть будет по-твоему, ибо твоё благоволение для меня драгоценней зениц моих очей.
– То-то же, – сказал Волька. – Теперь осталось извиниться, и можно спокойно уходить.
– Благодарите же своего юного спасителя! – сурово крикнул Хоттабыч девушкам.
Волька понял, что вырвать извинение из уст старика не удастся.
– Извините нас, пожалуйста, товарищи, – сказал он. – И, если можно, не очень обижайтесь на этого гражданина. Он приезжий и ещё не освоился с советскими порядками. Будьте здоровы!
– Будьте здоровы! – вежливо отвечали девушки.
Они ещё толком не пришли в себя. Им было и удивительно и страшновато. Но, конечно, им и в голову не могло прийти, насколько серьёзной была опасность, которой они избежали.
Они вышли вслед за Хоттабычем и Волькой на улицу и стояли у дверей, глядя, как медленно удалялся этот удивительный старичок в старомодной соломенной шляпе, пока наконец, влекомый своим юным спутником, не скрылся за поворотом.
– Откуда такие озорные старики берутся, ума не приложу! – вздохнула Катя и снова всхлипнула.
– Какой-нибудь дореволюционный гипнотизёр, – жалостливо сказала её храбрая подруга. – Наверно, пенсионер. Соскучился, выпил, может быть, лишнего… Много ли такому старичку требуется!
– Да-а-а, – присоединилась к её мнению кассирша, – старость – не радость… Пойдёмте, девушки, в помещение!..
Но, очевидно, на этом не суждено было кончиться сегодняшним злоключениям. Лишь Волька с Хоттабычем вышли на улицу Горького, в глаза им ударил ослепительный свет автомобильных фар. Казалось, прямо на них мчалась, оглашая вечерний воздух пронзительной сиреной, большая санитарная машина.
И тогда Хоттабыч страшно изменился в лице и громко возопил:
– О горе мне, старому и несчастному джинну! Джирджис, могучий и беспощадный царь шайтанов и ифритов, не забыл нашей старинной вражды, вот он и наслал на меня страшнейшее из своих чудовищ!
С этими словами он стремительно отделился от тротуара, уже где-то высоко, на уровне третьего или четвёртого этажа, снял свою соломенную шляпу, помахал ею Вольке и медленно растаял в воздухе, крикнув на прощание:
– Я постараюсь разыскать тебя, о Волька ибн Алёша! Целую пыль под твоими ногами!.. Пока!..
Между нами говоря, Волька даже обрадовался исчезновению старика. Было не до него. У Вольки подкашивались ноги при одной мысли, что ему сейчас предстояло возвращение домой.
В самом деле, попробуйте поставить себя на его место. Человек ушёл из дому для того, чтобы сдать экзамен по географии, посетить кино и к половине седьмого вечера чинно и благородно вернуться домой обедать. Вместо этого он возвращается домой в десятом часу, позорно провалившись на экзамене, и, что самое ужасное, с бритыми щеками! Это в неполные тринадцать лет! Сколько он ни думал, но выхода из создавшегося положения ему найти не удалось.
Так ничего и не придумав, он поплёлся в тихий, полный длинных предзакатных теней Трёхпрудный переулок.
Он прошёл мимо удивлённого дворника, вошёл в подъезд, поднялся на площадку второго этажа и, тяжко вздохнув, нажал кнопку звонка. В глубине квартиры раздались чьи-то шаги, и незнакомый голос спросил через закрытые двери:
– Кто там?
«Это я», – хотел сказать Волька и вдруг вспомнил, что с сегодняшнего утра он уже здесь не проживает.
Ничего не ответив новому жильцу, он быстро сбежал по ступенькам, с независимым видом прошёл мимо продолжавшего удивляться дворника и, выйдя из переулка, сел в троллейбус. Но несчастья преследовали его в этот день. Где-то, скорее всего в кино, он потерял кошелёк. Пришлось вылезть из троллейбуса и пойти пешком.
Меньше всего Вольке хотелось бы сейчас повстречаться с кем-нибудь из своих одноклассников, но особенно несносна была даже мысль, что ему придётся увидеться с Гогой-Пилюлей. С сегодняшнего дня коварная судьба ко всему прочему определила им быть соседями по дому.
И, конечно, только Волька оказался во дворе своего нового дома, как его окликнул до противности знакомый голос:
– Эй, псих! Что это за старикашка, с которым ты сегодня уходил из школы?..
Нахально подмигивая и корча самые ехидные рожи, к Вольке подбежал Гога-Пилюля.
– Не старикашка, а старик, – миролюбиво поправил его Волька, которому сегодня не хотелось доводить дело до потасовки. – Это… это папин знакомый… Из Ташкента.
– А вот я ке-э-эк пойду к твоему папе да ке-э-эк расскажу ему про твои художества на экзамене!..
– Ох, давно ты у меня, Пилюлюшка, леща не зарабатывал! – разъярился Волька, представив себе, какое впечатление Пилюлюшкин рассказ может произвести на его родителей. – Да я тебя, ябеду проклятую, сейчас в порошок изотру!..
– Э-э! Это ты брось!.. Скажите пожалуйста, уже и пошутить нельзя!.. Самый настоящий псих!..
Устрашившись Волькиных кулаков, с которыми он после нескольких опытов предпочитал не иметь дела, Гога стре